* Кварта — единица измерения сыпучих или жидких объёмов в англоязычных странах, ≈ 946.35 миллилитра.
** Унция единица измерения веса, равная 28,3495 грам.
*** Когда в 1829 году в Лондоне появилась Столичная полиция, за полицейскими закрепилось прозвище «бобби» в честь секретаря внутренних дел, а затем и премьер министра сэра Роберта Пиля, благодаря которому был принят акт о создании полиции. Штаб квартира полиции находилась в районе Уайтхолла, на улице Большой Скотленд Ярд.
**** Мальчики в работных домах обычно работали в пенькощипной мастерской. Щипание пакли представляло собою выдергивание волокон из старых пеньковых канатов. Затем пакля продавалась кораблестроителям, которые смешивали ее с дегтем и затем смолили и конопатили деревянную обшивку судов.
Глава 20. ПЕРСТЕНЬ С ПЕЧАТЬЮ
Весна. Почти четыре месяца за стенами унылой крепости, которую зовут «Обитель горя». Еще два дня, смотритель обещал, что передаст прошение главе приюта... Последний вечер. Ночь, беспросветно-долгая в нетерпеливом ожидании. Сегодня!
– Не найдешь работу – возвращайся. Только смотри: в работном доме тоже может не оказаться места, – предупреждает караульный у выхода.
– Я не вернусь, – клянется себе Люси. – Никогда!
С лязгом захлопываются ворота.
О, неизвестность! Сколько в ней тревоги и сколько скрытых сил! Если бы Люси в одночасье открылся весь ее тернистый скорбный путь, она бы не прошла и нескольких шагов. Работные дома, холодные ночные улицы, ночлежки – сколько еще скитаний предстояло ей? Останутся два времени в году: одно – под крышей мрачного приюта Поплер, другое – под открытым небом. А между ними – ни единого оттенка, ни лазейки.
Однажды одинокая и неприкаянная женщина подойдет к дверям таверны. Туда, где робкая надежда больше не рассказывает сказки, а улица диктует суровые неписаные правила: не подают у церкви – заработай! Нельзя найти приличную работу – делай ту, которая всегда найдется. А можешь броситься в канал. В огромном Лондоне их множество: одни отходят от реки, другие – пабы, кабаки, таверны… Люси окажется у края, поток невзгод подхватит ее и унесет. Потерянная среди равных – не ангел с неба, не падшая и не порочная – такая же, как все, и только. Да, она будет продавать себя, поскольку не способна воровать.
«О Боже! Как же можно так низко пасть? Как вообще приходит к этому свободное и здравомыслящее человеческое существо?..» Что-то умрет в ней, и она научится собственноручно наносить себе жестокие, незаживающие раны! Не будет больше жалости к себе: ведь самый дорогой ей человек страдает во сто крат сильнее!
О, как же слабоволен тот, кто себя губит! Или для этого необходимо мужество? Какие чувства переживает осужденный перед казнью? Нет, тем, кого ни разу не судили, не понять! Не оправдать того, что обреченные зовут спасением, а те, кого судьба уберегла от бед – безумием. Но каждый, слышите, любой из вас, в одно мгновенье может оказаться на самом дне изменчивого мира, прекрасного и беспощадного, как океан.
Весна… Под лучами апрельского солнца согреются камни и пробьется трава. Извивы переулков пронизаны лучами света, и все знакомые до боли мостовые ведут к особняку с химерами, величественному и неприступному, как и его хозяин.
Витрины магазинов блестели, точно зеркала. Люси остановилась перед одной из них. Какой двоякий странный образ передает прозрачное стекло! Приблизившись к нему вплотную, она увидит на прилавке свежий хлеб, а отступив – свое голодное лицо, и все, что по ту сторону стекла, исчезнет, как мираж.
