Один день Верки Денисовой

                     -Эй! Вертухай! Поднимайся, лежебока! Уже полшестого, а ты все еще дрыхнешь без стыда и совести.
В ответ – ни гу-гу. Спит Верка  мертвецким сном, и все тут. Но отец уж если взялся будить, то теперь  точно не отстанет. Тем более, что, действительно, времени  на все про все совсем нет. Автобус приходит в семь. А до него еще добежать нужно. Опоздаешь, до школы пешком придется  целый   километр чухать.  И если учесть, что   в мартовскую беспутицу  шлепать по дорожной грязи и колдобинам совсем даже нелегко, то и получается, что лучше  постараться  к автобусу поспеть.  Так что будит отец Верку в  этакую рань для ее же пользы. Но, чтобы разбудить Верку, нужно целое искусство. Потому что, когда она спит, то ничего не соображает.
                    Отец  вытаскивает Верку из-под одеяла и ставит  на пол.  Ее ноги сразу же подворачиваются, но отец ловко подхватывает Верку  подмышки и несет к умывальнику. Холодная вода расплющивает, наконец, ее тяжелые веки.
                    -Пусти-и, пап! – ноет Верка. – Я уже  не сплю.
Она  судорожно  плескает на лицо воду и обреченно стонет,  обращаясь к своему отражению в зеркале:
                    -И кому нужна эта ваша школа? Только время зря пропадает.
                   -Как это, кому? – возражает мать. – Тебе же и нужна.
                   -Ага, мамочка, очень интересно всякие палочки и крючочки малевать, да в букварь пальцем тыкать, -  заявляет Верка, натягивая  теплые рейтузы с начесом.
                   -А ты выполняй то, что  Анна Ивановна задает третьеклассникам.
                   -Я так и делаю, мамочка. Только Анна Ивановна велит, чтобы я  тетрадки с палочками сдавала. Говорит, что ее тоже контролируют.
                   -Вы тут базары не разводите! -  сказал отец. – Живо  за стол! Через пятнадцать минут отправляемся!
                   Верка быстренько пристраивается к столу, хватает вилку и  живо принимается  уплетать жареную картошку. Отец ест очень быстро. Глотает, почти не жуя, быстро запихивая в рот все, что попадается ему под руку: хлеб,  лук, сало,  горячую картошку прямо из сковородки. Тут же  прихлебывает из алюминиевой кружки  кипяток. Он так привык есть: быстро и жадно. И за ним следует поспевать, если хочешь как-нибудь прилично  брюхо себе набить.
                   Пока Верка  уминает жареную картошку, проталкивая ее хлебом, мать, пристроившись у Верки за спиной, заплетает ей косички. Вдруг отец резко выпрямляется и отгребает  от стола. Это значит, что и Верке пора закругляться с завтраком. Она тоже  поднимается с табуретки, на ходу добирая в рот картошку.
                  -Через пять минут выходим! – командует отец. Потом добавляет, обращаясь к матери:
                  -Положи ей, мать, чистые тетрадки в сумку!
                  -Эт еще зачем? Она ж недавно новые начинала? – изумляется мать.
                  -Положи, положи! Так надо! –говорит отец. Он достает из-за печки  Веркины валенки с калошами, придирчиво проверяет: хорошо ли они высохли, затем, удовлетворившись, ставит их посреди комнаты. Верка тут же засовывает в них ноги. Отец тоже, намотавши  себе  портянки на ноги, влезает в сапоги.
                 -Чернильницу не забудь! – напоминает Верке мать. – Да не мотай  по дороге портфелем-то! А то опять все тетрадки чернилами зальешь. Где я тебе новые доставать буду?
                 -Да не буду, не буду! – обещает Верка, облачаясь в пальто.
