Дрожащей от негодования рукой он выхватил у Люси ломоть хлеба, к которому она едва успела прикоснуться.
– Ты тоже!.. Тоже будешь это делать! – сдавленным голосом проговорил он и выбежал под дождь.
– Постой! Прости меня!.. Пожалуйста… – Но было уже поздно. Люси затихла, обжигающие слезы побежали по ее лицу.
Затерянные в бурном океане суровых испытаний, они по воле случая, вдруг оказались в одной лодке. И он сумел ее понять, а она – нет! Самым обидным для Тоби было то, что упрекнул его не булочник, не чопорный, надменный джентльмен, которому ни разу в жизни не приходилось голодать, а женщина, теряющая сознание от голода!..
Люси больше не могла здесь находиться: немая пустота сарая давила на нее. Покинув свое жалкое убежище, она добралась до ворот и огляделась. Ни одной лавки, только низенькие неказистые домишки… Пришлось пройти еще квартала два, пока не появились первые ларьки и магазины.
Люси не ела уже вторые сутки. Голод подталкивал ее на самые немыслимые, безумные поступки. Она готова была броситься с мольбами на колени перед прохожим, но ни за что бы не смогла украсть! Или смогла бы?..
Из окошка лавки на углу подзывает покупателей молодая женщина в белом накрахмаленном чепце. Ее лоток наполнен свежеиспеченным хлебом. Пожилая леди покупает связку калачей. Хозяйка на мгновенье отворачивается, отсчитывая сдачу.
Люси протягивает руку – медленно, затаив дыханье, незаметно – все ближе, но голос, не чужой, а ее собственный, тут же отгоняет искушение:
– Помогите, пожалуйста, я отработаю…
– Ага, так я тебе и поверила! – прикрикнула на нее женщина, замахиваясь полотенцем. – А ну пошла отсюда, нищенка бродячая!
Люси брела под моросящим небом, уже не глядя по сторонам. Промокшие ботинки, промокшая, забрызганная грязью одежда вызывали не только пронизывающий холод во всем ее теле, но и опасливые подозрения прохожих. На карте не было и нет такой страны, где сытый понял бы голодного. Так уж устроен этот мир: добропорядочные люди, вопреки известной поговорке, всегда считали бедность самым отвратительным пороком. Их не за что судить: ведь нищета ужасна! Люси даже теперь содрогалась при мысли, что могла оказаться среди проституток, воров и убийц.
У церкви, перед самой службой, ей удалось собрать немного милостыни. Не веря собственным глазам, она как можно крепче сжала деньги в кулаке и поспешила в лавку, почти бегом, но не успела… Какой-то здоровенный, угрожающего вида бродяга приставил к ее горлу нож, и отобрал те жалкие гроши. Больше ей никто не подавал.
Надвигался вечер, небо по-прежнему застилали тяжелые тучи. К ночи густой удушливый туман*** окутал улицы; в нем невозможно было разглядеть даже своей протянутой руки. Он желтоватыми клубами дыма вился возле фонарей и серой пылью опадал на мостовую. Люси присела на тротуар и прислонилась спиной к стене. Куда она попала, что это за место? Ватный воздух то и дело прорезали звуки голосов, скрежет отворяемых дверей, пьяный непристойный смех.
– Эй, черт бы вас побрал, где здесь таверна?
– На расстоянии плевка отсюда!
– Тьфу, пропасть! – Кто-то раздраженно сплевывает сквозь зубы. – Я, как рыба в помойной канаве, – даже башмаков своих не вижу!
Передышка, затишье. Отрывистый стук трости по булыжникам.
– Идем со мной – не пожалеешь! – Развязный женский смех и шелест шелкового платья. – Для удобства можно стоя…
Вдруг совсем рядом раздается гневный окрик:
– Ударь, попробуй! Только сунься!
И тут же – звук тяжелого удара.
– Ах ты, гнида!..
