Начинается посадка деревьев, копка огорода. Мы сажаем картошку и овощи. У нас в это лето собралась довольно хулиганистая компания. На вечерней поверке только нас разбирали и ругали. Начались весенние палы, и мы часто, увидев из окон класса дым в лесу, без разрешения срывались с урока тушить пожар. Учительница кричит:
- Что вы делаете? Вернитесь! Всем сидеть! Успокоиться!
Но куда там! Бежим, не слушаем. Особенно часто трава и лес загорались в районе Уголков вдоль ручья за прудами. Прибегаем. Всё в огне, дыму. Начинаем сражаться с огнём, представляя, что мы на войне. Все раскраснелись. Хлещешь ветками по огню отчаянно, одежда в грязи, подгорела, все захлюстаны, т. к. под ногами вода, уже подпалены волосы, пот заливает глаза! Но вот уже неприятель отступает – огонь затухает! Мы победили! Крик, возбуждение до предела! Возвращаемся, все чумазые и обгорелые, чувствуем себя победителями! Но странно! Нет ни музыки, ни цветов, которыми встречали наших солдат с войны и какие мы видели в журнале перед кино! Мы, оказывается, не победители, а побеждённые, то бишь нарушители дисциплины. На крыльце детдома стоит хмурый директор в окружении воспитателей. Будет взбучка!
В сентябре, октябре занятия в младших классах были через день, т.к. начиналась уборка льна. Старшеклассники же работали ежедневно эти два месяца до снега. Нас водили на Косари дёргать лён. В начале трудовой недели на общую линейку детдомовцев приходили оба председателя колхоза с двумя - тремя бригадирами и распределяли всех, кому что делать, где, в каком количестве и т. д. Строем уходили через мост вверх по течению реки. Каждому воспитаннику давалась индивидуальная полоска, отмеряли саженем, завязывали пучок льна «от» и «до» - и, давай, дёргай! Ох, и трудно же было тянуть лён из вязкой болотистой почвы, когда тебе всего девять лет и силёнок нет! Одно дело, когда раз-два дёрнул пучок, а надо было наклоняться и дёргать, дёргать сотни, тысячи раз! К концу дня все обессиливали – пучок льна ухватываешь всё тоньше и тоньше. Вот уже в детской измученной, исколотой ладошке три - четыре стебелька льна и те не тянутся, проклятые, из тяжёлой глинистой земли. Обед привозили в поле. Отобедали и дотемна опять работать! Вечером возвращаемся усталые, ужинаем и сразу отбой - спать.
На следующий день учёба до обеда, затем два - три часа хозяйственные работы на собственном участке детдома за баней – убираем картошку, морковь, капусту. Наконец, наступали долгожданные два часа свободного времени до ужина.
Однажды стаей налетели на колхозный горох, увлеклись, зашли в самую середину поля. Шум, крик, визг, не столько едим горох, сколько мнём. И вдруг задрожала земля - аллюром мчит к нам на лошади сторож, свистит, кричит. Вот он, уже рядом! Нас было много. Человек тридцать кинулись врассыпную, кто куда. От страха ноги у меня в вязком горохе запутались, упал и не в силах бежать, зарылся вниз в гущу гороха, к самой земле. И вдруг краем глаза увидел, что конь скачет прямо на меня, и ничто не помешает ему раздавить меня. Заорал, завизжал отчаянно. Прямо над собой увидел огромные копыта и дикую оскаленную морду коня, с которой сорвалась пена на мою голову. Умный конь перемахнул через меня - только мелькнуло огромное красное брюхо, а рядом с моей головой гулко ударились в землю задние копыта. Сторож тут же развернулся, наклонился, выхватил меня из гороха, заматерился, посадил рядом с собой. Я дрожал от озноба. Сторож не бил меня, но страшно матерился:
- Чертяки! Нечисть! Навязались на наш колхоз! Грёбаный детдом! Одни воры и хулиганы! Наши дети все трудятся день и ночь, а эти только проказничают!