Так смотрят в человеческую душу. Издали перед нами только оболочка, заключенная в условные границы, а вблизи – бескрайняя стихия, что скрывается за ней. «Не подходите близко, мистер Торпин, вы ужаснетесь. Если бы вам пришлось испить все мои слезы, вы захлебнулись бы от горя! Теперь у вас, бесспорно, пропадет желание преследовать меня – скорее самому захочется бежать! А издали… вы просто не узнаете меня».
– Горячие булочки, горячие булочки!.. – звенит неподалеку девичий голос.
Люси проходит мимо, стараясь не дышать: воздух наполнен запахами, о которых она давно забыла. Боже, как трудно перед ними устоять! Но невозможно жить, не глядя перед собою, не дыша! Уж лучше видеть только небо – сегодня это ослепительная синева с парящими в ней стайками белых голубей.
Ей посчастливилось: добравшись, наконец, до рокового дома, она увидела… Нет, этого не может быть! Судьба, та самая, что столько раз смеялась ей в лицо, вдруг ласково и нежно улыбнулась. На балконе, под теплыми лучами солнца, женщина в накрахмаленном чепце и кружевном переднике укачивала на руках ребенка.
Джоанна! Люси даже показалось, что до нее доносится невнятный детский лепет. Не отрывая глаз, она смотрела на свое дитя. Вокруг так ясно и светло, что сердце запечатлевает каждую малейшую деталь, а белый мраморный балкон так высоко, что не взлететь без крыльев…
Джоанна – чистый, белый лист бумаги, на котором недобрый человек способен написать бессовестную ложь, в которую она поверит. Но неужели Бог допустит, чтобы она росла, не зная ни отца, ни матери, лишенная заботы и любви?
Внезапно хлопнула входная дверь. Двое мужчин, выйдя из дома, направились к стоящему поодаль экипажу. Люси отпрянула, но прятаться ей было негде: она растерянно остановилась посреди широкой улицы. Зачем бежать – никто не обратит внимания на нищенку, не спросит ее имени. Но, безразличная прохожим, она – не призрачная тень и не слепа.
Высокий грузный джентльмен с массивной головой и редкими седыми волосами, шагавший впереди, держался прямо и надменно. Величавая медлительность походки, холодность и утонченное пренебрежение, сквозившие в его манерах – все говорило о привычке повелевать и властвовать. На свете существуют люди, которые рождаются такими – он, несомненно, был из их числа. Но Люси видела впервые это уже немолодое, хоть и холеное лицо. Ее глаза устремлены были на человека, следовавшего за ним, темноволосого и моложавого. Уильям Торпин, знаменитый лондонский судья! Что чувствует он, ежедневно глядя на ребенка, отца которого без колебаний уничтожил ради исполнения минутной прихоти? Не ожила ли эта черствая душа, соприкоснувшись с беззащитным и невинным ангелом? Люси искала в облике судьи хотя бы слабый признак перемены, едва заметный след, который смягчил бы эти жесткие черты – ведь даже волны сглаживают камни. Но нет, его лицо ничуть не изменилось. Невозмутимое спокойствие, лишенное душевного тепла, любезная улыбка, за которой скрыты корыстолюбие и эгоизм, остались прежними. И перед тем, как нанести удар, он точно также улыбался, предлагая Бенджамину Баркеру загадочную миссию, которая блестящим образом изменит всю его судьбу!
Судья прощается, раскланиваясь с гостем. Оба они под стать друг другу – две фальши, доведенные до совершенства, безупречны, как лучшие актеры на сцене театра. Через минуту занавес опустится, и они исчезнут. Люси застыла в замешательстве, не в силах отступить. С легким ветерком до нее доносится пряный аромат дорогих духов, а в груди щемит, словно надвигается угроза. Но почему не Торпин, а тот, второй, приковывает вдруг к себе ее внимание? Чем ближе он подходит, тем сильнее отталкивает и, не давая убежать, парализует его пронзительный, пытливый взгляд, и что-то извращенное-пошлое, циничное и хитрое просачивается сквозь гордое величие аристократа.
