Ольга Книппер… Фигура неоднозначная в жизни Чехова. Узнав о том, что Антон Павлович собирается жениться, Бунин воскликнул: «Это самоубийство похуже туберкулеза. Сестра и жена своею любовью уложат его в могилу». Доля правды в этих словах была.Сестра,буквально молившаяся на брата и всю жизнь посвятившая ему, а затем памяти о нем, ревниво отнеслась к его женитьбе, тем более на актрисе.
Ольга была дочерью немца-технолога и русской женщины.С 17 лет зарабатывала уроками музыки.Затем карьера актрисы. Была ученицей и протеже Немировича-Данченко.
Чехов обратил внимание на яркую артистку, когда она играла Ирину в его «Трех сестрах». Женить драматурга на актрисе своего театра – это значило получить своего автора. И Немирович, и Станиславский всячески содействовали этому браку.
Но жизнь молодоженов трудно было назвать счастливой. Он в Ялте, она в Москве. Он скучал и в присущей ему ироничной манере писал ей нежные письма. В ответных письмах она ругала себя за то, что не может бросить все и приехать, но тут же просила больше работать, чтобы быстрее закончить новую пьесу. Незадолго до смерти Чехов написал: «Они полюбили друг друга, женились, и оба были несчастны, потому что бес вложил в него бациллы, а в нее — любовь к искусству». Написано с неподражаемой свойственной ему иронией, но только Бог знает, что скрывалось за нею...
Злые языки осуждали Ольгу, поговаривали о ее многолетнем романе с Немировичем-Данченко, ее постоянно видели в окружении поклонников и кавалеров. Долетели слухи и до Чехова. Однажды он написал: «Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, скряга ты. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я, человек неэкономный, просил тебя разориться на одну-две телеграммы… Ну что ж! Так тому и быть, а я все еще люблю тебя по старой привычке…»
При этом оба мечтали о детях, она была несколько раз в тягости, и, как поговаривали не только от Чехова, но все беременности оканчивались неудачно. И когда, наконец, после очередной операции ей объявили, что детей у нее больше не будет, она написала Чехову: «Скоро получишь осрамившуюся жену. Оскандалилась».
И после смерти Чехова она по прежнему кружила головы и до 90 лет блистала на сцене, великолепная седая красавица. Ей многие признавались в любви, и делали предложение, но она всем отвечала отказом. Я никого не могу представить себе на месте Антона”, — объясняла она. Но глаза ее по-прежнему лучились жизнелюбием и расположением к людям.Тем,что некогда так очаровало в ней ее великого мужа…
Часть 3
Черная бабочка
[b] [/b]
[b]Eccе Homo (Человек он был) [/b]
… В ночь с 14 на 15 июля 1904 врача швейцарского курорта Баденвейлер Эрика Шверера вызвали к заболевшему иностранцу. Номер на втором этаже был слабо освещен. На белоснежных простынях лежал страшно худой, мертвенно-бледный человек, с огромными костистыми руками и очень узким улицом. Это был Чехов.
Врача встретила плачущая, напуганная женщина, жена больного. Ей, наконец, удалось взять отпуск и вывезти мужа за границу. К тому времени, они поменяли уже несколько курортов и гостиниц. В одной из гостиниц им даже отказали от места: больной беспрерывно кашлял и мешал покою отдыхающих. В этом последнем своем пристанище Чехов метался в бреду, разговаривал с каким-то японским матросом, несколько раз повторял слово «устрицы». Потом резко очнулся и впервые сам попросил послать за врачом.
Шверер, осмотрев больного, развел руками. И отозвал женщину в коридор: «Ваш муж умирает,сударыня». Чехов, будто услышал эти слова (или предчувствовал их?..), улыбнулся, сел на кровати и произнес по немецки (он знал по немецки очень мало): «Ich sterbe” (“Я умираю”). Доктор принялся успокаивать его и велел подать шампанского. Чехов понял. Он был врач и знал старинную врачебную традицию. У постели умирающего коллеги врач непременно предложит шампанского, чтобы сделать уход того более легким и светлым…
Чехов выпил весь бокал до дна, сказал: «Давно я не пил шампанского», повернулся на левый бок и умер. Ольга Леонардовна не заметила как он перестал дышать, потому что прогоняла непонятно откуда появившуюся в комнате огромную черную бабочку, обжигающую крылья о раскаленное стекло электрической лампочки… Даже сейчас она не верила, что ее муж может умереть. Ольга Леонардовна слишком любила жизнь, слишком ждала и верила в уловимость счастья… Но счастье неуловимо, и бабочку так и не удалось выгнать, а еще через несколько минут со страшным звуком вылетела пробка из недопитой бутылки шампанского…
Позднее Шверер писал в воспоминаниях: «О нем говорят, это великий писатель. Возможно, но при этом он очень плохой врач. В таком состоянии пускаться в путешествие – это безумие».
А может, это не было безумие? А просто жажда жизни?..
P.S. Судьба напоследок еще раз выкинула странную штуку. Бред Чехова об устрицах оказался пророчеством. Из Баденвейлера в Москву его тело привезли в поезде № 1734 в вагоне для перевозки устриц. Многие усмотрели в этом издевательство судьбы. Но, скорее всего, никакой мистики не было. В те времена не все поезда были оснащены холодильными установками, они были редки и предназначались только для перевозки дорогих продуктов. А Чехов умер летом…
Но одно точно: уход Чехова был словно списан с его пьес. Тех самых, которые не особо принимали современники, и, которые до сих пор больше всего ставят на мировых сценах. Тех самых, которые он деликатно называл «комедиями», и которые по сути являлись трагедиями. Но трагедий так много в жизни, а Чехов не считал себя вправе предлагать зрителю трагедию. Он смягчал страшное. Но разве от этого менее горько от его ухода?..И разве менее пронзительно звучат слова, в которых он, обычно такой сдержанный, выплеснул боль своего сердца:
«Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно... Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую... Мы отдохнем!»
