пышные негриянские груди.
Алида лежала в подвале, истекая кровью.
Маркиза накрыла ее лицо подручной холщевой тряпкой.
Затем она подошла к чугунной плите, ничего не соображая, - просто так подумала о Фредерике, которого по его мужскому естеству надо было бы чем-то накормить! Она взяла отрезанные груди Алиды, приготовила горячий бульон, сбавив его сладкими специями и травами, так, просто, для завтрака, по обычаю держать своего мужчину в сытости, спокойствии, умиротворении.
Фредерик через час спустился в столовую, безупречно одет. Он пах жаркими пряными духами и был ко всему равнодушен, поскольку ему просто удалось успокоить свои тревоги в объятиях Алиды.
Ему было все равно, все безразлично - он ни о чем не думал, был пресен и бездушен, неопределенным взором глядел на пылающие цветом, источающие волшебные ароматы растения за окнами террасы.
-Дорогая, как приятно, что ты иногда не вызываешь кухарку!
И запах изнутри - такой приятный! Ты все равно всегда готовишь лучше всех!
О! Это бесподобно!
Я чувствую себя как на небе!
Действительно, это - рай!
Его белые манжеты на рубашке с золотыми запонками и вставленными маленькими бриллиантами внутри излучали безупречность, джентельменство и всемирную чистоту.
- Скажи, почему сегодня такой вкусный и необычный утренний бульон?
Как ты его сделала, что ты туда добавила?
Кстати, а где Алида?
- Не знаю, я отправила ее за покупками! А почему это тебя так тревожит?- без запинки ответила маркиза.
Дочка подошла и спросила кротко: « Почему дядя Паша стоял с мамой в позе « нашей собачки, когда играет с другой собачкой и почему и они лежали в одной постели?»
Я бы не сказал, что тут неожиданно заиграл романс Пуленка «Les Chemins de l’amour”.
Какие, к черту, дороги любви! Что такая за х**ня! Похабель!
Это было чудовищно! Необъяснимо! Неправдоподобно!
Консультации Цифмана были умны, подробны, нескончаемы, но бессмысленны и бесполезны. Он был очарователен и беспробудно лиричен, как проза Пришвина.
Маркиза не знала, как объяснить самой себя, то, что с ней происходило в этом мире и , чтобы скрыть это, она подолгу делилась со слугами рассказами и размышлениями о приключениях охотничей собаки, которая хитроумно отслеживала очередную подстреленную охотником уточку или ловила игуану, потерявшую контроль за опасностями, разложив свое почти доисторическое тело на истомленных жарой камнях. Она торопилась сообщить что-то вроде бы важное, а получалась ерунда и безделица. Все были чужды ее страданиям. Я тоже пытался объяснить свою правду Цифману.
- Чертов интеллектуал!
Цифман только и смог вяло прошелестеть словами, напоминающими осенние сморщенные листья отцветшего лета:
- Ты подумай, может и ты сам что-то сделал не так?
- Интересное объяснение доктора технических наук!
- Видно, я не туда вставлял,- подумал я примитивно.
- Но что с него взять-техническая интелигенция!
Никакого воображения! Ни ума-ни фантазии!
Какая-то ходячая таблица Менделеева с веселыми картинками!
В общем, Цифман, когда пьешь-закусывай, а уж потом рассуждай о высоком и вечном и давай советы!
Или, может, тебе голову циркулем измерить череп, как в мастерской доктора Менгеле, чтобы понять соображаешь ли ты в данный момент хоть что-нибудь или совсем отключился от реальной действительности?
- Иди в жопу!
Или пойдем на кухню! Есть два выхода!
Там Циля приготовила роскошнейший салат!
Одно из двух!
- Предпочитаю на кухню!
Мы сели, нам взгруснулось, мы съели салат, какие-то странные кильки в маринаде, выпили по чарке водки и опять подумали о несовершенстве мироздания и нашей несущественной роли в нем.
Я пришел и посмотрел на жену. Это было смотрение в жестяную банку. Холодно. Тошно. Дешево.
Жена смотрела гордо и независимо, презрительно и разве что не пропела мне прямо в лицо: « Режь меня, жги меня!», будто бы именно я во всем виноват.
И тут я опять неожиданно вспомнил о маркизе. Наверное, лучше бы взять по-простому, не взирая на все и вся, вне мнений, рассуждений и положений, о том, что прилично, что жестоко, что нет, и, как маркиза, отрезать его член, перемолоть, раскладывая по частям на порции это мерзкое мясо на чугунной кондовой советской мясорубке, и с радостью получить желанное удовлетворения чокнутого маньяка, приготовить жаренные желтые с блестящей корочкой пирожки и накормить всех подав на тарелках с голубым цветочным обрамлением, а потом сказать, гляда глаза в глаза:
-Ты помнишь, как я любил тебя?
Как это было? Ты помнишь?
Я даже это не осознавал,
просто не знал, когда касался тебя , что люблю…
Ты, может быть, еще ощущаешь ту теплоту, ту бесцеремонную нежность моих рук, проникающую до конца, до последнеей косточки скелета моего молодого тела, до изнеможения, до одури, запах чертовой сирени?
Ту весну, ту мокрую черную землю, те маленькие острые камешки, что врезались в твою маленькую попу, тот нависающий над нами, как вселенское счастье и будущее проклятье скучной жизни, жирный сиреневый куст, до бесконечности пропитанный нежностью …
Ждите!
Я к вам приду, если вы меня не оставите в покое, к вам- вы даже этого не ожидаете и мы обсудим, что почем и зачем!
Я быть хочу маркизой дю Плесси!
И я приду к вам обязательно, хотите вы того или нет!
*Пожалуйста, мадам, проходите, добро пожаловать! ( франц.)