Люси порывисто вскочила и бросилась бежать. Она могла попасть под экипаж, разбиться о залитую чавкающей жижей мостовую, но не остановилась. Дыхание срывалось, а в ушах шумело, страх гнался вслед за нею по пятам. Внезапно, поскользнувшись на ухабе, она ударилась лицом о чью-то грудь.
Синяя форма, блестящие пуговицы. Шлем… Полицейский!
Удерживая Люси на вытянутых руках, он изучающе окинул взглядом ее одежду.
– Ты попрошайка?
Жесткий риторический вопрос заставил ее сжаться: обидное слово в устах полицейского прозвучало, как имя. И ей придется, суждено его носить. За этот род занятий ее вполне могли арестовать.
– Не-ет… – Люси задрожала, как в ознобе.
– А заработать хочешь?
Что?! Заработать – честно, собственным трудом? Не смея верить, широко-раскрытыми от изумления глазами она смотрела на незнакомого ей человека, форма которого внушала уважение. Ей показалось, что она вот-вот лишится чувств.
– Сколько? – спросил нетерпеливо полицейский, и жесткость в его голосе сменилась неожиданной развязностью.
Пошатнувшись, Люси ухватилась за его мундир, чтобы не упасть.
– На хлеб… – угасающим голосом прошептала она.
– Пошли. – И он увлек ее в седую темноту.
То, что случилось вслед за этим, не поддавалось описанию. Прижатая к шершавому дощатому заботу, Люси не успела даже вскрикнуть. Всего за несколько минут ее надежда была вырвана по клочьям из отчаянно сопротивлявшегося тела, ее лицо и воля стерты, как мел с доски. Туман скрывал ее позор и унижение от посторонних глаз, но как тогда, на том ужасном маскараде, она все видела, все сознавала. Крики о помощи были бессмысленны: неподалеку от таверны, где ночи напролет не прекращается гульба, они не настораживают, а только слабо раздражают слух.
Вскоре ей бросили не землю горсть монет – в уплату за растоптанную душу, и размеренные гулкие шаги затихли вдалеке.
О Боже! Как она могла так низко пасть? Как вообще приходит к этому свободное и здравомыслящее человеческое существо? Животные, и те – зубами и когтями добывают себе пищу – она так не могла. Возможно, потому, что, будучи голодной, не превратилась в хищного изголодавшегося зверя. Люси осталась человеком – и от этого ее поступок был еще ужаснее! Ведь, по сути, она согласилась! Самое страшное – она уже сейчас предвидела свою дальнейшую судьбу – месяцы, годы жизни в нищете заставят ее сотни раз пройти по улицам не только с протянутой рукой… Но как? Неужто она сможет подражать распущенным, вульгарно выряженным женщинам, без всякого стыда торгующим собой?
Как и тем людям, равнодушно отказавшим ей в пустяковой помощи, Люси не приходило в голову, что исключительно нужда, а не распутность, толкала девушек на этот шаг, не оставляя им обратного пути. И многие из них со временем утратили себя, но разве все? Она еще не верила, не в состоянии была себе представить, что позже, как бы не противились бы ее душа и разум, ей, точно формулу, придется повторять их непристойные привычные слова, копируя их жесты и, часто напускную, раскованность манер. Поверить в это было невозможно, как невозможно примириться с тем, что горячо любимый ею человек безвинно терпел жестокие побои и издевательства в застенках каторжной тюрьмы и обречен был так страдать до самой смерти!
Снова и снова Люси с горечью осознавала, что безвозвратно погибла для Бенджамина. Но, не взирая ни на что, он продолжал в ней жить, не угасая, в самом потаенном уголке ее души, – там, где живет в нас Бог, – упорно не давая умереть. В здравом уме она уже не сможет, не попытается убить себя во второй раз.
