читала, а объясняла, почему репку можно было вытащить только сообща и почему Емеле так повезло с волшебной щукой. Женька практически не спускала маленького Кольку с рук до тех пор, пока тому не исполнилось четыре года. Счастливое это было время! Предаваясь воспоминаниям, Женька не заметила, как задремала.
Утро же выдалось суматошное: они проспали! Редкость несусветная! Бегом в ванную, бегом завтракать, бегом на остановку провожать Кольку! И только когда переполненный автобус, пыхтя и пуская синеватый дымок, повёз кого в школу, кого на работу, Женька, посмотрела на часы и облегчённо решила про себя: «Всё-таки успеет!»
***
Вот оно - счастье! Сердце Женьки пело так, будто внутри невидимый смычок плавно и мелодично водил по таким же невидимым струнам: они подали заявление в ЗАГС. Женькин избранник, добродушный толстяк Пётр, только улыбался, глядя на то, как его будущая жена вместо того, чтобы степенно идти с ним по дороге, вдруг начинала прыгать, скакать, а то и просто кидаться ему на шею, вызывая неподдельное удивление у прохожих.
«Женя, ну Женя! – то и дело повторял он, - разве можно так?»
«А почему бы и нет? – она весело подмигивала ему, и из её тёмных глаз лился какой-то необыкновенный свет.
По правде говоря, в душе Пётр и сам был не прочь погоняться за озорницей-Женькой, но как-то стеснялся. Неудобно было перед людьми, которые шли по своим делам и отнюдь не разделяли, как ему казалось, Женькиного бурного веселья.
Дальше дорожка сузилась, и молодые люди пошли, держась за руки, но Женька и тут не могла идти спокойно. Она то и дело дёргала Петра за руку или принималась целовать его в щёку.
…А вечером дома разразился скандал.
«Кто тебе позволил подать заявление без спроса?» - строго спрашивала мать. А отец добавлял своё неизменное: «Надо же, тварь, хоть бы послушала родителей! А может, мы против твоего брака?» Женька сидела, прислонившись спиной к шершавой холодной батарее, и плакала. Она не могла понять, почему радостное и такое важное событие в её жизни превращается в очередной кошмар. Внутренний голос подсказывал ей что напускная «забота» родителей о её будущей замужней жизни – чистейший воды фарс. Им всегда было безразлично, с кем общалась Женька, они даже имён всех её подруг не знали. И теперешняя комедия, которую они старательно разыгрывали, была направлена только на одно: уничтожить, забить, унизить. Голова уже отказывалась воспринимать обидные слова, которыми продолжали награждать её родители. Всё рушилось. Получалось, что свадьбе, о которой она так мечтала, не бывать. «Уж и платье, поди, присмотрела?» - в голосе матери слышалась насмешка. «Вот, посмотри, - обращалась она к отцу, деланно рисуя на своём лице, обиду, - какова нынешняя молодёжь! И дочь наша такая – ветреная девица, которая даже совета родителей не спросила!» А тот поддакивал: «Я же говорю: дура и есть дура!»
«В общем, так… - вынесли свой вердикт родители. Никаких тебе денег на свадьбу мы не дадим. Прежде чем по ЗАГСам бегать, могла бы и нас спросить, согласны ли мы вообще тебя замуж отдать». И они опять повернулись друг к другу, продолжая обсуждать своеволие дочери, перемежая свою речь с обидными репликами в её адрес.
Женька, которая уныло поплелась из комнаты, вдруг резко остановилась. Слёзы обиды в одну секунду сменились яростью.