                 -Все, Вертухай, пора! – торопит отец и направляется к двери. «Вертухаем» отец называет Верку, когда  желает проявить к ней особую любовь  и строгость одновременно. Что ни говори, а нет на свете человека,  к которому отец  испытывал бы такое  же заботливое внимание, как к Верке. А что строгий он с нею, то  это положено так. Он считает, что  детей следует держать в строгости. Тогда с них толк выйдет. А что из Верки непременно получится толк, в этом отец нисколько не сомневается. Очень уж она  прыткая до всего.
                   Давно, когда Верка была еще маленькая, спросила она у отца, почему он так зовет ее: «Вертухаем»?
                    -Наверное, за то, что я много верчусь? – сама  же и предположила вслух.
                    -Ну, и за это тоже, - кивнул отец. Потом, помолчав, добавил:
                   -Был у меня один знакомый вертухай. Я ему по гроб жизнью обязан.
                   -А его, что ли, так зовут? – поинтересовалась Верка.
                   -Нет, зовут его как-то иначе. Я не знаю даже как. А  «вертухаями» на зоне называют сторожевых солдат, которые стоят на вышке и караулят, чтоб никто из лагеря не убежал.
                   -Из какого лагеря? – спросила Верка. – Пионерского?
                  -Ну, вроде  того, - согласился отец. – Только  в лагере с  вертухаями живут не пионеры, а разные преступники.
                  -И ты был в таком лагере?! – вылупила Верка  глаза на отца. – Ты, что ли, преступник?!
                  -Да нет, никакой не преступник. Впрочем, настоящих преступников там почти и не было. Одни только «враги народа».
                  -Какого народа?
                  -А этого, Верка, я и сам не знаю. Вероятно, того народа, которого не устраивают  все честные и порядочные люди.
Испугавшись тогда своей откровенности, отец порывисто прижал к  груди Верку и полушепотом  попросил:
                 -Только ты, Верка, никогда и никому не рассказывай о нашем с тобой разговоре. А то заметут нас с тобой, и как звать,  не спросят. Ты меня поняла?
                 -Ага! – также полушепотом ответила Верка,  приникнув лбом к его небритой щеке.
Она и вправду никогда и никому не рассказывала об отцовских откровениях с нею.
                 -Ну, что, вперед, Вертухай, к строительству коммунизма! –  говорит отец, поднимаясь по  ступенькам наружу.  Потому наверх, что живут Верка и ее родители в землянке, чуть ли не целиком  утопающей в земле. И  выбираются на свет божий  из этой землянки  только по ступенькам, словно кроты из земли.
                  В  их поселке Соленом почти все жители живут либо в землянках, либо в длинных деревянных бараках. Сначала, конечно,  для жилья  нескольким сотням рабочих, призванным страной на Всесоюзную стратегическую стройку,  были  наспех сколочены бараки. Это были более даже чем  роскошные апартаменты для этой категории людей, если принять во внимание тот факт, что прежнее жилье у них в местах довольно отдаленных было гораздо менее комфортабельное. Но через год, другой  поселенцы принялись обрастать семьями, и жизнь в бараках  для этих семей оказалась  настолько невыносимой, что ничего другого не оставалось для них иного, как зарыться в землю.  Очень скоро  весь поселок прорылся  землянками разных мастей. И люди  почувствовали, наконец, настоящий вкус  жизни. Землянка стала панацеей от всех бед. Во-первых, совершенно отдельное жилье. Во-вторых, землянку можно  расширять по своему усмотрению, если нужна  в этом острая необходимость. В-третьих, зимой в землянке  гораздо теплее, нежели в бараке, насквозь продуваемом со всех сторон  всеми ветрами, а летом – прохладнее. И, наконец,  землянка  более  экономичное жилье в плане отопления.
                      Конечно, у этого жилья человеческого есть и свои минусы. К примеру, в осенне-весеннюю непогоду землянки очень сильно затапливаются и сточными, и подземными водами. Особенно, если когда не предприняты хозяином землянки необходимые  страховочные меры.
