шелкоткацкой фабрики целыми толпами стекались дети. «Где же работают взрослые?» – спросила Люси девочку-подростка лет тринадцати. «Где могут, – неопределенно ответила она. – Детей берут охотнее: им ведь платят меньше». Ворота отворили, и девочка понуро зашагала вслед за остальными во двор: у маленьких работников начинался трудовой день…
Однажды Люси забрела в тот самый дровяной сарай, где ночевала в первый раз после побега из приюта Фогга. Дул холодный, пронизывающий ветер. Вдыхать морозный воздух было больно: ее душили приступы сухого кашля, а грудь горела. Она сама не помнила, как ноги принесли ее туда. Протиснувшись в узкий проход, Люси ступила несколько шагов в кромешной темноте и без сознания упала на мешки с углем.
Полоска света пробежала по ее лицу, слепя глаза, и что-то теплое, шершавое и мягкое легло в ее ладонь.
– Возьми: я заработал это. Честно! – раздался звонкий детский голос. – Мне посчастливилось помочь одной хозяйке. Я ей поднес тяжелую корзину, и она дала мне на целый хлеб с капустой!
Тоби! О Боже, неужели он вернулся? Или это сон?
– А ты? – проговорила Люси, с трудом приоткрывая потрескавшиеся губы.
– Бери. Я пока сыт.
Она взглянула на его осунувшееся, не по-детски серьезное лицо с огромными запавшими глазами, и поняла, что он не ел уже, по меньшей мере, сутки.
– Ты плачешь? – удивленно спросил Тоби, наклонившись к ней.
Маленький ангел, чистая душа! Чтó в сравнении с тобою богачи, которые жалеют поделиться даже объедками! Бездомный мальчик, сирота, которому всегда не доставало материнской теплоты, самоотверженно согрел ее своей.
– Прости меня за то, что я тогда тебе сказала, – прошептала Люси, сжимая его худенькую детскую ладонь. – Прости меня…
– Забыто! – Он встряхнул растрепанными волосами и засмеялся. – Ну, ешь скорее.
– Спасибо, но я возьму, если и ты поешь.
– Ладно. – Пожав плечами, Тоби послушно принялся за вторую половину хлеба, и вскоре от нее остались только крошки, которые, все до последней, он засыпал себе в рот.
– Ты бредила всю ночь… Кто такой Бенджамин? – спросил он неожиданно.
– Мы были очень счастливы, – отвечала Люси. Она впервые смогла сказать об этом вслух.
С минуту Тоби задумчиво молчал, как будто размышляя над смыслом двух печально связанных друг с другом слов: «счастливы» и «были». Как часто они идут бок о бок, как редко встречается первое. Больше он не расспрашивал ее.
– Знаешь, мы с мамой жили очень бедно, но все же были счастливы, – сказал вдруг Тоби. – Недолго. Когда она смогла устроиться на хлопковую фабрику… Тогда по вечерам она мне приносила остывший, но еще мягкий хлеб – такой, как этот – и мы мечтали, что со временем накопим денег, и никогда не будем голодать… Потом она болела. Очень долго. И ее место на работе было занято. Тогда-то я и начал потихоньку бессрочно «брать взаймы». По ночам я тайком выковыривал гвозди из рам в хлебных лавках и оставлял всего лишь два: сверху и снизу. А утром, когда на витрине появлялся товар, я осторожно вынимал стекло – и забирал, что попадалось под руку. Ох уж и быстро приходилось удирать!.. Но за жилье мы не могли платить баранками и скоро оказались под открытым небом. Нам оставалось умереть на улице или пойти в работный дом. Ты знаешь, Люси, кто не побывал в работном доме, еще не верит, что там хуже, чем в аду! Мама тоже не верила. Ты понимаешь, – неожиданно воскликнул он, – там нас заставляли изнурительно трудиться, а в наказание часто лишали даже прогорклой каши! Я слышал, что мужчины вынуждены были обгладывать гнилые собачьи кости, которые их заставляли перемалывать на удобрения. Выходит, нас обкрадывали! Обкрадывали тех, у кого вообще ничего не было!
