ВИЗЖАЛИ СКРЕПЫ

физическим трудом – возделывать виноградник оказались очередной блажью. Разговаривать о «возвышенном» в этом захолустье не с кем. Так что, все надежды рухнули, недаром героиню зовут именно Надеждой. Вот и прозябают здесь уже два года. Теперь все мечты Лаевского – бежать. На этот раз от самой Н.Ф. – в Петербург – и там «говорить, говорить, говорить».

Образец достойного поведения, полезного члена общества – зоолог фон-Корен, умный, энергичный, физически здоровый, (Лаевский – эпилептик). Ему, как и Лаевскому, 28 лет. Он живёт грандиозным планом: через два года отправиться в путешествие – за восемь лет пройти берегом от Владивостока до устья Енисея! (Одним из побуждений, а может быть, и главным, - отправиться на Сахалин, думается, было у Чехова то, что он таким образом приобретал право критиковать «лишних людей», «жертв цивилизации» со всей беспощадностью. Заработал этот туберкулёз, пожертвовал двадцатью, а может быть и большим числом лет.

Фон Корен кипит всеми передовыми идеями конца XIX века, позитивизмом, верой в безграничные возможности науки и прогресса, социал-дарвинизмом (так и говорит: я зоолог и социолог, это одно и то же), ницшеанством, социальной инженерией. Без колебаний готов совершенствовать общество, используя опыт племенного животноводства. Так и говорит дьякону: когда захотите судить о нравственности, не обращайтесь к Книге и Гегелю. Он возмущается тем, как пренебрежительно судит о Спенсере Лаевский, говорит, что Лаевский не достоин даже целовать следы Спенсера.

Лаевский, следом за Писаревым и поздним Толстым пренебрежительно высказывается об искусстве, фон Корену же дорога высокая поэзия.

Как ни различны фон Корен и Лаевский (с Н.Ф.), их объединяет недовольство существующим поряком вещей ( как говорил П.Струве – безблагодатное отщепенство от государства и враждебность к нему) Н.Ф. говорит – как можно заниматься букашками и козявками, когда народ страдает! Фон Корен же в ожидании обеда (каждый день!), полистав альбом с фотографиями, (долго!) целится из пистолета в портрет князя Воронцова (давнишнего кавказского наместника). Не мог же он, в самом деле – целиться в портрет Александра III !

Фон Корен говорит, что масса, особенно её средняя часть, с уважением относится к людям с университетским образованием.

Преодолев взаимную неприязнь, например – на идее научного преобразования общества, на «преодолении стихии» во всех её направлениях, на возможности оказаться в этом движении впереди всей планеты, фон Корен и Лаевский, опираясь на «среднюю часть массы», стали бы мощной социальной силой, теми самыми «ИСРВИ».

XX век поражает масштабами «социальной инженерии». Человеководы отбраковывали «лишних» по самым разным критериям.

В «Вишнёвом саде», так сказать – в гроб сходя, Чехов отправил «ницшеанцам», выше всякого разумения расплодившемся в России, своё грустное наблюдение: -это замечательный диалог Симеонова-Пищина с Петей Трофимовым: -Ницше…философ…величайший…знаменитейший…громадного ума человек говорит в своих сочинениях, будто фальшивые бумажки делать можно. –А ты читал Ницше? –Ну …мне Дашенька говорила». Эту сцену, саму по себе достаточно выразительную и ядовитую, заметно усиливает автоцитата всё из той же «Дуэли». Там добродушный доктор Самойленко аттестует чуть ли не всех своих знакомых, как ныне здравствующих, так уже отбывших в мир иной, одной и той же стандартной формулой: «величайшего ума человек».

*

Вечером 1 марта упомянутый Шульгин (на этот раз – о начале той ночи, о завершении которой говорилось там) с недоумением и тревогой наблюдает за формированием первого правительства новой, свободной России. Десять лет они неутомимо драли глотки на думской трибуне – требовали правительства «обличённого доверием народа». И вот теперь эти самые «обличённые доверием», кого же они пихают в правительство?

За малым исключением – какие-то ничтожества в роде В.Н.Некрасова, «полуникчёмные» люди! (12:435).

Ровно через неделю – вечером 8 марта В.Д. Набоков, о котором я уже упоминал в связи со II съездом «Союза освобождения», так же презрительно воспринимает это правительство, теперь уже действующее. Это – очень компетентная оценка – в сильные годы кадетской партии В.Д. Набоков – юрист высокого класса, входил в число 3-4 самых влиятельных лиц партии. В правительство из настоящих кадетских сил вошёл один Милюков. Государственных деятелей в правительстве всего два: Милюков и Гучков. А остальные – провинциальный Шингарёв, недалёкий профессор Мануйлов… Работоспособных кроме Милюкова и Гучкова, всего два (и то без блеска) : Шингарёв и Коновалов. У Керенского «юридических знаний – фунтовый кулёк, остальное – газетная демагогия». (Керенского просто смешно сравнивать с юристами такого класса как сам Набоков или Василий Маклаков – которые в правительство не вошли). Правительство смело взяло на себя ещё и законодательные функции, не имея в своём составе настоящих юристов. Как этот бесформенный ком министров покатится? (13:663) Чего стоит один премьер – князь Львов!

Шульгин уже 1 марта так и понимал – всё катится в пропасть! (12:435).

*

Когда Николаю II сообщили о заговоре Гучкова, он не стал принимать никаких мер в отношении заговорщиков. Не станут же они действовать во время войны, они же любят Россию! Гучков, Челноков, князь Львов!

Гучков думал о каком-то верхушечном перевороте, который не затрагивал бы слишком большого числа людей. Он знал, что охлос нельзя допускать к власти. Как осуществить такой переворот – не придумал. (будет ли охлос спрашивать, допустят его, или не допустят?)

