ВИЗЖАЛИ СКРЕПЫ:
КРЫЛАТАЯ РАДОСТЬ НА ТВЁРДОЙ ОСНОВЕ СВОБОДЫ
(А.И.СОЛЖЕНИЦЫН «КРАСНОЕ КОЛЕСО»)
Божья истина – как правда-матушка знакомой сказки. Выезжало семеро братьев на неё посмотреть и увидели с семи концов, с семи сторон, и, воротясь, рассказывали по-разному: кто называл её горою, кто лесом, кто людным городом. И за неправду били друг друга мечами булатными, все легли до единого, и умирая – сыновьям наказывали биться до смерти ж … А видели-то все одну и ту же праду, а не смотрели хорошо. (А.И.Солженицын «Октябрь 1916»)
ТЫСЯЧИ ПРАВД
Профессор Горностаев: «Дорогой друг! Сколько люди придумали правд? Тысячи! И когда из тысяч маленьких правд хотят сложить одну большую, это всё равно, что из тысяч крыс сложить одного слона. К.Тренёв «Любовь Яровая»
В.Вересаев упоминает, что Тренёв для своего профессора Горностаева взял многое у реального исторического лица генерала Н.А.Маркса и его злоключений в Гражданскую войну. Солженицын (далее ссылки на «Красное колесо» даю указанием тома 30-томника и страниц; в данном случае – 13:375; а эпиграф про народную сказку – 9:65) упоминает генерала Маркса в «Марте 1917»: одесские газеты сообщили, что начальник штаба округа генерал Маркс преподнёс красную розу одесской печати от «свободной армии». Возможно реальный Н.А.Маркс действительно говорил нечто подобное моей цитате из Тренёва. Возможно также, что Солженицын собирался в дальнейшем, когда дело дошло бы до 1919 – 1920 годов, вернуться к этому удивительному человеку с его необычайной судьбой в революции.
*
Вот и пишет Солженицын об этих «тысячах правд», об их столкновениях, начиная, конечно, с трагической, «столетней дуэли общества и трона» (А.И.Солженицын «Размышления над Февральской революцией»). Об удивительной эволюции, а то и о скачкообразном изменении этих «правд» (то, что считал правдой вчера, завтра, возможно, назову заблуждением, и наоборот). О том, как явная ложь нагло прикидывается правдой. Как правду во имя какой-то своей жалкой корысти бесстыдно клеймят «ложью». Загоняют правду в тёмный угол, затаптывают.
Тётки Аглая и Агнесса Мартыновны пытаются вдохновить племянницу Веронику и её подругу Ликоню (её полное имя – Еликонида) великой, как им кажется, правдой «Народной воли». С восторгом цитируют Ф.Сологуба: «Славьте, други, славьте братья, / Разрушенья вольный мир» (из стихотворения ноября 1905 года). Веронику им удалось убедить, 1917 год она встречает агитатором в рабочем кружке крайне левого толка. А Ликоня упорно сопротивляется, цитирует в ответ «Выбор» Н.Гумилёва (1909): «Созидающий башню сорвётся, / Будет страшен стремительный лёт, / И на дне мирового колодца/ Он безумье своё проклянёт». И оттуда же «Разрушающий будет раздавлен, / Опрокинут обломками плит». Этой её цитатой завершается глава (8: 61-63). Предостерегающий релятивизм Гумилёва помог Ликоне устоять в этом диспуте, она осталась вне политики (может быть, - вне заразы обезьяней политизированности: примитивной, поспешной, поверхностной, нерассуждающей и разрушительной).
*
А название своего очерка я взял из телеграммы Ллойд-Джорджа князю Львову 11 марта 1917 года (14: 113): «Русский народ связал свою судьбу с твёрдой основой свободы … Великая война является войной за народоправство». Уметь бы договариваться: свобода «от чего», «для чего» и в каких же границах - не беспредельная же, в самом деле? Контекст очень часто у Солженицына делает цитаты убийственно ядовитыми и беспощадно разоблачительными.
Я добавил в заголовке лишь цветистую «крылатую радость» из обращения московских адвокатов к народу и войскам (14: 480). По их представлениям «крылатой радости» всеобщего праздника свободы противостоят лишь жалкие обыватели со своими мелкими обидами и ссылками на испытываемые неудобства. Ещё Сократ заметил, что истина сама по себе – лучшее украшение текста. Когда упражняются в красноречии, скорее всего, лгут, или, как минимум, срывают за чрезмерной пышностью речи неуверенность в своей правоте. Любопытная подробность – эти юристы не забывают послать на митинг (в защиту своего оратора) студентов «с хорошими кулаками».
Выборный командир запасного батальона Семёновского полка, приветствуя 15 марта думцев, говорит, «укрепляя сам себя», что «семёновцы теперь сорганизовались и являют силу, которая сумеет защитить свободу и счастье России» (14: 405). Что там останется от «сорганизованности», лишь только станет вопрос об отправке на фронт очередной маршевой роты?
Практически тогда же на солдатском митинге в прифронтовой полосе за призывом «железной стеной стоять в окопах за нашу демократическую республику» следует выступление «бешеного ефрейтора»: «Леворюция это значит, делай как народу надобно. А не как начальству! Это значит, делай каждый что хошь! «И страшен был он полубезумный», как ему дать «делай, что хочешь?» «Пёрла из него сила и злоба немереные». «А лицо у него было просто каторжное» (14: 416, 417).
*
Теперь о «скрепах».