Тоби рывком поднялся с места. Лицо его стало вдруг не по-детски суровым. Люси не находила слов, чтобы хоть как-то успокоить его, но вскоре он переборол свое волнение. Он слишком рано научился все делать сам.
– Ах да, совсем забыл: возьми немного джина, чтоб согреться. – И Тоби вынул из-за пазухи пузатую бутылку. – Нам хватит этого на пару дней.
Люси не стала спрашивать, откуда джин. После всего услышанного ею, она бы никогда не упрекнула его за то, что он пытался выжить. Мальчик не жаждал смерти, как избавления от бед, а ведь он выстрадал не меньше, чем она!
Несколько дней Тоби заботился о Люси, пока она не начала вставать. Однажды вечером он выбежал на улицу и больше не вернулся. Ни на рассвете, ни через день. Мальчик бесследно исчез, как исчезает огонек, блуждающий во мраке. Люси была далека от мысли, что он нашел себе пристанище получше и позабыл о ней. О, если бы действительно все было так! Но сердце ее сжималось от предчувствия беды, а воображение ежеминутно рисовало самые страшные картины.
Ночи стали ветреными и промозглыми: приближался конец ноября. Хозяева сарая уже чаще наведывались за дровами и углем, и Люси опасалась, как бы ее не обнаружили. Если это случится, доски заколотят намертво, и прохода не будет. Целыми днями ей приходилось бродить по городу: морозный воздух не давал ей слишком долго задерживаться на одном месте. Прохожие на улицах встречались гораздо реже. Единственным местом, куда люди ходят в любую погоду, был храм, и нищие, прекрасно сознавая это, задолго до начала службы успевали занимать свои места на паперти. То был своеобразный театр, актерами в котором выступали отвращение и глубочайшее презрение под маской милосердия и благочестия. И зрители готовы были им рукоплескать.
Люси добралась до церкви слишком поздно, и ей не удалось собрать ни пенни. Пригнувшись, чтобы не споткнуться на обледеневшей мостовой она пошла обратно. Ветер подталкивал ее, как надзиратель арестанта. Ей ничего не оставалось, кроме как повиноваться, понуро глядя себе под ноги, и вдруг… что-то блеснуло в щели между булыжниками. Шиллинг! Она уже почти забыла, как он выглядит. Монетка обжигала пальцы, словно маленькая льдинка – Люси боялась, что она растает.
Кто-то порывисто дернул ее сзади за рукав.
– Люси! – В знакомом детском голосе звенели удивление и радость.
– Тоби! – обернувшись, вскрикнула она. – Смотри, ты только посмотри, что я нашла! – И Люси приоткрыла свою дрожащую ладонь.
– Вот это да! – Худенькое личико мальчишки просияло. Он аж присвистнул от восторга. – Пошли за хлебом!
– Где же ты был все это время? – спросила его Люси на ходу.
– Потом скажу. Они опять заставили меня на них работать. Я сбегáл пару раз, но от них никуда не укрыться…
– От кого? – Люси с тревогой осмотрелась по сторонам.
– От главарей, что держат в подчинении шайку уличных мальчишек, – быстро шепнул ей Тоби и потянул за руку в сторону ближайшей лавки. – Бежим, скорее!
Люси едва поспевала за ним. Закашлявшись, она совсем остановилась.
– Погоди, я мигом! – Тоби проворно взбежал на крыльцо и исчез за дверями.
Через стекло витрины Люси видела, как он уверенно подошел к прилавку и протянул хозяину блестяще сокровище. Тот недоверчиво уставился на шиллинг, затем на мальчика, словно ища ответа на вопрос: откуда уличному оборванцу посчастливилось достать такие деньги? Тоби нетерпеливо дергал пуговицу куртки, посматривая на посыпанные сахаром и маком калачи… Томительные несколько секунд хозяин молча изучал его, как экспонат, и вдруг визгливо закричал:
– Воришка: я узнал тебя! Держи его, держи! – И, хлопнув деревянной дверцей, поспешно выскочил из-за прилавка.
Этот крик прозвучал точно гром среди ясного неба.
