при сооружении зданий и построении машин. Так утверждал Витрувий, возводя всё это к высшим силам мироздания, которые мы связываем с Адонаем, Великим Архитектором Мира.
– Чего? – вытаращил глаза Еропка.
– Это я возьму с собой, – Баженов спрятал свиток за пазухой. – Давай выбираться отсюда.
– …Ну, поглядели? – спросил Прокопий Елизарович, помогая им вылезти из колодца. – Что с этим делать будем?
– Скажи своим ребятам, чтобы они заложили вход в подземелье и колодец сверху тоже прикрыли, – однако так, чтобы можно было к нему подступиться, если придётся. Сообрази, как это сделать, не мне тебя учить, Елизарыч, – ответил Баженов. – А если любопытные станут сюда приходить…
– Какие любопытные, – о чём ты, Василий Иванович! – усмехнулся Прокопий Елизарович. – Если бы здесь действительно клад нашли, вся Москва сбежалась бы поглазеть, а книги – кому они нужны? К тому же, ежели люди узнают, что мы вместо клада какие-то книги отыскали, на смех нас подымут, – так что мои ребята зря болтать не станут: кому охота себя на позор выставлять?..
Тайное собрание
Имение Очаково в десяти верстах на запад от Москвы принадлежало князьям Трубецким, самым известным из которых в бурную эпоху дворцовых переворотов в России был Никита Трубецкой. В отличие от многих других представителей знатных русских фамилий, потерявших состояние, а то и голову в это время, Никита умел отлично ладить со всеми быстро меняющимися правителями империи. В последние годы царствования Петра Великого, любившего грубые шутки и непристойные выходки, Никита Трубецкой изображал на пирах теленка: ревел, лягался и совершал и иные вещи, которые совершают животные, но неприличные для человека. Хохотавший до упада над его проделками Пётр сначала возвёл Никиту в звание сержанта лейб-гвардии Преображенского полка, в котором сам был капитаном, а затем даровал офицерский чин.
В короткое правление Екатерины I, жены Петра, всесильным правителем страны был светлейший князь Александр Меншиков. Безмерной лестью и превознесением его заслуг Никита завоевал доверие и Меншикова, который, как каждый поднявшийся из грязи в князи, был очень чувствителен к людскому мнению.
После падения Меншикова, когда императором стал юный Пётр II, внук Петра Великого, власть находилась в руках князей Долгоруких, имевших неограниченное влияние на мальчика-императора. Закадычным другом Петра II был Иван Долгорукий, весьма охочий до различных развлечений, особенно до любовных забав. Никита Трубецкой познакомил его со своей женой, которая была недурна собой; воспылав к ней страстью, Иван Долгорукий имел интимные свидания с княгиней Трубецкой прямо в доме её мужа. Никита не только не препятствовал этому, но, напротив, стремился, чтобы Иван Долгорукий чувствовал себя у Трубецких совершенно как дома.
После скоропостижной кончины Петра II императрицей стала Анна Иоанновна, племянница Петра Великого, дочь его слабоумного брата Ивана. Князья Долгорукие отправились в ссылку, а потом на плаху, но Никита Трубецкой не пострадал: едва Анна Иоанновна взошла на престол, он, решительно отмежевавшись от Долгоруких, тут же принял её сторону. Оценившая его преданность императрица пожаловала Трубецкому чин генерал-майора, довольно высокий для тридцатилетнего человека, и прибыльную должность генерал-кригс-комиссара (главного интенданта) армии. Не довольствуясь этими достижениями, Никита свёл близкое знакомство с фельдмаршалом Минихом, женившись, – после как нельзя кстати последовавшей смерти своей первой супруги, – на любовнице фельдмаршала. Эта бойкая дама следовала за армией Миниха повсюду и даже однажды разрешилась от бремени в военном лагере в ходе боевых действий против турок.
Благодарный Никите Трубецкому за прикрытие своих амурных похождений Миних закрывал глаза на его упущения по службе и возвысил Никиту до должностей генерал-прокурора и председателя Правительствующего Сената. Это не помешало Трубецкому отвернуться от своего благодетеля после смерти Анны Иоанновны и прихода к власти императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого. Более того, именно Трубецкой устроил суд над Минихом и приговорил его к смертной казни, заменённой всемилостивейшей императрицей Елизаветой на пожизненную сибирскую ссылку. А Никита Трубецкой получил от Елизаветы Петровны высший имперский орден святого Андрея Первозванного и деревни с крестьянами.
После смерти Елизаветы императором стал её племянник Пётр III. Он правил всего один год, но и этого непродолжительного срока хватило Никите Трубецкому, чтобы попасть в число приближенных к Петру III персон и принять под своё командование, в дополнение к уже находящимся в его ведении воинским и государственным учреждениям, Преображенский полк.
Екатерина II, жена Петра III, вскоре свергла своего мужа, однако Никита Трубецкой не пострадал и при этом перевороте: он добровольно передал Екатерине командование важным Преображенским полком, сыгравшим решающую роль во всех дворцовых переворотах, и Екатерина в благодарность назначила Трубецкого верховным распорядителем на своей коронации.
Неизвестно, каких бы ещё высот он достиг, если бы возраст и болезни не заставили его уйти в отставку. Многочисленные имения, принадлежащие ему, и солидная государственная пенсия позволили Никите Трубецкому закончить свои дни тихо и мирно, наслаждаясь радостями жизни.
***
По кончине князя Никиты Трубецкого имение Очаково перешло к его сыну Николаю Трубецкому и пасынку Михаилу Хераскову.
