У ребёнка больное сердце ...

уединяюсь с книжкой в столовой, стараясь перебороть свои тревоги.

Через много лет мне удалось прочитать свою историю болезни за это время и там я увидела запись: "Девочка замкнута, подавлена, любит находиться одна". Видимо от внимательного взгляда врача мне не удавалось скрыть своё состояние, как я ни старалась. А
врачи были очень внимательные.

Палату вели два врача - хирург и педиатр. Наш хирург, Голованов Юлий Николаевич, высокий, стройный, любящий дисциплину и порядок. Во время его обхода в палате должна быть тишина, а мы должны лежать на своих местах, раздетые, под одеялом, готовые к осмотру. Его всегда сопровождала постовая медсестра с блокнотиком и мокрым полотенцем в руках. После осмотра больного, Юлий Николаевич вытирал руки полотенцем и только тогда переходил к следующему больному. Назначения медсестра под его диктовку записывала в блокнот. Юлий Николаевич требовал от медсестры знать, какой диагноз у каждого больного, какие приступы могут быть у данного ребенка и какую срочную помощь необходимо при этом оказать. Поэтому на обходах он часто спрашивал медсестру об этом и, если она затруднялась с ответом, спокойно и терпеливо объяснял всё. На следующем обходе вопросы повторялись, пока Юлий Николаевич не был уверен, что медсестра готова оказать больному всю необходимую помощь ещё до прихода врача. С нами Юлий Николаевич был внимателен и терпелив, но редко улыбался или шутил.

Педиатр - Валентина Петровна Обухова, красивая, статная, с теплыми карими глазами и ласковой улыбкой. К своим больным она относилась поистине с материнской нежностью и заботой, хотя могла быть и строгой, требовательной. Дети её любили и совсем не боялись.
В соседних палатах лечащими врачами были хирург  Николай Николаевич Тетюцкий и педиатр Люция Григорьевна Белова. Среднего роста, худощавый, подвижный, со смеющимися карими глазами - Николай Николаевич был любимцем ребятишек. Стоило ему появиться в коридоре или зайти в палату, ребятишки буквально повисали на нём гроздьями, причем не только его больные. Во время обхода из его палат всегда слышался весёлый смех, шутки.
Люция Григорьевна же была немногословна, строга, но так же неизменно внимательна и заботлива.

Заведовал отделением Вячеслав Иванович Францев - отличный хирург и просто красивый человек. Добрый и ласковый, он пользовался большим доверием детей и их родителей.
Родителей в отделение не пропускали, свиданий тоже не было. Вернее, свидания давали только перед зондированием и перед операцией (по этому признаку мы узнавали, кому назавтра предстоит это).

Больные ребятишки бывало капризничали, особенно в первые дни пребывания в отделении. Как все дети - баловались, шумели, играли. Но никогда и никто из работников отделения не повышал на них голос, не ругал и не кричал.

Нянечки и медсёстры были добры и ласковы. Детей уговаривали и развлекали как могли. Поэтому ребятишки быстро осваивались в отделении, уже на второй - третий день переставали проситься домой. И бывало, что когда ребенку было плохо, больно, он звал на помощь не маму, а медсестру.

Не могу забыть, как семилетний Теофилос (подробнее расскажу о нем позднее), когда процедурная медсестра подходила к его кровати, чтобы поставить Теофилосу внутривенный укол, начинал жалобно звать "Алла Николаевна! Алла Николаевна!". Алла Николаевна - это наша постовая сестра. Теофилос не плакал, и не вырывал руку, но так жалобно звал медсестру на помощь, что у процедурной сестры выступали слезы на глазах и она шла за Аллой Николаевной.

Та садилась около малыша, держала его за руку, гладила по головке и что то тихо говорила. Теофилос успокаивался и мужественно переносил укол.