Князь Львов, когда стал вопрос об одновременном отстранении от власти всех губернаторов (стало страшновато), привёл убийственный аргумент: «А Толстой говорил, что никакой власти не нужно».

Московский голова Челноков, видимо, находился в этом смысле, где-то между Гучковым и князем Львовым.

По-разному можно любить Россию, разными способами это демонстрировать. Не все подобные доказательства такой любви в равной мере убеждают.

С ЧЕГО НАЧИНАЛАСЬ

СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ

««Стихийность» революции: В меньшевистской газете «Южный рабочий», издававшийся в Одессе прошлой зимой (1917-1918 Н. Б.), известный меньшевик Богданов рассказывал о том, как образовался знаменитый совет рабочих и солдатских депутатов: пришли Суханов-Гиммер и Стеклов, никем не выбранные, никем не уполномоченные, и объявили себя во главе этого, еще не существующего, Совета.» (И. А. Бунин «Окаянные дни»)

Богданов - очень надёжный свидетель. Многие видели, вероятно, фотографию, на которой Ленин играет в шахматы с Богдановым - на Капри, в гостях у Горского. Именно его громил Ленин в статье «Материализм и эмпириокритицизм». За 35 лет до Н. Винера Богданов уже писал о кибернетике в своей книге, только назвал её иначе «Тектологией». Заметно опередив свое время, да и опубликовал это лишь на русском языке. Он деятельно участвовал в работе описываемого Совета, был членом Исполкома, осуществлял связь ИК с тысячной рабочей секцией Совета. Так что историю формирования Совета он знал хорошо.

Подробный рассказ Солженицына о первых двух месяцах Совета, несомненно, свидетельствуют о том, что: а) всё было совсем не так и б) всё было именно так, как рассказал Богданов.

Сначала познакомимся ближе с двумя героями рассказа. Оба они - внефракционные социал-демократы.

Николай Николаевич Гиммер - сын Николая Самуиловича, необычный эпизод из жизни которого Л. Толстой положил в основу своей драмы «Живой труп». Так что Н.Н., получается, сын «живого трупа». Во время войны он - основной сотрудник горьковского журнала «Летопись», а с апреля 1917 года - горьковской же газеты «Новая жизнь». У Солженицына (14 : 156) Нахамкис (Стеклов), с презрением отзываясь об ИК в целом, говорит о Гиммере: «Только нефракционный Гиммер - голова комбинаторная, с острым соображением, вытаскивает идеи быстро, но по поспешности перескокам, и лишённый фигуры и силы , никак не козырял в вожди», «шёл к Нахамкису в подручные ... для проверки теоретического курса».

*

Известность самого Нахамкиса никак не соответствует его громадной роли в событиях 1917 года. О нём придётся сказать подробнее, опираясь в основном на развёрнутые повествования Солженицына (14: 151-160). Юрий Михайлович Стеклов ( Нахамкис, Невзоров, 1873 - 1941 ) - из богатой одесской семьи, начал революционную деятельность в 15 лет пропагандой среди одесских рабочих . В 1894 году сослан в Якутск. Там был призван в армию, оставаясь рядовым, даже руководил ротной школой. Освободившись от службы, через некоторое время бежал (что казалось почти невозможным). Помог офицер, сочувствовавший революционерам.

За границей не бедствовал - отец не жадничал. Очень сблизился с другим одесситом - Парвусом (об этом - ниже). Следом за Парвусом, отправился в Россию, принял участие в революции 1905 года. Но успел побывать лишь на одном заседании Петроградского совета рабочих депутатов. Издал наполненную революционной страстью книгу, посвящённую его кумиру - Чернышевскому, по его словам, «первому русскому якобинцу». Ему подражал, как бы продолжая его дело.

До 1910 года был «Негласным направителем» (числился же – «секретарём») «С.-Д. депутатов III Гос. думы - там серенькие были - а он вёл их со всей широтой своего революционного кругозора.» В 1910 году за революционные связи его выслали за границу. Снова сошёлся с большевиками. В начале войны, воспользовавшись амнистией 1913 года, вернулся в Россию, стал чиновником «Союза городов» («Согора»). Под прикрытием этой организации с головой ушёл в подрывную деятельность, осуществляемую торговым домом Парвуса - Ганецкого.

Придётся привести необходимые сведения и о самом Парвусе. Гельфанд Израиль Лазаревич (Александр Львович, 1869 - 1924) - одессит, ставший видным социал-демократом и в России, и в Германии. Слоноподобный, бегемотоподобный, взял себе ироническое прозвище «Парвус» (лат. – «малый»). Его озарения сильно повлияли на идеологию социал-демократии двух стран, а затем и на советскую. Прежде всего: война порождает революцию, мировая война должна породить мировую революцию. Ему же принадлежит и идея «перманентной революции». Основная мысль, на которой настаивал Парвус в своём журнале «Колокол», издававшемся в Германии: Германия - твердыня социализма, победа Германии - победа социализма. Поэтому социалистам стран Антанты нужно требовать от своих правителей скорейшего мира без аннексий и контрибуций. И прежде всего это касается деспотической России. Сочетая приятное с полезным, Парвус развернул в нейтральной Дании широчайшую торговлю, как с воюющим, так и с нейтральными странами. Часть товаров доставлялась легально, часть - по фальшивым документам, остальные -контрабандой. Таким образом товары из Германии без помех попадали, в том числе в Англию, Францию и Россию. И наоборот - из этих стран в Германию. В России, в ходе этой торговли, искусственно (в документах) создавался профицит, который обналичивался и шёл на финансирование революционной деятельности. В начале 1915 года Парвус предложил германскому правительству грандиозный план - развернуть в России гигантских масштабов революционную агитацию и подрывную деятельность,