слово-паразит – «ёксель-пиксель»... (((прототип – Дмитрий Губерниев)))
Ч м о к и – киссбоксер – третьи губы планеты. Этакий кривлястый идеально атлетически сложенный латино-американец. Выгибулист до невероятности (шиш актера на сию роль подберешь), знойно темпераментен, агрессивен, кичлив... Откровенно выражаясь, балбес балбесом, но... при роже-теле!
М о л ч у н – один из троих ассистентов Володи Саломаслова. Пантомимический персонаж. Безгласый увалень.
Н е в о з м у т и м ы е я п о н ц ы - с е к ь ю р и т и (парочка) и пара-тройка о х р а н н и к о в из неряшливых и внешне неопохмеленных европеоидов.
З р и т е л ь с к а я а у д и т о р и я.....
Т р а к т о р и с т – деревенщина-бродяга, слоняющийся с парой канистр в поисках халявного бензина.
П и а н и с т с а с с и с т е н т к о й.
М у х т а р и к и е г о к и н о л о г ш а – спаниель-ищейка и сексапилка.
Н а д ь к а – неуклюжая и интеллектуально приторможенная анонсистка ринговых раундов.
М и л а ш к и н М а к е т И в а н о в и ч и А н у с С о с т а к а н у с – антиподистые друг к другу телекомментаторы.
Д о н П и с т о н и Б и н г о - Б о н г о – престарелый и африканистый рефери на ринге.
С а н и т а р ы и ф е л ь д ш е р и ц ы с к о р о й п о м о щ и.
Д е в у ш к и (двое) – позерши для селфи.
В о н и з м а А р о м а т о в н а с о к о м п а н и е й м а х и н а т о р о в - п а п а р а ц ц и.
Д о п и н г - б р и г а д а……….
Д Е Й С Т В И Е П Е Р В О Е (в основном внутри безвкусно обставленной трехкомнатной столичной квартиры):
С Ц Е Н А П Е Р В А Я (морфейно-феерическая):
[Аудиофон сцены (помимо периодически взрывающихся ураганно децибельных воплей болельщиков) – виртуозное чуть слышное исполнение на балалайке разнообразнейшего мелодийного репертуара – от классики до шансона...
Ринг взором одного из боксирующих. Соперник – Баба Яга. Будто из сказки, но при боксерских перчатках. Старушенция кривляста, азартно подвижна, ехидна. Этакий живчик, коему, исходя из состояния физиономии, лет под полтораста; с пирсингами (в том числе и на языке).]
Б а б а Я г а [Запыхасто-шепелявисто, виртуозно долбеня руками, ногами и головой по кинооператору и съемочной камере, коя в роли головы бабыягового соперника реагирующе на удары дергается, сбивается с резкости и причудливо деформирует изображение.]:
– Щас я тя!.. Щас, блин, уделаю!.. Какова лешева.., ушлепок, дедушкино... п-пиво почтальо-о-онше о-отдал?!..
В о в а С а л о м а с л о в (это он соперник Бабки Ежки) [с воплями и стонами снося гулкие и смачные удары и стопроцентно молотя невпопад, в паузах меж хуками и аперкотами.]:
– Ох!.. У-у-у!.. Вь-ведь День ж... О-о-й! На День Святого Валенти-и-ина(!!!) пив-во пода-ри-и-ил! О-оу-у!
Б а б а Я г а [язвительно, позволив паузу в схватке и уперев руки в боки.]:
– Вот и пущай ба твой святой эт Валентин, коли ево день, и дарил почтальонше свое-е-е(!!!) пиво! А он тя, лоха гнуснова, подбил де-е(!)душкино воровать.
В о в а С а л о м а с л о в [тяжело дыша, с поволокой в блуждающем взоре (то бишь в картинке кинокамеры), гласом плаксивого дитяти.]:
– Но оно ж... Фу-у-у... Проки-и-исшим уж было до пле-есени!
Б а б а Я г а [с укоризной маятниково покачивая головой.]:
– Тям бо-олее. На кой ляд почтальоншу травить?! Дедушка сам ба выпил. Яму-у жа без разнитцы: што прокисше, што недоквашен-но. Яму-у ж главно, штобы пи-и(!!!)во-ом(!!) называлося!.. А почтальонша с таво пойла трое суток антенсивно пузом маялася!
В о в а С а л о м а с л о в [опуская взор (фокус камеры).]:
– Да я ж, это ну.., не ду-у(!!)мал, что так выйдет!
Б а б а Я г а:
– Ня ду-умал он, вишь ли... А ты, бязмозглый, изо каковских соображениев котенка обучал табак курить?!.. На-а-а!!!.. [На сем вопле Вовчик получает мощный и гулкий удар в физиономию (то бишь в объектив кинокамеры). Ракурс блуждающ, картинка: калейдоскоп причудливых деформаций с появлением в кадре то ангелов в белом, то чертей в адском интерьере, поджаривающих развеселых грешников на примусах, керогазах, электро- и газовых плитах. Волны зрительских оваций и свист; с нарастанием заглушающий балалаечный аудиофон похоронный марш, кой в конце концов оборевает все звуки. Финал эпизода: похоронный марш в кромешной темноте.]......