Все дети в отделении были окружены любовью и заботой медицинских работников и отвечали на это такой же любовью и доверием. Но особой популярностью у ребятишек пользовался Евгений Николаевич Мешалкин. Надо было видеть, как малыши уверяли друг друга, что уж ему-то операцию делал или будет делать "дядя Мешалкин в золотых очках".

Евгений Николаевич очень любил детей и нежно к ним относился. Часто, выйдя из операционной после сложной многочасовой операции, он шел в детские палаты. Много раз я видела профессора, сидящим на стульчике в проходе между кроватями и наблюдающим за играющими детьми.

Помню, как у малыша, перенесшего операцию и играющего в кроватке, т.к. ходить ему ещё не разрешали, упала машинка на пол и закатилась под койку. В палате были только лежачие больные, которым после операции ещё не разрешали вставать. И Евгений Николаевич сам достал машинку мальчику, а ведь залезть под детскую кроватку было не так просто взрослому, да ещё учитывая комплекцию Евгения Николаевича.

К каждому больному Евгений Николаевич находил свой подход. Как-то а отделение положили четырехлетнюю Катю, которая панически боялась врачей. Как только врач пытался её послушать, Катюша начинала кричать и плакать. Уговоры, что это совсем не больно - не помогали. С этой проблемой быстро справился Евгений Николаевич. Он дал Катюше фонендоскоп и предложил ей послушать им его. И пока девочка с увлечением слушала Евгения Николаевича, он успел спокойно её прослушать и осмотреть. В дальнейшем врачи всегда подходили к Катюше с запасным фонендоскопом - проблема была решена.

Всё для больного, всё во имя больного. Так работал весь институт, начиная от профессора и кончая санитаркой в приёмном покое. Спокойная, доброжелательная обстановка помогала больным не меньше лекарств. Она порождала доверие и уверенность в хорошем исходе лечения.
Я с волнением ждала, когда же, наконец, закончится обследование и решится вопрос с операцией. Приближался Новый год, большинство ребятишек в отделении уже прооперировали, даже тех, кто поступил позднее меня. Как я им завидовала!

Через три - четыре дня после операции малыши уже весело играли в своих кроватках. Я помогала (по мере сил) медсестрам ухаживать за лежачими, занимала играми тех, кому уже или ещё можно было ходить. И ждала зондирования. Об операции старалась пока не думать.
И вдруг… 27 декабря, уже после обхода врача, я сидела в соседней палате, играла с ребятишками. В палату зашёл зав. отделением, Вячеслав Иванович, с группой незнакомых врачей. Мы уже привыкли к тому, что в институт часто приезжали разные делегации, и их водили по палатам, поэтому не особенно обратили внимание на пришедших. Вячеслав Иванович подходил к каждому ребенку и рассказывал обступившим его врачам, какой порок у больного, что ему сделано или собираются делать.

Проходя мимо меня, Вячеслав Иванович сказал только: "А эта девочка - завтра на операцию идет" и перешел к другому больному.

Я замерла, мне показалось, что я что-то не поняла, ослышалась. Какая операция? Ведь мне ещё зондирование не делали. Я быстро перебежала в свою палату и легла на свою кровать. Через несколько минут в палату вошёл Вячеслав Иванович с врачами. Когда они подошли к моей кровати, снова прозвучало: "Ну, а об этой девочке я уже говорил. Она завтра идет на операцию". И врачи пошли дальше.

Как описать мои чувства тогда? Страх, отчаяние, надежда, радость, желание, чтобы всё уже было позади, - все смешалось. И одиночество - бескрайнее, оглушающее. Некому сказать об обуревающих меня чувствах, не с кем их разделить. Вокруг шумели, играли, а я застыла на кровати, не в силах ещё осознать происходящее.

В палату зашла медсестра и сказала, чтобы я спустилась в приемный покой, там меня ждут мои родители. Тогда я поняла, что операция действительно назначена на завтра, ведь свидания с родителями разрешали всегда накануне.

