Один день Верки Денисовой

Ничего! Верка и в этой школе дурочкой не останется. А  курс семилетки он и сам со следующего года ей преподаст.
                Так, наверное, и осталась бы вся отцова задумка насчет перевода  бездельничать в голове, если бы не поделился он как-то своей печалью с  главным инженером, с которым был на дружеской ноге.
                -А что, и впрямь она обошла начальную школу, говорите? – удивился тот.
                -В том-то и дело, что обошла. Да только кому это надо? – махнул Бестужев рукой.
                -Как это, кому? – возмутился  инженер. – Народу нужно. Партии нашей. Партия, понимаешь ли, призывает  молодые кадры растить, а  такие чинодралы, как этот ваш  заведующий, палки в колеса ставят. Я сам этим делом займусь.
                Как он там занимался этим делом, ни Веркин отец, ни, тем более, сама Верка, этого не знали. А только директор городской школы-семилетки пригласил Бестужева в школу, к себе в кабинет, и объявил, что дочь Бестужева в порядке исключения принята в школу. И опять же, в порядке исключения досрочно переведена из первого класса  во второй. С испытательным сроком до конца третьей четверти.
                Сейчас  Верка, значит, в новую школу на автобусе едет. Выходит, что теперь она будет ездить каждый день вместе со старшеклассниками, как взрослая. Предвкушение встречи с новой школой и взволновало и слегка испугало Верку. Да и расставаться со старой школой что-то жалко стало. Там все знакомые, и учительница добрая. А что будет в новой школе?
                 Городская школа  была конечным пунктом следования автобуса, который сначала заехал на ГЭС, потом на водохранилище, далее – на стройбазу, а уж после всех повернул в город – к школе. И пассажиров в автобусе осталось совсем ничего: пятеро старшеклассников, до Верка с отцом.
                Остановился автобус у самых школьных ворот. Старшеклассники стремглав полетели к зданию школы.
                -Погоди  чуток, Семеныч! – попросил шофера Бестужев. – Сейчас дочку доставлю в класс, и  - назад.
                -Ладно, ладно, не боись, Иван Матвеич, подожду уж! Мне теперь торопиться некуда, – ответил шофер, закрывая изнутри дверцу.
                 На первом этаже отыскали будущий Веркин 2»г»  и учительницу, которая как раз стояла в дверях, пропуская в класс  из коридора  своих учеников. Учительница оказалась  еще молодой особой, очень строгой на вид и одетой по-городскому. Она внимательно осмотрела Веркины документы, которые отец протянул ей, вытащив из кармана телогрейки.
                 -Она, что же, дочкой Вам приходится? – строго спросила она, кивая на оробевшую Верку.
                 -Так точно, уважаемая! Самая, что ни есть, единокровная дочка, - смущаясь и теребя в руках шапку, ответил  отец.
                 -А почему же она у  Вас Денисова, если Вы  Бестужев? Выходит, что она незаконнорожденная, - спокойно заявила она.
                 -То есть, как это – незаконнорожденная, когда вот он, я, - тут.  И она с моего ведома и согласия…
                 -А так, что у нее в метрике вместо отца прочерк стоит. А если Вы ей отец, то почему на себя не записываете?
                 -Простите, - начал уже «закипать» отец, - а разве этот факт влияет каким-то образом на учебный процесс?
                 -На учебный процесс все влияет! – авторитетно изрекла учительница. – А гражданские браки, чтоб Вы знали,  тлетворно влияют на детскую психику.
                 Тут прозвенел звонок, учительница легонько  втолкнула Верку  в класс и тут же  двинула следом, захлопнувши дверь перед носом  оторопевшего Бестужева..
                 «Много ты понимаешь, кукла  гуттаперчевая! – мысленно возразил ей Бестужев, направляясь к выходу из школы. – Если нацепила фильдеперсовые чулки, губы намалевала, так и воображаешь из себя  ученую крысу!  Хотел бы я посмотреть, как бы ты повыпендривалась  в том краю, где моя девочка на свет производилась! Тьфу! Все настроение  спортила, стерва!»
