близкому для меня человеку, которому я привыкла доверять и всегда искать у него защиты.
Она смолкла в мрачной задумчивости.
- Продолжай, я слушаю тебя.
- Не понимаю, что ты хочешь услышать? – теперь уже она с укором взглянула на возлюбленного. - Как я дрожала и плакала, умоляя отпустить меня? Я возненавидела его с тех пор, и домашние пенаты тоже стали мне ненавистны.
- Почему ты не рассказала матери? Или рассказала? А может, они загодя договорились о том, и она все знала?
- Нет, отец велел молчать, и я боялась ослушаться его приказа. А кроме того, я боялась, и боюсь доселе, что у матушки не хватит сил пережить такой удар. Единственная, кому я все рассказала - это наша Исида в саду атриума. Я много слез пролила у её ног. Вскоре после этого я стала ходить к христианам, надеясь найти среди них убежище от всей этой грязи и лжи, что окружали меня в родительском доме.
Не в силах больше говорить, Сабина горько расплакалась. Аттал обнял её, нежно прижав к себе.
- Скажи, неужели ты хочешь, чтобы я пережила ещё больший позор, публично рассказав о своей тайне на суде? – вновь заговорила красавица, обращая к возлюбленному полный мольбы взор. – Знай же, что не бывать тому, уж лучше я умру.
- Забудь об этом и больше не терзай себя тягостными воспоминаниями, моя сладкая богиня, - успокаивающе проговорил префект, стирая слезы с прекрасных глаз своей юной возлюбленной, - достаточно того, что ты поведала об этом мне...
***
- …И сказал мне: «Ступай откуда пришел, к мамке под покрывало».
- Должно быть, он не так сказал.
- Не помню точно, как он выразился, да и какая разница.
Диакон и стражник неспешно и негромко беседовали, усевшись на скамейку рядом с домом, на которой днем не смолкали разговоры многочисленных посетителей, ожидавших аудиенции у советника. Теперь здесь было тихо и пустынно. Светильник озарял небольшую площадку перед домом и начало улицы, дальше все терялось впотьмах.
После ужина у епископа они разговорились о битве под Адрианополем. Однако, незаметно для себя с рассказа о достопамятном сражении, в котором он участвовал, Валерий заговорил о том, что мучило его все это время после возвращения, хотя и сам не предполагал, что когда-нибудь и кому-нибудь расскажет об этом.
- Я никогда не видел своего отца, но всю жизнь провел в ожидании того дня, когда он призовет меня к себе. И однажды этот радостный для меня день настал. Отец призвал меня, и я поспешил воссоединиться с ним. Но для чего же? Лишь для того, чтобы он прогнал меня прочь с глаз, как недостойного. В чем я провинился? Чем не угодил ему? Я никогда уже этого не узнаю. Вместо того, чтобы доблестно сражаться рядом с ним, я должен был, словно трусливый дезертир, с позором вернуться обратно, чтобы болтаться здесь неприкаянным, как пустой бурдюк.
- Что же было после? - спросил Афанасий, возвращая историю в прежнее русло.
Валерий продолжил свой рассказ, мрачно глядя во тьму пустынной улицы.
- Едва начало рассветать, я вернулся к месту сражения. Противник ушел, мертвых никто не убирал, стаи воронья тут и там уже слетались на поживу. Он был из тех, кто предпочел умереть, а не сдаться, и стал одним из великого множества трупов, которыми было все там завалено насколько хватало глаз. Но я помнил то место, где сражалась наша кентурия, сумел отыскать его среди павших и унес оттуда, чтобы похоронить. И все это время, пока я искал его, пока нес, пока долго рыл яму и пока погребал, я ненавидел и проклинал его за его несправедливость ко мне. Я хотел, чтобы его душа там, в гостях у Орка, куда он не захотел брать с собой меня, почувствовала и содрогнулась от этой ненависти. Я и сейчас его ненавижу и никогда не прощу.
