Ларисы. Рубинцевы боготворили свою девочку, и все, к чему она когда-либо прикасалась, становилось для них священным. Впоследствии мне самому довелось испытать очень схожие чувства, но тогда все это казалось мне несколько забавным, и старики, похоже, это понимали и смущались передо мной. Лариса тоже стеснялась родительской любви, словно подросток, который считает себя уже большим и потому не разрешает маме целовать себя, тем более при свидетелях. Наверное, относительно ее возраста подобное было извинительно, но относительно моего – ни в коем случае. Особенно остро понял я недопустимость своего тогдашнего поведения значительно позже, когда Ларисы уже не стало…
Однажды вечером доктор Рубинцев зазвал меня к себе в кабинет, плотно прикрыл дверь, усадил меня на оттоманку, сам сел рядом и, доверительно заглянув мне в глаза, сказал:
– Знаешь, Сергей, надо мне с тобой поговорить начистоту. Мужик ты хороший, ответственный, Ларку мою любишь, видно сразу, а то, что ты ее старше, так это даже неплохо в определенном смысле… И все-таки мой тебе отцовский совет: не женись ты на ней, ей-Богу, не женись.
Я вытаращил на него глаза:
– А, собственно, почему, Олег Всеволодович? Что-нибудь случилось?
– Да ничего не случилось, а просто послушай моего совета, и все, – отвечал доктор. – Ты ведь дипломат в самом расцвете своей карьеры, перспективы у тебя огромные, того гляди, через год-другой вице-консулом станешь. К тому же, ты человек степенный, тебе настоящая семья нужна, а не трали-вали. А с Ларкой ведь у тебя семьи не будет.
– Как же так?
– А просто так. Слава Богу, пока в мире не очень стреляют. А если вдруг где опять серьезная война? Не удержишь ты Ларку, сбежит она от тебя под пули, людей спасать.
– Не сбежит, – попытался отшутиться я. – Я ведь все-таки ее начальник, не подпишу командировку – и все дела.
– Так она тебя и послушает… – печально вздохнул Рубинцев. – У нее ведь по этому поводу маленечко не все дома. Ты не заметил, что ли? По своей линии не отпустишь, она опять в какую-нибудь врачебную секту вступит и с ней удерет. – Помолчал немного и продолжал, совсем погрустнев: – Думаешь, наверное: что, мол, за отец, – о своей дочери такие вещи говорит! А вот говорю. Неправильно мы ее с матерью воспитали. Нельзя и нельзя любить все человечество сразу. Не достойно оно, чтобы его скопом любили. Любить надо ближнего своего, то есть, буквально ближнего: отца, мать, мужа, детей своих… Только они любви и заслуживают. Все остальное – блажь. А Ларка вблизи любить не умеет. Ей несчастные жертвы за кордоном подавай. Вот за них она под пули пойдет. А за тебя не пойдет, не рассчитывай. И за нас с матерью не пойдет. Подумай над моими словами и реши все окончательно. Ты пойми, я ведь не против вашей свадьбы, мне просто тебя жалко, хоть и отец я ей. Чего тебе жизнь-то ломать из-за девчонки взбалмошной? Не пара она тебе, хотя видеть тебя своим зятем мне бы очень желалось, честное слово.
Такие слова отца в адрес собственной дочери привели меня в полное замешательство. Если честно, мне тогда показалось, что доктор Рубинцев преследует не вполне понятные мне цели ради достижения какой-то смутной выгоды, тем более что я и впрямь был почти вдвое старше его Ларисы, так что, видимо, предполагалось, что родители невесты имеют право на некоторую компенсацию со стороны старого жениха. Однако позже я с раскаянием и горечью понял, что ничего подобного у доктора и в мыслях не было, а говорил он со мной, в самом деле, только как с человеком, которому искренне желал добра.
Не успели мы с Ларисой вернуться в Прагу, как в мире произошел очередной государственный переворот – на этот раз на Островах. Государство, и прежде не отличавшееся политической стабильностью, было в одночасье потрясено до основания. Все произошло по уже хорошо известной схеме: в одну ночь в столице были захвачены все правительственные здания, вокзалы, аэропорт, службы коммуникаций. Президент страны, политик, в общем-то, безвольный, но далеко не тиран, был жестоко убит, а его место занял никому прежде не известный человек в погонах, объявивший себя единоличным диктатором. Ни у кого (во всяком случае, ни у кого в Консулате) не возникло сомнений, что данная акция – дело рук притихшего было «Аплоя». Однако на этот раз доктор Марио просчитался и привычный сценарий событий был нарушен: диктатуру население страны не приняло, возмутилось, и на Островах вспыхнула нешуточная гражданская война. Вот на эту-то войну за три дня до свадьбы и сбежала моя Лариса, несмотря на все мои уговоры, вразумления и апелляции к здравому смыслу. Она просто снова топнула ножкой и воскликнула, гневно сжав кулачки: «Какой ты эгоист! Свадьба ведь может и подождать! Там же люди гибнут!». И я заткнулся, со щемящей теплотой вспомнив доктора Рубинцева.
Больше я Ларису не видел. Она уехала на Острова и сгинула там без вести. И не было о ней ни слуху ни духу целых четыре года, пока однажды…
Впрочем, я немного забежал вперед: до этого «однажды» произошло еще одно весьма значимое событие, потрясшее не только меня, но и самого Эвердика. Совершенно неожиданно и абсолютно таинственным образом скончался доктор Марио.