Свою землянку Веркин отец выстроил по всем правилам строительной науки и техники. И от затоплений различных  обезопасил, и утеплил основательно, и крышу соорудил великолепную, и даже два оконца под крышей сварганил. Поэтому Верка с родителями живет в землянке, ровно принцесса  в дворцовых палатах. Правда, палата всего из одной комнатки на 12 квадратных метров состоит. Ну, и что? У других и того хуже.
                     …Отец  идет по дороге довольно быстро. Что ему гололед и  грязный мокрый снег, превративший дорогу в непролазное месиво? Верка едва поспевает за отцом, хотя и бежит во всю прыть. Время от времени отец останавливается, чтобы в очередной раз подогнать Верку. Наконец, последние силы покинули девчонку.
                     -Я уже не могу так быстро! – едва сдерживая слезы, кричит она отцу. – Меня ноги не слушаются.
Отец, ни слова не говоря, сгребает Верку  по крендель и несет. Так и донес ее  до остановки. А тут уже целая толпа народу: рабочие, служащие, мастера и бригадиры, шофера, трактористы, экскаваторщики  - всё строители и работники  строящихся Цимлянской ГЭС и  Цимлянского водохранилища.
                      Когда отец подошел с Веркой на руках к остановке, народ почтительно расступился, освобождая более-менее сухое место на остановочном пятачке.  Мужчины принялись  протягивать руки,  приветствуя. Бабы дружно воскликнули: «Здравствуйте, Иван Матвеич!» - и закивали головами. Веркиного отца на стройке знают очень многие, от   главного руководства до простого рабочего. И уважают  тоже многие, хотя отец   всего лишь рядовой мастер-бригадир. То есть, это он по должности  так числится. А на самом деле он  чуть ли не правая рука самого главного инженера, который частенько прислушивается к советам и рекомендациям Веркиного отца. Да отец и сам, возможно, был бы главным инженером, или еще кем повыше, если бы не был  условно освобожденным по амнистии и присланным на стройку на вольное поселение.
                     Веркин отец, Иван Матвеич Бестужев, инженер-строитель по образованию и призванию, был  отправлен  на строительство будущей ГЭС  в самом начале стройки, еще при Сталине. Лагерный срок его подходил к концу, и он уже намыливал свои лыжи на большую землю, собираясь на вольные хлеба, как случилось в лагере непредвиденное обстоятельство. А может быть, и предвиденное. Теперь уж никто этого не скажет.
                    В общем, в лесу на лесоповале пришили зеки одного охранника. Может, и не пришили, а действительно дерево на него упало. Потому что нашли его, конечно, под  спиленным  зеками деревом. Но уж больно лютый был охранник. Зверь, одним словом. И зеки зло на него держали особенное. А другой охранник побежал в это время по нужде. Только удалился за пригорок, а тут дерево  стали валить. Как  охранник под этим деревом оказался, никто ничего толком не сказал. Но начальство лагеря происшествие расценило как покушение на представителя власти. Тем более, что среди пильщиков и вальщиков, в основном, были политические, а из уголовников – только два, да и те из числа  «стукачей». Не станут же их подозревать.
                    В общем, весь гнев начальства обрушился на политических «врагов народа». «Убийц» тут же отправили в карцер для дознания. В бараке политическим учинили основательный шмон. Некоторых тоже отправили в карцер. Для основательного дознания.  В число таких бедолаг попали, в основном, те, которые мотали свои последние дни. Ивана Матвеича Бестужева почему-то оставили в  бараке. И вот тут-то знакомый Бестужеву  «вертухай» и  шепнул через еще одного знакомого  «шныря», что ночью уголовники устроят политическим резню. «Сажать на перо» будут только тех,  кто уже «доматывает» последние месяцы. Так пожелало  начальство. «Перекантоваться надо где-нибудь возле барака после вечерней поверки», - посоветовал он. «Где перекантуешься? – размышлял Бестужев. – Кругом просматривается все, как на ладони. Да и собак на ночь выпускают. За дверь выскочишь,  тут же загрызут, как теленка».
                     В лесу рубанул себе по щиколотке топором и завалился под елку, обливаясь кровью. А для верности сломал еще и топорище.