Валерий смолк, внезапно пожалев, что неизвестно почему и зачем малодушно поведал вслух о самом больном и сокровенном, да ещё какому-то христианскому жрецу. И хуже всего было то, что от того, что он выговорился, ему совсем не стало легче, напротив, стало ещё тяжелее и гаже на душе.
- Похоронив отца, ты сделал то, ради чего он призвал тебя к себе и для чего вывел из боя, - сказал Афанасий, - ты правильно поступил, исполнив его последнюю волю.
Галл выслушал эти слова сперва с недоверием:
- Если бы это было так, то получается, будто он сразу знал, что Константин победит, а они все обречены на поражение…- скептически заметил он, но тут же осекся и замолчал, внезапно осененный нахлынувшими воспоминаниями, припомнив вдруг разом все разговоры, которые он слышал в легионе накануне боя, и которым тогда не придавал особого значения: - Да, так и есть, ты прав, – подтвердил он удрученно. - Об этом знали не только командиры, но и каждый солдат в лагере.
- Так и есть, - кивнул Афанасий. - Ты прибыл к отцу, чтобы увидеться с ним и исполнить сыновний долг, похоронив его после его последнего боя. А потом снова вернуться домой, чтобы жить дальше, со временем обзавестись семьей и продолжить его род.
В мудрой простоте этих слов слышалась великая правда, от которой чудом ушли из души боль и ненависть, оставив вместо себя понимание, прощение, надежду и умиротворение. В одно мгновение жизнь снова обрела потерянный смысл.
- А что твой отец? Жив, здравствует?
- Нет, - равнодушно отозвался диакон, - уже много лет, как для своего младшего брата я заменил отца, после того, как однажды тот не вернулся с очередной буйной попойки - в пьяном угаре кто-то из его же дружков раскроил ему череп.
- Ну! Вот уж это совсем не редкость в Ракотисе, - подтвердил Валерий, - сколько подобных случаев было только на моей памяти. Да что там, после того, как я сам однажды очнулся за городом, на берегу Мареотиса, в самом что ни на есть ничтожном виде, избитый до полусмерти и обобранный до нитки, под громкие причитания матушки, которая всю ночь разыскивала меня, а, найдя, решила, что у неё больше нет сына и принялась оплакивать меня раньше срока… Мне пришлось поклясться ей тогда всеми богами, что я найду работу, заживу достойной жизнью и не буду больше участвовать в попойках и потасовках.
- Стало быть, это своей матушке ты обязан своими великими достижениями на арене и славе лучшего александрийского колесничего, - не преминул заметить Афанасий.
- А разве ты бывал на ипподроме?
- Нет, конечно. Но я видел празднование твоего триумфа на улице города, когда однажды возвращался из Ракотиса в общину, и торжествующая толпа преградила путь.
- Что было, то было, - без ложной скромности, но и без особого энтузиазма подтвердил Галл. - Это уже в прошлом.
- Почему же ты ушел оттуда?
- Да просто стало скучно, - не слишком охотно отвечал Валерий. - Невозможно пребывать в вечном фаворе, к чему ждать поражения? Лучше вовремя уйти. А тут кстати и призыв подоспел.
- Значит, возвращаться на арену ты не собираешься?
- Нет, с этим покончено навсегда. Военная карьера меня интересует гораздо больше, - с воодушевлением начал было Валерий, но тут же прибавил с досадой: - Хотя, похоже, и с ней придется распрощаться.
- Почему?
- Да так уж… - Галл поспешил сменить неприятную для себя тему. -А кому обязан своими успехами ты? Ведь сам советник императора прислушивается к тебе. Кто ещё в нашем городе может похвастаться таким влиянием!
- Это не ко мне он прислушивается, - возразил Афанасий, - я лишь повторяю то, что говорил Бог. И потому владыка понимает, что, я прав.
Последние слова вернули к давно интересовавшему Валерия вопросу.
- Кстати, хотел спросить тебя, - проговорил он не очень решительно, - вот про вашего Бога. Если он так велик и могущественен, почему же позволил каким-то жалким людишкам казнить себя?