Более экстравагантного способа умереть просто невозможно было изобрести. Бездыханное тело доктора было обнаружено на борту небольшой моторной яхты, которая в один прекрасный день, словно «Летучий голландец», возникла из бескрайних океанских просторов неподалеку от Новой Зеландии, на полной скорости протаранила береговую линию и глубоко увязла в песке на одном из пляжей, перепугав отдыхающих и, кажется, даже покалечив двух-трех человек. Прибывшая на место происшествия полиция внимательно обшарила таинственное судно без номеров и опознавательных знаков, но, кроме мертвого Марио, никого больше на нем не обнаружила. На теле доктора не было никаких следов насилия: он был просто мертв, без видимых причин, как будто во время морской прогулки присел в кресло на верхней палубе, случайно задремал и больше не проснулся. Поначалу полиция даже не поверила, что это и в самом деле знаменитый злодей номер один, но проведенная позже генетическая экспертиза развеяла всякие сомнения: это был именно Марио, собственной персоной, а не какой-нибудь его двойник. Причину смерти установить так толком и не удалось – добрый доктор физически был абсолютно здоров и имел не по возрасту молодой организм, в котором не обнаружилось никаких следов яда или еще чего-нибудь в этом роде. Словом, из всего набора неясностей несомненным было одно: Марио мертв, и мир вздохнул с облегчением, тем более что на яхте была обнаружена составленная доктором перед смертью собственноручная подробная записка, в которой указывалось точное местонахождение всех девятнадцати объектов «Аплоя», количество созданных универсальных солдат и их специализация по группам. Записка заканчивалась странными словами: «Простите, если сможете, – я не виноват!». Из этих слов, очевидно, следовало предположить, что злодея номер один вдруг почему-то одолели угрызения совести и он покончил самоубийством, выбрав для этого столь странный способ и предварительно раскрыв всю свою диверсионную сеть, которую сам же с таким тщанием создавал на протяжении десятилетий. В это с трудом верилось, но факты, как говорится, были налицо.
По указанным Марио адресам были немедленно брошены армейские подразделения, но все объекты, которые действительно были обнаружены, стояли совершенно пустые и заброшенные. Не действовали они, судя по всему, уже много лет. Ни одного члена «Аплоя» задержать не удалось – все воспитанники и персонал как в воду канули, растворились бесследно среди одиннадцати миллиардов жителей Земли.
Эвердик сердито тряс головой:
– Черт знает что! Не вяжется! Делайте со мной, что хотите, но тут что-то не вяжется!
Мне, если честно, тоже так казалось. Почему-то не верилось, что Марио даже фактом своей смерти решил посмеяться над Консулатом. Трудно было вообразить себе человека, пусть даже совершенно чокнутого, который был бы способен шутить таким вопиющим образом. Да и вообще, чем больше я соприкасался с этой странной смертью, тем больше крепла моя уверенность, что Марио все-таки был убит, а об «Аплое» мы еще услышим, и наверняка в самое неожиданное время и в самом неожиданном месте. Тем не менее, официально на весь мир было объявлено, что экстремистская диверсионная сеть «Аплой» перестала существовать.
Глава пятая
Мое назначение на должность консула тоже ознаменовалось банкетом, хотя и не таким масштабным и представительным, как банкет по поводу выхода Эвердика на пенсию. Все официальные поздравления я получил на своем новом рабочем месте, а для неофициального празднования Эвердик зазвал всех нас к себе домой. Дом в пражском предместье у него был огромный, почти замок. Да, собственно говоря, это и был слегка реконструированный и осовремененный средневековый замок, ведь экс-консул происходил из древнего рыцарского рода, и это было его фамильное чешское поместье, где, с небольшим перерывом на советскую власть, все его предки обитали на протяжении пяти веков. В настоящее же время, после того как семь лет назад умерла его жена, он жил здесь один, ежегодно приватизируя себе на лето одну из своих нежно любимых внучек, а иногда, если повезет, как в нынешнем году, и всех троих сразу. Лиля, Ингрид и Инга были очень разные и непохожие девушки, хотя и приходились друг другу двоюродными сестрами. Лиля, самая младшая из них, ровесница моей Айки, по внешности была типичная латиноамериканка, темпераментная, энергичная, увлекающаяся, обладающая необыкновенным обаянием. Ее отец был бразильский дипломат, человек очень уважаемый и интеллигентный. Средняя по возрасту внучка, Ингрид, была на полтора года старше Айки и обладала совершенно нордической внешностью. Высокая, светловолосая, синеглазая, она имела свойство не смуглеть даже на очень ярком солнце, поэтому на любом пляже белизна ее безукоризненной кожи была первым, что бросалось в глаза остальным. Она единственная тоже носила фамилию Эвердик, потому что была дочерью сына экс-консула, а ее мама была очень состоятельная норвежская предпринимательница. И, наконец, самая старшая внучка, Инга, любимая подруга моей Тэнни, внешне была абсолютная семитка. Необыкновенная красавица и интеллектуалка, она знала одиннадцать языков, увлекалась электроникой, писала стихи, и Эвердик возлагал на нее самые возвышенные надежды, проча девушку по дипломатической части.
Несмотря на узкий круг приглашенных, гостей все-таки собралось немало. Из Москвы приехал мой отец, сильно постаревший за последние годы, но еще весьма бодрый и оптимистично настроенный. Он соскучился по моим девчонкам, нежно расцеловал их обоих, подивился, как они выросли и какими завидными невестами стали, что-то им там подарил, а затем надолго уединился с Эвердиком, чтобы повспоминать молодость. Потом прикатил Рогнед. Его, если честно, не ждали, потому что он с дипломатической миссией находился в Аргентине и по всем расчетам никак не мог уложиться в срок, чтобы прибыть на мой банкет. Но он прибыл, огромный, как всегда запыхавшийся, потный и шумный. Тэнни и Айка повисли у него