«Да что вы меня постоянно запугиваете?» - закричала она так, что висевшая на потолке люстра закачалась. Однако собственный громкий голос только придал Женьке уверенности. «Сколько можно со мной так обращаться? Денег не дадите? Да не надо мне от вас ничего!» И она пошла внутрь комнаты, наступая на мать с отцом. «Вы… - она задыхалась от охватившего её гнева, - вы… вы всю жизнь мне испоганили! Свадьба у меня будет! Ясно это вам? Будет!!! Пётр все сбережения отдаст, он ещё заработает. И родители его тоже деньгами помогут. Пусть скромная свадьба, но она у меня будет!!! Вы слышите? И я вам не дура, и не тварь! Евгенией меня зовут, если вы забыли. Ев-ге-ни-ей!» - повторила она, вложив в последнее слово всю громкость своего голоса, хотя эта самая громкость, наверное, и без того превышала все допустимые нормы.
Побледневшая мать стояла молча. Отец впервые в жизни ничего не ответил Женьке. А она, угрожающе подняв руки, показала родителям две огромных дули: «Вот вы что со мной сделаете! Мне девятнадцать лет, я совершеннолетний человек. Только попробуйте ударить меня! Я вас … -Женька на мгновение перевела дух – я вас в тюрьму посажу! Обоих!»
Кажется, именно тогда Женька поняла, что совершилось то, чего она боялась всю свою недолгую жизнь. И, оказалось, это совсем не страшно – суметь постоять за себя и не дать себя в обиду. Секунды, повисшие в мёртвой тишине, стучали по вискам холодными каплями: бам… бам… бам… Женька ещё раз зачем-то вскинула руки, потом опустила их и, круто повернувшись, выскочила из комнаты. Уселась в кухне на низенькую некрашеную табуреточку и обхватила голову руками. Внутри у Женьки бушевала стихия, и сердце колотилось так, как будто поставило себе обязательную задачу – выпрыгнуть вон из груди.
Минут через десять в кухню пришла мать. До этого бледное её лицо стало каким-то неестественно красным. «Да выходи за кого хочешь и когда хочешь», - только и произнесла она.
Это была первая в Женькиной жизни победа…
***
Колькин ранец валялся в углу, а сам он сидел за кухонным столом с поникшей головой. Он не плакал, но на лице его высвечивалась неподдельная обида. Нос заострился, а глаза уныло смотрели в одну точку.
«Я ей тетрадку отдал, - повторял он, наверное, уже в сотый раз, - А она говорит, что слова по составу не разобраны. И фонетический разбор не сделан». Он вздохнул и начал теребить бахрому на клеёнке.
Женька стояла рядом с уже известной тетрадкой в руках. Двойки на сей раз удалось избежать, но тетрадная страница была исписана аккуратным учительским почерком. Суть замечания, и вправду, состояла в том, слово «замкнутый» не было разобрано по составу, а «бирюза» и фонетический анализ в этот раз как-то снова не подружились. Глядя на приунывшего сына, Женька вспомнила своё, полное несправедливостей, детство. Память живо нарисовала ей картину из далёкого прошлого, когда вот также, сидя перед отцом, она оправдывалась за свои, не всегда хорошие, оценки. Оправдывалась, а ответ слышала, какая она глупая, какие у неё ватные мозги, да и голова сделана из фанеры. И как когда-то очень давно, ей захотелось отомстить. Кому? Да какая разница! Да хоть той, которая незаслуженно ставит двойки её сыну! Мысль о том, что Колька действительно мог наделать ошибок, выполняя домашние задания, даже не зародилась у Женьки в голове. Зато зародилось где-то в потайных уголках её сердца маленькое цунами, и потихоньку, превращаясь из маленького в большое, стало расти, набирать обороты, подталкиваемое одним только желанием – жаждой мести. На сей раз за сына, который, не мог постоять за себя.
Месть – как известно, штука гадкая, и в друзья её лучше не записывать. Да и вообще от неё следует держаться подальше. Но эмоции бушевали внутри Женьки настолько сильно, что их можно было сравнить с высоко вздымающимися волнами, которые возникают на море в десятибалльный шторм. А о том, хороша ли месть или плоха, Женька в тот момент даже не задумалась. Совершенно не отдавая себе отчёта в словах и поступках, Женька со злостью свернула тетрадку небольшим рулончиком и, сжав её в левой руке, тихим угрожающим тоном произнесла, словно обращаясь к себе самой: «Ну, посмотрим – кто кого!»