- Христос, так же, как и твой отец, сознательно пошел на смерть, - отвечал Афанасий. - И сделал Он это ради любви к нам, людям, его детям, ради нашего спасения от вечной и лютой смерти, ради обретения нами бессмертия и Царства Небесного.
Этот ответ пришелся по сердцу и уму юноше, хотя после услышанного, вместо одного вопроса тут же возникло множество других. Здесь было, о чем поразмыслить, но Валерий решил оставить это на более подходящее для того время досуга.
- А что, у вас в общине все такие уж богобоязненные истинные христиане и все следуют христианским законам? – поинтересовался стражник, припомнив своих недавних ночных визитеров из общины.
- Мы лишь стремимся к тому, - сокрушенно вздохнул Афанасий, - но люди слабы.
- Вот уж верно, - сочувственно усмехнулся Галл...
***
- Дело обстоит так, друзья, теперь либо мы их, либо они нас, - говорил в то же самое время Хетти собравшимся вокруг единомышленникам, – а потому пора нам уже исполнить наш последний долг перед убитыми и спасти тем самым ещё живых. Да свершится наша справедливая месть! Да поможет нам Господь покарать погрязших в разврате и бесчувствии скотов, замысливших перерезать нас всех по одному! Да предаст великий и всемогущий Бог наших врагов в наши руки!
- Аминь! - горячо поддержали эту молитву остальные.
Их приглушенные голоса звучали торжественно, а глаза блестели в полумраке ярче пламени свечи.
- Что там с Гаем? – осведомился Хетти, обращаясь к Темеху.
- Глухо, - отозвался тот, безнадежно махнув рукой. - Мне не удалось его даже увидеть. Похоже его вообще не выпускают из дому.
- После ночи в дознания теперь без ведома маменьки с папенькой ему и шагу не ступить, - раздался презрительный голос.
- Этого следовало ожидать. Вряд ли мы его ещё увидим среди нас, – c нескрываемой досадой сказал Хетти. - Сестра, ты сможешь раздобыть денег? – обратился он к Лидии.
- Цацек, что собрал мне отец на приданное, хватит, чтобы скупить полгорода, - без промедления отвечала та.
- Молодец, хорошо сейчас сказала. Бата, твои братья с нами?
- Да.
- Селевк?
- Как всегда.
- Отлично. Пока все идет как надо медлить нельзя. Осталось составить список…
Хетти замолчал, как бы в знак уважения к важности момента, и лишь смерив всех присутствующих пристальным испытывающим взглядом, произнес:
- Итак, кто будет казнен?
- Планк! – раздался дружный громкий выдох, как будто ветер прошелестел листвой живой изгороди швейной мастерской, где проходил тайный сбор заговорщиков.
- Тут нет сомнений. Но вигил сказал, что он не один.
- Скажи, Хетти, отчего ты так уверен, что вигил попросту не надул тебя, чтобы спасти свою шкуру? – решился все же высказать свои сомнения Бата, вызвав на себя негодующие взгляды остальных. - Ведь он убил Теона, так почему бы ему и не зарезать твоего брата? Как можно доверять этим псам?
- Ты меня держишь за тупого осла, как я погляжу? Само собой, я проверил каждое его слово и убедился, что он сказал правду. Значит не соврал и в остальном. Он сказал, что мой братуха видел в ту ночь, кто убил Аттала, за это его и убрали.
- Это правда, Синухе и мне говорил об этом - он видел, что это не ариане убили Макария, - подтвердила Лидия.
- Значит верно, все сходится. Так же как верно и то, что есть другие причастные, ожидающие нашего приговора. Кто это может быть?
- Тот, кто за все платит, конечно же.
- Главный казначей!
- Да, к тому ж всем известно, что они с советником приятели не разлей вода.
- Сначала стрясут последнее, потому режут на наши же монеты, - проговорил Бата, мельком глянув на Лидию - дочь мироеда-куриала, но она и бровью не повела.
- Ганнон, - кивнул Хетти. - Да, согласен. Кто там ещё?
- Тот, у кого в лапах целая свора чиновников,