Тоби рванулся к выходу. Но в тот же миг один из покупателей ловко схватил его за ворот. Ах, Тоби, будь твоя одежда чуть более поношенной и ветхой, твоим преследователям достался бы лишь обрывок ткани! Но куртка выдержала…
– Заприте дверь! – не унимался булочник. – Бегите за полицией!
Девушка лет пятнадцати, его помощница, как была, в одном суконном платье, промчалась мимо Люси, и вскоре скрылась за поворотом улицы.
Двери заперли изнутри.
– Он воровал у меня три, четыре… нет, восемь раз! – причитая, жаловался пекарь джентльмену, крепко державшему Тоби. – Однажды он стащил полвыручки у меня из кассы!
– Это неправда! – яростно крикнул мальчик, услыхав последние слова.
– Молчать! Сейчас ты у меня попляшешь! – с угрозой прошипел хозяин. Неудержимой жгучей ненависти этого человека к беднякам хватило бы на целую толпу.
Вскоре явился полицейский. Тоби связали руки за спиной и вывели из магазина.
– Отпустите ребенка, ведь он заплатил! – Люси повисла на руке констебля, но ее брезгливо оттолкнули прочь.
Из соседних лавок с любопытством начали выглядывать торговцы. Праздные зрители всегда найдутся, даже в лютый холод.
Толпа зевак сопровождала полицейского, задержанного и двух свидетелей до самого участка. Не отставая, Люси бежала вслед за ними. Раз или два она споткнулась на обледеневшей мостовой, сердце ее бешено стучало, горло обжигал морозный ветер.
У входа в обнесенный высоким каменным забором двор полицейского суда, Тоби внезапно обернулся, ища кого-то. Люси поймала его взгляд – затравленный, горящий взгляд огромных глаз. В нем сквозила такая тоска, словно в этот момент между ними порвалась последняя нить…
Внутрь ее не пустили. Она прождала под воротами не меньше часа, пока не вышли булочник со свидетелем, не видевшим по сути никакого преступления. Как только они показались под каменной аркой, Люси бросилась им навстречу.
– Что сделают с мальчиком? – замирающим голосом спросила она.
– Будто не знаешь: завтра он станцует под ньюгейтскую волынку****, – ответили ей грубо.
Она не поняла.
– Ступай отсюда, а не то и ты отправишься в участок, – пригрозил ей напоследок булочник и удалился. Спутник его тем временем остановил извозчика и сел в карету.
Из запертых ворот больше никто не выходил, хмурая приземистая крепость точно вымерла, а Люси все еще стояла посреди пустынной улицы, так и не решаясь уйти…
Ночью она ни на минуту не сомкнула глаз. Колючий ветер дул из каждой щели, и от его ударов ей порой казалось, будто кто-то ходит по железной крыше. Люси еле дождалась зари, и как только в просветах между досками посерело, поспешила обратно в участок.
На этот раз она не побоится – будь что будет! Ей нужно непременно постучать в эти высокие, массивные ворота и спросить у часового, что ожидает ее друга. Уже недалеко, еще немного…
По дороге, на улице перед Ньюгейтской тюрьмой ее насторожило скопление народа. В домах напротив жители, рискуя простудиться, чуть ли не по пояс высовывались из окон. Люси не осмеливалась посмотреть поверх толпы, туда, где на помосте у стены стояла виселица. Воздух гудел, как улей, до ее слуха долетали обрывки фраз:
– Мальчишка напал на хозяина булочной. Тот говорит – он угрожал ему, хотел ограбить и убить…
– А я слышала: этот бродяга воровал в его лавке почти ежедневно, пока не попался…
Внезапно наступает тишина. И над толпой, застывшей в ожидании, отчетливо проносится глухой короткий стук откинутой доски. Люси зажмурилась – и тут же непроизвольно подняла глаза…
Нет! Этого не может быть! Тоби, Тоби!..
Его повесили.
Маленький добрый ангел улетел на небеса. Теперь ему больше не надо ни хлеба, ни крова, а только воздух – чистый и прозрачный, как его душа. Мальчик, едва ли умевший писать, сдержал свое слово: он умер под открытым небом!
И сейчас он свободный,