Михаил Херасков был ярким светилом на небосклоне российской литературы. Поэма «Россиада» принесла ему заслуженную славу и почитание всех любителей изящной словесности. Сюжет поэмы был аллюзией на животрепещущую тему: войну русских с турками и крымскими татарами за Крым. В «Россияде» рассказывалось о завоевании Казанского ханства Иваном Грозным; на стороне русских был Бог и православные святые, против которых ничего не мог сделать мусульманский пророк Магомет, также присутствующий в этом произведении. Кроме того, здесь было множество иных персонажей, включая трёх богатырей, влюблённых в персиянку Рамиду; казанской царицы Сумбеки, безнадёжно любившей крымского хана Османа; восточного чародея Нигрина, несомого драконами. Были ещё аллегорические лица: Безбожие, Корыстолюбие, Злоба, Стыд и прочее, но, главное, воспевались Россия и её мудрая правительница Екатерина:
Екатерина век Астреин возвратит;
Что в мыслях Пётр имел, то делом совершит;
От гордых пирамид и титлов отречётся,
И Матерью она сердцами наречётся;
Прибежищем она народам будет всем:
Приидут к ней Цари, как в древний Вифлием,
Не злато расточать, не зданиям дивиться
Приидут к ней Цари, чтоб царствовать учиться!
Эти строки понравились императрице; поэма была рекомендована к изданию, а позже включена в обязательный курс школьного образования. Впрочем, Херасков недолго восхищался величием Екатерины: с расширением российской территории помыслы императрицы о придании России более справедливой формы правления исчезли, и реформы, начатые в первые годы царствования Екатерины, прекратились.
Разочарованный Херасков, искренне болевший за Россию, начал искать иные пути её преобразования. Он был такой не один: по всей стране стали возникать некие общества, немногочисленные, но состоящие из влиятельных людей. Эти общества прониклись распространёнными в Европе идеями «франкмасонов» – «вольных каменщиков». Сами масоны называли себя продолжателями дела строителей храма Соломона. Вначале храм Соломона действительно был храмом, построенным в Иерусалиме для поклонения единому Богу. В храме хранились Ковчег Завета с десятью заповедями и священные книги еврейского народа. Храм несколько раз разрушался и восстанавливался, пока римляне окончательно не сравняли его с землей в I веке после Р.Х.
С этих пор строительство храма Соломона приобрело фигуральное значение: оно подразумевало хранение особых тайных знаний избранными «строителями». На основе этих знаний масоны надеялись перестроить мир по замыслу Бога, которого они именовали Адонаем или Великим Архитектором Вселенной – об этом шла речь и в книге Витрувия, найденной Баженовым в подземелье на Ваганьковском холме.
Баженов, Херасков, Николай Трубецкой, равно как другие немаловажные московские жители, разделяли идеи масонов и входили в масонские «ложи»; наиболее влиятельной из них была «ложа Озириса (Осириса)», посвящённая древнеегипетскому божеству возрождения и судье душ умерших. Херасков и Трубецкой отвели для собраний этой ложи Очаково, где был устроен специальный кабинет в саду, в который приходили в условленные дни члены «ложи Озириса». Сюда, в конце августа 1784 года приехал Баженов, чтобы присутствовать на очередном собрании и сообщить братьям-масонам о своём удивительном открытии.
***
Собрание началось с посвящения нового брата, «профана», в члены ложи. Кабинет был оформлен как подобало обстановке: черная драпировка закрывала стены, на ней были изображены циркули, обозначающие божественный разум, наугольники, обозначающие разум человеческий, и молотки, обозначающие мастерство и усердие. В центре комнаты стоял алтарь с двумя зажжёнными факелами, – символами света истины, который можно увидеть в кромешной тьме, – а между факелами был помещён медальон с тремя лицами, выражающими Силу, Красоту и Мудрость. Над ними сияла шестиконечная звезда, которая представляла собой два совмещённых треугольника, где треугольник, устремлённый вверх, обозначал огонь, а треугольник, устремлённый вниз, обозначал воду – две важнейшие жизненные субстанции.
Братья, проводившие обряд посвящения, были одеты в тёмные мантии; на груди у них были фартуки, на руках – перчатки. Профан с закрытыми глазами был введён в комнату: он был в одном ботинке, другая нога была босой; одна штанина подвёрнута другая опущена. Таким образом, он был не наг, не бос, не одет, не раздет, – он находился в состоянии неопределённости, он был в пути: он шёл от старого мира к новому, чтобы обрести просвещение.
Профана поставили перед алтарем, и здесь брат, имеющий высокую степень посвящения и потому руководивший обрядом, стукнул ритуальным молотком по маленькому столику и спросил:
– Зачем ты пришёл?
– За истиной и светом, – отвечал профан, заранее наученный, что говорить.
– Пришёл ли ты с чистыми намерениями или для личной выгоды?
– Я пришёл с чистыми намерениями.
– Сделай глоток воды, – поднёс ему чашу брат, проводивший посвящение. – Но помни, если сказанное тобою правда, ты утолишь жажду; если же ты лукавишь – вода обернётся ядом.
– Я говорю правду, – сказал профан и отпил воду.
– Хорошо, ты прошёл первую ступень посвящения, – брат стукнул молотком. – Отрёкаешься ли ты от старого мира? Предаёшься ли миру новому всем сердцем и душой?
– Я отрекаюсь от старого мира и предаюсь всем сердцем и душой миру новому.
– Составил ли ты письменное отречение от старого мира, ибо отныне ты умрёшь для него?
– Я составил отречение.
– Все ли свои пороки ты указал в нём?
– Все, которые я знаю, – профан отдал братьям бумагу.
– Пусть вся скверна, что была в твоём старом мире, сгорит в