Галопом отвёз меня в детдом и сдал директору. Ох, и был же мне разнос на линейке! Он приказом лишил меня просмотра очередного - второго в моей жизни фильма «Свинарка и пастух», из-за чего я разревелся перед строем.
И вот назло Микрюкову мы снова решили бежать из детдома! Лён дёргать осточертело, и мы решили отдохнуть этим же составом. Шурку я звал, но он рос послушным и дисциплинированным мальчиком и отверг моё предложение. Убежали за два-три километра от детдома. Недалеко от Косарей мы ещё раз насладились полной свободой. Забрели в самую гущу высоченного конопляника, выломали, выдергали в середине полянку, обмолотили коноплю, а из стеблей сделали шалаш. Днём мы принесли с колхозного поля много картошки, а вечером разожгли костёр и пекли её. На листе жести жарили коноплю и с большим удовольствием хрумали её с жареной рассыпчатой картошкой. Есть ли что на свете вкуснее этой необыкновенной еды? Было очень здорово. Кругом темнота, немного жутко, снопы искр летят далеко вверх. Мы все, раскрасневшиеся, сидим и уплётаем горячую картошку с коноплёй. Нам весело, все что – то рассказывают и беспрерывно хохочут. Мечтаем, строим планы на будущее, вспоминаем, как сейчас мечется зловредный Микрюков. Надо спать уже, но очень всем захотелось пить, и мы пошли к реке. До чего же жутко ночью в высокой - в два роста человека, конопле! Так и кажется, что где – то блеснули глаза волка или медведя! Глухо шумит, шевелится, пугая, стена конопли. Забились в шалаш, прижались друг к другу, заснули. Ночью дрожим от холода, весь день проспали. К вечеру решили сами возвратиться в детдом, т. к. страшно всем стало ночевать вторую ночь вдалеке от деревни. Всем четверым опять объявили выговор, лишили конфеты и очередного фильма «Подвиг разведчика».
В октябре, уже перед самым снегом, Шмаков повёл всех воспитанников через пустое поле за детдомом к скирде соломы. На зиму мы делали себе новые постели. Старую труху из матрацев и наволочек выбили, а затем заново набили свежей соломой, сильно утаптывая и уплотняя. Шмаков за каждым следил, проверял и приговаривал:
- Сильнее, сильнее притаптывайте! Ногами уплотняйте так, чтобы матрац был круглый, как бочка! Зима долгая. Кто поленится - спать будет к лету на трухе.
Затем, когда все управились, он разрешил побаловаться в скирде соломы. Что тут началось! Мы залазили на скирду и скатывались вниз! Это не забывается никогда! Веселье, крик, шум, визг девчонок, охи и стоны от ушибов! Старшеклассники ловили мышей, коих было множество в скирде, вставляли в задний проход соломинку и надували их. Мышь раздувалась до круглого шарика и не могла бежать. Все хохотали и издевались над бедными мышками. Затем Шмаков привёл нас в детдом, выдал каждому по иголке, нитке и заставил прошивать матрацы особым способом. Ухватываешь ровный слой соломы и обшиваешь его нитками по периметру так, чтобы получилась идеально ровная поверхность, как стол. Затем с другой стороны матраца. При заправке все постели в комнате были ровные и это красиво смотрелось. Первое время, пока не примнётся туго набитая солома, было очень трудно спать. Некоторые матрацы были даже выше спинок кроватей и дети падали во сне с кроватей. А ближе к весне матрацы у всех становились такими тонкими, что панцирную сетку боками чувствуешь.
Это четвёртое лето в детдоме было особенно дождливое. Нас замучили, загоняли на прополку. Осот и пырей подавили все поля, и мы ничего не могли поделать. Старики поговаривали, что будет неурожай. Не было тепла, всё вокруг промокло, на деревне не проехать, непролазная грязь, В этом году на полях был неурожай, и весь детдом кинули на уборку колхозных полей. Мы не учились до 7 ноября и убирали лён. Воспитанники постарше дёргали лён, а девчонки за нами вязали и ставили его в сусла. В редкие минуты отдыха любил я залезть в лён подальше. Ляжешь, тебя не видно и ты никого не видишь. Чистый лён звенит бубенцами, голубые запоздалые цветочки очень красиво смотрятся в пшеничном, загорелом, поспевшем льне. Высоко в небе кружат коршуны, тело гудит от усталости. Как хорошо!