                   Вспомнил Бестужев, как  осенью сорок седьмого встретил он  в  Березниках Веркину мать. Бестужева тогда временно перебросили из Надыма на строительство Березниковского калийного комбината как  специалиста по закладке бетонных оснований. Этапировали его без наручников, хотя и с конвоем. А поселили вместе с конвоиром прямо на территории стройки  в вагончике, который одновременно был и бытовкой для техсостава, и конторкой. Передвижение по стройке у Бестужева было свободным, однако за пределы территории выходить категорически запрещалось. И все-таки, по сравнению с жизнью на зоне,  тутошная жизнь  оказалась во стократ лучше. Тем более, что конвоир Бестужева  есть законченный  пьяница, которому море по колена и  никакого дела нет до своего подопечного. У него есть одна, «но пламенная страсть» -  выпить и опохмелиться. Бестужев  постарался, чтоб эта страсть непременно и постоянно  была удовлетворена.
                      По огромной территории строящегося комбината  ежедневно моталась от объекта к объекту неприметная молоденькая пичужка,   завернутая в телогрейку навырост. Бестужев сразу же положил на нее глаз, а потом  без труда выяснил, что это быстроногое создание работает статистиком. А сама она из местных. Ну, не прямо из Березников, а откуда-то из Чусовского района. А сюда приехала на заработки, и живет в местном общежитии, то есть, попросту, в женском бараке.
                      Однажды в конце рабочего дня Бестужев и выловил пичужку неподалеку от этого барака. Разговорились. Познакомились. То да се. Бестужев, разумеется, ничего не сказал девчонке про свое  социальное положение.  Просто представился как командированный по спецзаданию крупный специалист-строитель. Ее это, естественно, заинтриговало.
                      Очень скоро о романе  инженера Бестужева  Ивана Матвеича со статистиком Денисовой Галиной  стала судачить добрая половина персонала стройки. Относились к этому делу все по-разному. Но, в основном, люди просто наблюдали за развитием событий. И Бестужев, и Денисова были людьми пришлыми в здешних местах. Как, впрочем, и все остальные.
                      Однако в женском бараке к ежедневным визитам Бестужева отнеслись с пониманием. Галинины товарки привечали его и советовали ей самой держаться такого видного кавалера. А чего не держаться, если она влопалась в него по самые уши? Да и она ему приглянулась. Только не знал он, несчастный, как открыться ей, рассказать о своей постылой судьбе, и что мотать ему еще пять лет (если не припаяют  дополнительно сверх срока) по самой ненавистной советскому человеку 58-й статье. А статья эта уж тем, в первую очередь, примечательна, что ежели осужденный по ней человек объявляется смертельным для страны «врагом народа», то и его родственники тоже автоматически становятся врагами. Так что лучше всего этому человеку вовсе не иметь родственников. А новых не заводить и от старых напрочь отречься.
                        В общем, ничего хорошего не получалось от задушевных  встреч Бестужева с молоденькой статисткой. Но она-то об этом  ничего плохого не думала, а все больше льнула  к представительному (и уже немолодому) Бестужеву. Заворожил он ее чем-то.
Как-то возле вагончика, в котором  временно обитал Бестужев, останавливает ее конвоир, которого на стройке, кстати, все считали  корешом Бестужева, да и спрашивает прямо в лоб:
                    -Ты, что же, красавица, действительно с Бестужевым ходишь?
Был этот  «кореш» на тот момент удивительно трезвым. Ну, просто, как стеклышко.
                   -Да, - отвечает Денисова, - хожу. Я его люблю, и он меня тоже.
                   -А знаешь ли ты, девица, что твой любимый – зек, и что  париться ему еще на нарах добрую пятерку. Это по старому приговору. А по  новому – и всю десятку  отхватит, потому что для ГУЛАГа он бесценный работник, поскольку толковый и дармовой. А говорю я тебе точно, потому что на правах личного конвоира сам его сюда доставил, сам же вскорости и увозить буду.