Я постаралась взять себя в руки и вышла к родителям почти спокойная внешне. Я была уже достаточно взрослой, чтобы понять, что родителям тоже нелегко, и не доставлять им лишних волнений.

Я сидела между мамой и папой, крепко держа их за руки, и слушала их объяснения. Мне сказали, что Евгений Николаевич решил прооперировать меня до Нового года, чтобы я скорее стала здоровой. Диагноз уточнят прямо во время операции, новый метод операции позволяет это сделать. Профессор уверен, что всё будет хорошо. Дело только за мной: согласна ли я на операцию. Без моего согласия родители разрешения на операцию не дадут.

Я сказала, что, конечно, согласна, я хочу поскорее стать здоровой. Но когда мы стали прощаться, я не выдержала и заплакала. Папа стал меня успокаивать, сказав, что если я боюсь и не хочу операции - никто настаивать не будет, они хоть завтра могут забрать меня домой.

Я вытерла слёзы, заверила родителей, что всё будет хорошо и на операцию я согласна, хотя и побаиваюсь немного. Но ведь это нормально - бояться операции, ведь операция - это больно и неприятно. Но я потерплю. И с этим ушла в палату.

Я лежала на кровати и убеждала себя, что всё идёт как надо. От операции всё равно не уйти, а чем скорее - тем лучше. На на душе всё равно было тревожно. И этой тревогой хотелось обязательно поделиться с кем-нибудь, иначе было невыносимо.

И я написала письмо моей любимой учительнице, той самой Антонине Борисовне, которая вела у нас математику в седьмом классе. Антонина Борисовна до сих пор хранит эту записку. Спустя много лет я смогла прочитать её и вспомнить, что написала тогда:
"Здравствуйте, дорогая Антонина Борисовна! Извините , что я решила написать Вам. Но завтра - операция. Я не знаю, буду жива или нет. Но верю в лучшее. Я очень благодарна Вам за всё. Я раньше не могла сказать Вам об этом.
Заранее поздравляю Вас с Новым годом. Желаю Вам счастья, здоровья и успехов в Вашем благородном труде.
Не знаю, прощайте или до свидания. Я Вас никогда не забуду, если после операции буду жива".

В таком возбужденном, тревожном состоянии и застал меня профессор Мешалкин, который зашел в палату поговорить со мной. Он присел ко мне на кровать и взял меня за руку. Его тёплые сильные руки, казалось, согревали не только мою ладонь, но и моё сердце. Евгений Николаевич сказал мне, что операция назначена на завтра. Тянуть не имеет смысла. Диагноз уточнят во время операции.

"Боишься операции?" - спросил он меня. "Да, очень" - честно ответила я. "Я тоже немного боюсь это делать" - вдруг сказал профессор, "но, понимаешь, операция очень нужна. Будем бояться вместе. Думаю, что всё будет хорошо. Ты согласна?"  Мы посмотрели прямо в глаза друг другу. Во взгляде Евгения Николаевича было столько уверенности и ласки, что я, почти не раздумывая, ответила: "Да, согласна". И тут же уточнила: "А операцию кто мне будет делать, Вы?". "Конечно, я" - ответил профессор. Тогда я подтвердила ещё раз "Я согласна".

"Вот и хорошо, договорились" - профессор погладил меня по руке и встал. "Значит, до завтра". И добавил, выходя уже из палаты: "Не волнуйся, всё будет хорошо".
Конечно, страх и волнение не прошли. Но Евгений Николаевич разделил их со мной. Я была уже не одна и мне стало легче, спокойнее.

Ночью я спала хорошо. А рано утром, когда в палате ещё все спали, меня разбудил ласковый голос медсестры: "Пора, Фрида, ехать на операцию. Просыпайся". Я легла на каталку и меня повезли в операционную.

Ехать было недалеко, ведь операционная была прямо в отделении. Меня завезли в не очень большую (как мне тогда показалось) комнату и помогли перелечь на стол, стоящий в центре.