Как много в Лондоне домов, таблички на которых категорически предупреждают: «Попрошайничать запрещено». Как мало ты встречаешь искренности и доброты, когда они нужны, как воздух! А униженье – во сто крат острее боли. Монеты, брошенные ей под ноги полицейским, так и остались в уличной грязи…
Близился рассвет. Люси дремала на ступеньках замшелого крыльца у входа в покосившуюся ветхую лачугу с заколоченными окнами. Туман рассеивался, понемногу обнажая череду полуразрушенных домов асимметричной формы, тесно прижатых один к другому. Вдали над ними возвышались остроконечные готические башни. Вестминстерское аббатство! Люси и не подозревала, что в нескольких шагах от гордого величия старинных зданий ютятся самые убогие трущобы. Тогда она еще не знала, что это место называлось «Акр Дьявола». Здесь никогда не проезжали экипажи, а по одежде местных жителей нельзя было определить, какое на дворе десятилетие. От холода и голода они дрожали точно так же десять и двадцать, и сотни лет назад. Улицу постепенно заполняли люди какой-то странной, неведомой породы, то ли страдающие тяжкими болезнями и отупевшие от пьянства, то ли живые трупы в сгнивших саванах. Мужчины, женщины, подростки, старики – незанятые, непригодные к работе, обуза общества, лишние в жизни – сколько их тут? Оборванные ребятишки рылись в кучах мусора, ища гнилые овощи. Ослабленные вечным недоеданием и обделенные заботой, избегнут ли они жестокой гибели в топкой трясине этого зловонного чистилища, куда их втягивает с самого рождения? Им суждено лишь безнадежно увядать, как бледные травинки вдали от солнечного света…
Кто повинен в упадке и бедствиях этих людей? Как давно, кроме неба, на земле появился иной, ненасытно требующий жертвы Бог, который превращает обездоленных в чудовищ на забаву дьяволу вместо того, чтобы спасти их от напастей?
Стараясь оставаться незамеченной, как можно осторожнее ступая по слякоти, темно-серой от золы, Люси, пошла вдоль переулка. Напрасная предосторожность: ее здесь вообще не замечали, словно она была еще одним булыжником на грязной мостовой или полуразбитой бочкой из-под рома. Никто и не подумал бы прогнать отсюда женщину в измятом платье с перепачканным подолом, как поступили бы в комфортабельном квартале. Но внутренний инстинкт, крича, подталкивал ее бежать из этой удушающей клоаки со всех ног.
Люси остановилась на перекрестке. От слабости в ушах шумело, как от ветра, перед глазами словно кружилась сажа. Куда идти, где остается хоть малейший шанс не потерять себя, как говорила Элис, когда перед тобою только два пути: упасть на дно вместившей столько жизней беспросветно-черной пропасти или пытаться устоять на шатком ее краю?..
Кое-как добравшись до ближайшего приличного района, Люси с облегчением вздохнула. В сравнении с той смрадной западней, которую она покинула недавно, дома и улицы кругом казались ей невероятно чистыми и благопристойными. Она не подходила больше к лавкам и не заглядывала в безучастные глаза прохожих, не умоляла сжалиться над ней – только молча, покорно ждала, протягивая перед собой озябшую раскрытую ладонь. И снова Бог не дал ей умереть: к обеду Люси собрала несколько пенни.
Так продолжалось около недели. Она просила подаяния на паперти у небольших церквей или на пристани, где в дни прибытия судов, было довольно многолюдно. Труднее было находить себе приют. Ночлежки стоили четыре пенса за кровать, а ночи становились все холоднее.
Люси обошла за эти дни с десяток фабрик, где могли работать женщины, но все попытки оказались безуспешны: ее не взяли ни на одну из них. Ей не везло ни в лавках, ни в мастерских, а некоторые хозяева, приняв ее за оборванку, грозились позвать полицию. Каждое место в этом мире было занято, словно ячейка пчелиных сот, а рядом в ожидании выстраивалась очередь. Кто они, эти неприкаянные – трутни поневоле или попросту изгои? А может быть – грехи стоящих гораздо выше них, обретшие изголодавшуюся человеческую плоть? С раннего утра к воротам