                     Выпучила Денисова на «кореша» очи, мгновенно  провалившиеся в слезы.  Воздуха в себя свежего побольше вдохнула. Да и ответствует потом на сие известие:
                    -Да, - говорит, - товарищ конвоир, я очень хорошо знаю, кто такой Бестужев. И я, - говорит, - намерена ждать его и пять, и даже десять лет.
Развернулась и побежала прочь.
                    Вечером, узнавши от конвоира об этом разговоре, Бестужев заскрежетал зубами. Упал на кровать и заплакал. Впервые за всю свою взрослую жизнь. Ночью не сомкнул глаз. А наутро потребовал от конвоира, чтоб тот немедленно увез его обратно на зону.
                    -Не увезешь, - заявил, - убегу. А ты под суд пойдешь.  Как раз на мое место тебя устроят.
Конвоир с перепугу очень быстро устроил все дела с начальством. Так быстро, что  после обеда уже  попутной полуторкой отправили их обоих на станцию.
                    Через полгода получил Бестужев на зоне весточку от Галины, что ждет она его, и что будет ждать вечно.  И что носит она под сердцем его дитя. А живет она теперь  не в бараке, а в настоящем доме, в квартире на два хозяина. А к нему собирается приехать. Если  он согласится оформить с ней брак по закону, то ей разрешат приехать на зону в качестве невесты и позволят жить рядом с  лагерем на поселении.
Долго думал Бестужев, в сотый раз перечитывая драгоценные строчки. Потом решился и написал в ответ, что  ее любит, что очень хотел бы, чтобы она родила ребеночка и выходила его. Если хочет, то пусть ждет, а на зоне  вступать с кем-либо в брак  он не желает, чтоб не  портить будущему ребенку жизнь. Освободится – сам найдет  и ее, и дитя.
                    Галина послушала Бестужева и не стала настаивать на женитьбе. Летом родила  девочку, которую назвала Верой в честь  веры своей в Бестужева и в его любовь. Очень редко к нему доходили ее коротенькие весточки. А в 52 году, как только Бестужев добрался до Соленого, тут же принялся   хлопотать насчет переезда его семьи из Березников  в Волгодонск. Не дожидаясь их приезда, принялся готовить жилье, стал копить деньжат.
                    Свою  дочурку Бестужев увидел впервые, когда  стукнуло ей  уже  четыре года. Увидел, прикипел душой мгновенно и испугался за ее будущее. Ночью, обнимая в постели свою ненаглядную Галочку, Бестужев  путано и бестолково объяснил ей, что не имеет права позволить себе записывать их обеих на свою фамилию.
                    -Понимаешь, душа моя, боюсь я за вас страшно. Не ровен час, загребут меня вдруг опять. И вас за мной следом потянут: тебя тоже в лагерь, а ее – в казенный дом. А так – вы мне никто. Сожители, да и только. Будете жить спокойно и меня дожидаться. Деньжат на первый случай я припас. А там  Веруха подрастет – все тебе легче будет.
                     На том и порешили. И новых деток обретать остерегались. Не время пока: жизнь-то, вон, какая  неспокойная – шут знает, куда завтра кривая вытянет?
                     …-Ну, что, определил девчонку-то? – участливо спросил шофер Семеныч, впустивши Бестужева в автобус.
                     -Да, уж, определил! – вздохнул Бестужев и тяжело опустился на сиденье. Достал из кармана портсигар, раскрыл его и вытащил две папиросы. Одну протянул Семенычу, а другую  воткнул в рот.  Настоящая папироска, да еще из портсигара,  – это царское угощенье! Здешние-то работяги папиросами не позволяют себе баловаться. Табачком обходятся. «Козьи ножки» себе мастерят. Вытащит человек из-под голенища свернутую  в несколько раз вдоль и поперек газетку,