– Кто эта женщина? – брезгливо хмыкнул незнакомец, указывая на Люси рукоятью трости.
– Не знаю, милорд. По-видимому, просит милостыню, – отозвался Торпин и, вынув из кармана несколько монет, презрительно швырнул их на мостовую.
Люси вздрогнула всем телом, точно он бросил в нее камень. Кровь прилила к ее щекам, и закипающее в сердце негодование мгновенно заглушило страх. Она познала все земное зло, которое способны причинить судьба и люди. Чего она могла теперь бояться, кроме жестокого, печального удела – жить? И если больше не искала избавленья в легкой смерти, значит, не боится ничего!
– Вы презираете меня, а я вас ненавижу, мистер Торпин! – крикнула Люси ему в лицо, и слезы неудержимо брызнули у нее из глаз. Бессонными ночами ей казалось, что она выплакала их все, но разве можно исчерпать слезами горе?
– Вы уничтожили меня, но дайте мне хоть раз увидеть мою дочь! Взять ее на руки, прижать к себе… – вырвалось у нее. Дрожа от ярости, она почти просила, умоляла человека, у которого, даже умирая с голода, не приняла бы ни гроша.
– Что? Это вы? – Судья остолбенел от изумления. Еще немного – и оно перерастет в надменную и унизительную жалость, в которой нет ни капли доброты.
Кто не страдал, тот не меняется! Возможно, Торпин, позаботившись о маленькой Джоанне, поддался неожиданному благородному порыву. Имея состояние, нетрудно искупить былое преступление в собственных глазах. Но Люси поразила странная реакция седого господина: пронизывающим долгим взглядом он посмотрел на нее так, словно когда-то знал. И в этом взгляде не было ни тени изумления – лишь нескрываемое злое торжество. Как будто именно такой он ожидал и жаждал ее увидеть.
Люси перевела глаза на Торпина.
– Пустите меня к дочери, – проговорила она настойчиво.
– Зачем? – спросил судья, одним единственным коротким словом подчеркивая всю абсурдность ее желания.
– Вам не понять! – вскричала Люси в исступлении.
– Послушайте, вы не в себе! – резко ответил Торпин, отстраняясь от нее. – Вас поместят в больницу. Я позабочусь…
– Я там уже была! Мне ничего от вас не нужно! Ничего!
– Тогда идите прочь! И не надейтесь, что я впущу к себе безумную бродяжку! – холодно отчеканил Торпин и отвернулся, полагая, что на этом инцидент исчерпан.
Но Люси бросилась к нему и что есть силы обеими руками вцепилась в его сюртук. Жгучий неудержимый гнев толкал ее вперед, а боль внезапно стала ее оружием. Слишком опасным, даже для нее самой.
– Вы… вы опустошили мою жизнь! – воскликнула она. – Но сами вы – пусты до глубины души. Скажите мне одно: дает ли вам это невинное дитя хотя бы каплю радости, пробуждает ли желание посвятить остаток жизни кому-то кроме самого себя? Испытывали бы вы тоску и боль, если б его у вас отняли?! Нет! Вы просто не способны этого понять!
Люси почувствовала, как Торпин вздрогнул и пошатнулся, точно поток ужасных обвинений застиг его врасплох, лишив опоры. Губы его беззвучно приоткрылись: он собирался что-то возразить, но возбуждение мешало ему подобрать слова. Что мог ответить человек, привыкший ежедневно выносить вердикты, не признавая вслух своей вины? Или в нем шевельнулось нечто незнакомое, чему его расчетливый, практичный разум не находил названия? Люси не суждено было узнать об этом. Не проронив даже скупого вскрика, Торпин попытался оттолкнуть ее. И в этот миг еще одна рука резко и властно оторвала Люси от судьи, железной хваткой стиснув ей плечо. Но что это?! – Перед ее глазами блеснул массивный перстень… и в памяти молниеносно вспыхнули видения, преследовавшие ее в ночных