Лён убрали быстро и нас начали водить на уборку колосков – это уже было легче. Идём по полю, растянувшись цепочкой, наклоняемся и кидаем в фартуки колоски, а их очень много оставалось после уборки. Шелушим рожь в ладошках, жуём. И так ходили по полям до первого снега.
Пришла зима, начались занятия, я успевал – учился хорошо. Нам предложили участвовать в драмкружке. Первая пьеса была про партизан. Во второй пьесе я играл уже одну из основных ролей – завхоза детдома. Меня загримировали. Брови, борода из пакли, парусиновый костюм и фуражка, сапоги. Ко мне подбегает Нечаева Нинка – она «уборщица» детдома и жалуется:
- Товарищ завхоз! Последняя кочерга сломалась. Что делать? Мне нечем выгребать золу из печек. Напишите заявление директору детдома, чтобы он отпустил мне хотя бы одну новую кочергу.
Я отвечаю:
- Конечно! Вы правы. А почему только одну? У вас вон сколько комнат надо топить. Выпишем несколько, чтобы с одной кочергой не ходить по спальням.
Кричу громко «случайно пробегающему мимо» маленькому детдомовцу:
- Малыш, сюда! Спину!
Он подбегает и под смех зала подставляет, согнувшись, спину. Я достаю из портфеля бумагу, ручку, надеваю очки, строго смотрю в зал и вслух начинаю «писать заявление» директору детдома:
- Прошу отпустить мне пять коче… рё.. Нет – нет! Коче…ры.. Нет – нет! Коче…ргов? Коче.. че.. рыжек? Коч..чч.. ерёг?
В орбиту моих страданий втягиваются «проходящие мимо» воспитатели, учителя. Каждый, на свой манер, подсказывает какое-то решение. В зале хохот, когда все растерянно повторяют хором неуклюжее слово и не находят решения. Выручает всех опять «маленький детдомовец». По-моему, был успех.
Но вот на сцену выходит мой друг Вовка Жигульский. Прищуривается и, гордо вскинув голову, начинает:
- Старик! Я слышал много раз, что ты меня от смерти спас…
Зал замолкает, все вслушиваются – читает Вовка великолепно! Просят долго – долго ещё почитать и Вовка соглашается. Но это уже другой Вовка! Настоящий артист! Притихнув, погрустнев, он нежно смотрит на сидящих в первых рядах девчонок:
- Опять я тёплой грустью болен от овсяного ветерка.
И на извёстку колоколен невольно крестится рука.
О Русь, малиновое поле и синь, упавшую в реку,
Люблю до радости и боли твою озёрную тоску…
Девчонки тают от Вовкиного взгляда, заглядываются на него, а он опять становился независимым, сдержанным и холодным со всеми.
На уроках Ольга Федосеевна много нам читала Некрасова, Тургенева, Пушкина и Лермонтова, прививая любовь к русской литературе и русскому языку. Каждый ученик ежедневно читал вслух всему классу отмеченный ему учительницей абзац, а остальные следили за текстом – и это всем нравилось. Вечерами зимой при свете шести керосиновых ламп в большом зале под гармошку проводились репетиции танцев. Усядемся с Таликом и Шуркой где-нибудь в тёмном углу и смотрим на принаряженных девчат и ребят. За окном метель глухо воет, а в зале тепло, уютно, светло. Бойкая, весёлая Ефимия Лукушина прихлопнет ладошками, призывая к тишине, обернётся к гармонисту:
- Начинаем! Все готовы? Давай – русскую плясовую!
Растянет меха Мишка и польётся раздольная русская певучая мелодия.. Плавно и строго, затем весело и задорно идёт перепляс. Незаметно протекает время до самого построения на линейку. После отбоя подвинем все три