[Сознание возвращается под монотонный гул (то гудит вовкина голова)... Камера, нацеленная вертикально вверх, медленно набирает яркость и резкость картинки. В кадре озабоченная Баба Яга, тычущая под объектив (в нос поверженного) своим тельняшечным носком.]
Б а б а Я г а [обеспокоенно-сострадательно.]:
– Нюхай-нюхай. Шибчее нюхай. Мой носок-та ядренее любова нашатырю-ю. Нашатырь-та супротив ево... Так себе – никаковского аромату. Мой носок-та – лучшее средство ото потери сознанья. Реянима-а-а(!!)ция! Пару разов нюхну-ул и... тута жа оклемалса... Нюхай-нюхай. Ско-о-о(!)ка полумертвых чарез носок-та на ноги поставлено... Со сщету собьешься... Шибче-е-е(!) в нос-та тяни, фрайер беспонтовый. Штобы до слез продра-ало...
[обрадованно.]: – Ока! Оживашь! Щас из нокавута на ноги выставлю и сызнова из сознанья вышибу. Антенсивней внюхивай, не криви рожу-та. Глубжее втягивай. Тужься сопаткою(!), Иванушка. Тужься-тужься!
В о в а С а л о м а с л о в [Немощно на фоне ме-е-едленно усиливающихся исполняемых соло на балалайке популярных мелодий и спада головного гула (балалаечная инструментальщина продолжится с паузами либо без них до финала первой сцены).]:
– В-во... В-вы-во-о-ова-а!
Б а б а Я г а:
– Чи-чево?
В о в а С а л о м а с л о в:
– Вы-во-о-ова(!) я, а н-не Ив-ва-анушка.
Б а б а Я г а:
– Ну и пущай будешь Вовою. Кака прынцыпиальна разнитца-та? Тужься. Че-та хило внюхивашь, Вован. Хошь полнотценно оживать – шавели ноздрями...
Полижи снадобье-та – не брезгуй. Язык-та не отвалитца. Вовнутрь-та нектар с моих носочков ото разнообра-а(!)зных хворей: хучь от ангины али ото... гип-пердонии; хучь от заворота кишечников; хучь от ижжоги али часотки...
[По ходу сего монолога изображение Бабы Яги тускнеет и теряет резкость. Когда оно уж совсем размыто, одновременно с ослепительной софитной вспышкой звучит оглушительный гонг, и... В кадре резко возникает образ отвратительного, злобно ощерившегося вурдалака!]
В у р д а л а к [противозно-развязным тоном, хищно гримасничая.]:
– Р-р-р! Уа-а-а-а-а!!! Гы-ы-ы!.. Коло-бо-ок, Колобо-о-ок(!), а й-я-я тебя съ-е-е-ем-м! Заж-жую-ю-ю всухомя-ятку! Я тебь... [Мощный прямой удар Володи Саломаслова в физиономию вурдалака пресекает его монолог на полуслове и стремительно погружает кинокартинку в кромешную темень.]
Г о л о с А н н у ш к и – с у п р у г и С а л о м а с л о в а [вопяще от дикой боли на фоне балалаечных мотивов.]:
– Йё-ё-ёй-о-о-ой-й!!! Ма-а-амочка-а-а-а-а-а-а!! Ка-ак бо-о-ольно-о-о-о-о!!! За чё-ё-ё(?!!!), ё-ёксель-мо-оксе-ель!..
[Сцена завершается в кромешной темноте звукорежиссерски усиленной вибрацией обрыва балалаечной струны, положившего конец фоновым мелодиям.]
С Ц Е Н А В Т О Р А Я:
[Столичная квартира. Спальня. Интерьерчик так себе – комодно-шифоньерный. Деревенские занавесочки, пара сдвинутых разностилевых кроватей-односпалок, на стене над изголовьями пара огнетушителей, меж ними заставленная кубками и обвешанная спортивными медалями полка, ниже сей композиции на торчащем из стены шурупе наручники... На стене напротив – солидноэкранный жидкокристаллический телевизор.
Съемка от двери.
На дальней кровати, застеленной одеялом в пододеяльнике в пестро-ярко-крупные цветы, сидит (спиной к мужу и полуспиной к камере) облаченная в простецкую ночнушку позапрошлого века, делающая примочку глазу и страдательно раскачивающаяся туловом Аннушка.