***
Бабушка Евдокия Юрьевна Женькиного поведения не одобрила. «Так нельзя, - то и дело повторяла она, в волнении измеряя комнату мелкими старческими шажками. – Ты взрослый человек, а ведёшь себя как девочка в детском саду! Разве же можно решать все проблемы решать криком? Ты вообще часто помнишь, чтобы я когда-нибудь на кого-нибудь кричала?» Слова «когда-нибудь» и «кого-нибудь» бабушка произнесла особенно чётко, очевидно надеясь, что так их смысл станет ясен намного быстрее.
Женька сидела молча, сложив руки на коленях. Она понимала, что бабушкой руководит её аристократическое прошлое и интеллигентное воспитание. А ещё её профессия врача – долг помогать людям! Бабушка никогда никому не отказывала даже в мелочах. Никогда не жаловалась на трудности, которые преподносила жизнь. Никогда … ой! - да много их ещё было – этих «никогда». Что верно – то верно: Евдокия Юрьевна умела держать себя в руках в любой ситуации, и было такое, чего она действительно никогда не делала: она не кричала на людей, она любой конфликт с легкостью распутывала так, как будто это был заигранный шаловливым котёнком моток свалявшихся ниток.
-… ты меня слышишь? Женя!!!
- Слышу, - отозвалась Женька откуда-то из глубины своих мыслей.
Она рисовала себе в воображении картины, как бабушка вместо неё идёт в школу, где учился Колька. Как медленно поднимается по ступенькам отекшими, немолодыми уже ногами, как входит в незнакомое помещение, осматривается. Вот она разговаривает с Антониной Александровной тихо, мягко, пытаясь понять суть возникшего конфликта. Женька рассмеялась про себя: наверное, выйдя из кабинета Колькиной обидчицы (как про себя окрестила Женька учительницу русского языка), бабушка ещё чего доброго подружилась бы с ней!
Насчёт «обидчицы», Женька, правда, хитрила самой себе. Попросту сидела и обманывала себя. В злосчастной тетрадке какое-то время ничего не появлялось. Учительница то ли была на курсах, то ли на больничном. Потом, когда уроки русского языка вновь возобновились, сын даже как-то раз пришёл из школы с "четвёркой" и, скорее всего, Женькин внутренний протест так бы ни во что и не вылился, но тут, как на грех, Кольке выставили сразу два «трояка» за диктант. И Женьку вновь захлестнули обида и злость. Долго раздумывать она не стала – просто взяла и отправилась в школу. Отправилась, что называется, без единой мысли. Она даже плана в своей голове никакого не набросала, как она будет разговаривать с незнакомой ей учительницей, что спросит, чем поинтересуется…
Разговора с Антониной Александровной у них, естественно, не получилось. Вместо него получился какой-то дьявольский монолог, в котором Женька безо всякой театральной подготовки сыграла роль демона во плоти: кричала, ругалась и грозила какими-то несуществующими связями – в общем вела себя далеко не лучшим образом. Антонина Александровна, которая поначалу с трудом поняла, с какой целью явилось к ней плюющееся ругательствами, несуразное взлохмаченное существо, стояла молча, сложив руки на груди. За все эти три или четыре минуты, что длилась Женькина тирада, она не произнесла ни слова, лицо её словно замерло. И только после того, как Женькино «красноречие» иссякло, и сама Женька, выдохнув из себя последние обидные слова, замолчала, уставившись на объект своей злости, Антонина Александровна произнесла каким-то непонятным, едва слышным, голосом: «За какие грехи мне Вас Бог послал – не понимаю». Женька, по правде говоря, тоже уже мало чего понимала. Запал её кончился, и едкие слова не хотели больше изыматься из памяти. И может быть, она бы добавила ещё что-то, но почему-то молчала. Молчала, ожидая
С уважением, Нурия.