«Ураган таки сорвал крышу, визжали скрепы, гвозди вылетали…» Формально, конкретно это – о намерении Керенского больше не церемониться с коллегами по кабинету министров. Но ослепительная яркость этого обобщения явно относится ко всему революционному процессу марта 1917 года и во многом – к последующим событиям. Пастернак в «Докторе Живаго» применил ту же метафору – с России сорвало крышу, и мы оказались бродягами под открытым небом. Но красочная детализация этой метафоры Солженицыным впечатляет значительно больше. Скрепы, именно визжали
ВОСХИЩЕНИЕ
Это великое счастье для читателя, интересующегося историей России (особенно – Февральской революцией), получить свободный доступ ко многим сотням важнейших документов эпохи (каким-то – целиком, каким-то в очень содержательных цитатах). Мало того, в самом документально-художественном тексте либо прямо называются, либо явно угадываются ещё многие сотни использованных источников. Как радует мощное взаимодействие художественного текста с документами! Как они взаимно обогащают друг друга, бросая ослепительный свет на описываемые события – и сразу ложь становиться ложью, демагогия – демагогией, надуманная «революционная» поза, стадные революционные кривлянья – так же становятся сами собой и т.д.
Эта уникальная эпопея занимает особое место и в российской историографии, и в историософском осмыслении описываемых событий. Она наглядно показывает, как много важного (такого, чего никак нельзя упускать из виду) неизбежно утрачивается при самом добросовестном, компетентном и талантливом описании умеренного объёма, когда дело касается таких многосложных эпохальных событий.
*
Приведу так же образцы того сочного, полнокровного языка, на котором написана эпопея, и на котором говорят её персонажи, как реальные исторические лица, так и литературные герои.
Первые впечатления юного царя от встречи с таинственным механизмом управления гигантским государством. «Никто не знает верно, что нужно делать, но все министры и множество их подчинённых успешно что-то делают каждый день».
Он же о предгрозовой ситуации 1904 года: «Газеты требуют разлития всеобщей свободе – до полного оскопления государства».
Генерал Янушкевич – начальник штаба Верховного Главнокомандующего очень слабо разбирался в вопросах стратегии. На совещаниях такого рода он чувствовал себя «как Красная Шапочка в тёмном лесу».
«Саня был простак уже и до сложности». Саня – это Исаакий Лаженицын: под этим именем писатель ввёл в повествование своего отца.
Впечатление Сани о начале войны: «Тёмная бездна зинула перед Россией». Ну как тут можно было написать? Совсем заезженное «разверзлась», или громоздкое «вдруг открылась и зияет». Получается «зинула» - лучше. У Даля «зинуть» родственно глаголу «зиять». В современном языке сохранились варианты «разинуть» и «разиня».
«Громометальные парламенты».
А.И.Гучков: «В России всё есть, только не на своих местах».
Ленин, недовольный осторожностью Горького, который боиться распугать читателей ленинским радикализмом: «Этот гнусный святочный дед – Горький».
Умеренный анархист Ободовский (П.Пальчинский), мечтающий о том, как расцвела бы промышленность, если бы правительство не мешало: «Власть – это мёртвая жаба».
О Керенском: «Бег его речи опережал колченогую мысль».
Князь Борис Вяземский о Петрограде середины марта: «Судорожный алармизм». Он же после общения с Керенским: «Какой-то прыгающий выборный оптимизм». Сегодня в таком случае говорят «избирательный». Но оба прилагательных за последние 30 лет прочно связались с представлением об «избирательном процессе», «выборах».
«Нашатырное всеобщее ликование». Некий условный «народ», каким-то «нашатырём» вывели из обморочного состояния, в котором он пребывал.
Кареев и Бердяев поспешили опубликовать «Историю освобождения России». Историк Андозёрская (середина марта): «бердяйствовали едва ли не все светила».
Генерал Лечицкий о разложении армии революционной пропагандой (тоже – середина марта): «Теперь всё будет ссовываться и падать». «Ссовываться» - сдвигаться с места.
О рапорте генерала Савицкого (по-современному говоря – «телега» на Гучкова): «сколько можно уместить на бумажном листе без цветистого красноречия». Ещё раз сошлюсь на Сократа: «Истина лучшее украшение текста». Упражняются в красноречии – чаще всего – когда лгут.
О поступлении революционных газет к солдатам на позиции: «какой-то грандиозный сквозняк».
Гиммер при Нахамкисе (о них будем в свое время говорить подробно): «словно обезьянка на плече фокусника».
О начинающихся (в начале марта) «братаниях» с немцами на передовой «атмосфера оголтения».
НЕВРЕДНЫЙ ЦАРЬ …
Столетняя дуэль общества и трона не прошла вничью: в мартовские дни идеология интеллигенции победила – вот захватив и генералов, а те помогли обессилить и трон …Образованный слой перестал усматривать интересы национальной борьбы («Размышления»)
Камень преткновения современного государства первое препятствие социальной революции лежит в невозможности построить совершенный закон при несовершенных людях … Старая русская власть была гораздо ближе к народу, чем интеллигенция. Она не только механически опиралась на народ. Она была со всем, что её окружало и ею питалось, частью русского образованного общества, сохранявшей связь со своей историей. Власть не в силах была заменить для народа образованные его слои. Власть не может восполнить отсутствие общественного мнения. (Валериан Муравьёв «Рёв племени»/ Сб. «Из глубины», М., 1918)
Невероятно трудно быть императором, да ещё в России (8: 335). Сопротивление событий (8: 341). Советники не согласны между собой. Мощное, хотя и неформальное влияние «высших сфер» практически во всех вопросах: великокняжеской семьи, всего высшего общества (8: 324).Полковник Воротынцев всякого насмотрелся в высших штабах армии: слишком многие заботятся совсем не о деле, а лишь о своём благополучии (9: 98, 99). Император был уверен, что Россию может