На ближней кровати одеяло в пододеяльнике в крупнющую рубашечную клетку (точно такой же тканью снаружи обита входная квартирная дверь и из нее же чуть ли не поколенные вовины трусы-клеш, из него же шортики и короткорукавные рубашечки сыновей – Вани и Пети). Под одеялом Володя, облаченный по-зимнему: ватные советскошаблонные телогрейка и штаны, серые валенки, рукавицы, распущенная солдатская шапка-ушанка с советскоармейской кокардой.]
В о в а [озабоченно, просыпаясь и переводя тревожный взгляд на супругу.]:
– Это ну.., чего стряслось-то?!.. Сызнова мобильник в суп уронила?
А н н а [обиженно, полуоборотом головы демонстрируя обволакивающий глаз сочный синяк.]:
– Да поше-е(!)л ты.., конь пядальный. Опять со своею Бабою Ягою, ёксель-моксель, боксировал? Опять мене сонной сонно в глаз зафингалил! О-о-ой! [Вскрик от боли, вызванной неловким прикосновением примочки к травме.]
В о в а [крайне взволнованно, садясь в попытке жалеючи приобнять супругу. Одеяло сползает на пол, открывая нелепый спальный наряд главного героя.]:
– Это ну, прости-и(!), Анюта. Прости. Я ж, это ну.., во сне нечаянно!
А н н а [гневно-плаксиво, передергиванием плеч сбрасывая с них облаченные в рукавицы ладони супруга.]:
– Отста-ань, злы-ыдень!.. И кода токо, ёксель-моксель, твои предки в свою Укроповку слиня-яют?! Задолба-а-а(!)л ты, Вовик... [передразнивающе.]: – «Пуща-а(!)й маи бабушка с дедушкою на маем диване, а я пока с табо-ою подрыхну»... Да дрых ба па-людски-та. Мине-та чё, ёксель-моксель, жалко? А то храпит как трахтор да еш-ще и руки распускат... Кто-о бы зна-ал, как смерте-ельна опасно спать с боксе-е-ером!..
В о в а:
– Ню-юш, это ну... Ну, Ню-юш! Прости-и!..
А н н а:
– Прости яму-у да прости. Как чуяла – целый вечер глаз зуделса… Умоляла жа: надень наручники да надень! А ты: «Жму-уть оне мине, Анюта. Ру-уки от их затекають»... Топерича у меня-я(!)., ёксель-моксель.., глаз... затек... Никаковскова, ёксель-моксель, предохраненья... По-молодости-та, кода еш-ще сильно со мною сщиталса, и в спальный мешок, и в смирительну рубашку упаковывать себя на ночь дозволял. А топерича все ему жмет да сковыват, да по нужде ходить мешат... Разлюбил чё ли(?!), ёксель-моксель...
В о в а:
– Чего городишь-то(?), Нюрка. Это ну.., ка-ак(?!!) можно тебя таковскую разлюбить!
А н н а [рыдательно повсхлипывав.]:
– А чё тода, конь пядальный, в постель ко мне как лесоруб одетым да обутым лезешь?! Еш-ще б топо-ор с бензопилою, ёксель-моксель, для полнова комплекту прихватывал...
В о в а [оправдываясь.]:
– Ско-олько раз тебе повторя-ять(?): я ж, это ну, спортсмен. Мне ж надо вес сгонять, чтобы из своей категории в верхнюю не вспучиться.
А н н а [продолжая делать примочки.]:
– Путевы-та спортцменты, ёксель-моксель, в бане-сауне по-о(!)том вес сгоняют. А ты...
В о в а:
– Я тоже по-отом. Только, это ну, по ходу сна в кровати.
А н н а:
– В кровати он па ходу сна. Извраш-щенец. Хотя бы, ёксель-моксель, ватны штаны с валенками перед энтимом сымал.
В о в а [умоляюще.]:
– Ну, Ню-юр(!), мне ж иначе полноценно не пропоте-еть.
А н н а [обидчиво.]:
– Все для спорта, все ради нево. А жена ему, ёксель-моксель, заместо куклы надувной да груши боксерской...
А еш-ще энта Бастилья(!) – кобыла пядальная... Кто она нам?.. Соседка по лесничной клетке. А че тода, как тока тваи дедуля с бабулею наедут, у нас денно-нощно околачиватса?.. Обш-че-е-е(!)ние, видите ли, имя обеспечиват... Мине ить, Вова, не жа-а-алко: хучь ку-у(!)чею гостите... Но ить она жа, Бастилья-та, ёксель-моксель, нафтали-ин(!) нюхат. Так и детишки нашенски по яё примеру пристрастятса!.. Тада чё?..
В о л о д я [озабоченно массируя темя так и облаченной в рукавицу ладонью.]:
– Это ну, Аннушка. Люди – не моль – нафталин не нюхают. Люди, это ну.., нюхают... ко-ка-ин! Бастилия ж Захаровна нюхает сахарную пудру. Для этого... Это ну... Для того... Чтобы, Аня, мозги, это ну,
