Ничего! Верка и в этой школе дурочкой не останется. А курс семилетки он и сам со следующего года ей преподаст.
Так, наверное, и осталась бы вся отцова задумка насчет перевода бездельничать в голове, если бы не поделился он как-то своей печалью с главным инженером, с которым был на дружеской ноге.
-А что, и впрямь она обошла начальную школу, говорите? – удивился тот.
-В том-то и дело, что обошла. Да только кому это надо? – махнул Бестужев рукой.
-Как это, кому? – возмутился инженер. – Народу нужно. Партии нашей. Партия, понимаешь ли, призывает молодые кадры растить, а такие чинодралы, как этот ваш заведующий, палки в колеса ставят. Я сам этим делом займусь.
Как он там занимался этим делом, ни Веркин отец, ни, тем более, сама Верка, этого не знали. А только директор городской школы-семилетки пригласил Бестужева в школу, к себе в кабинет, и объявил, что дочь Бестужева в порядке исключения принята в школу. И опять же, в порядке исключения досрочно переведена из первого класса во второй. С испытательным сроком до конца третьей четверти.
Сейчас Верка, значит, в новую школу на автобусе едет. Выходит, что теперь она будет ездить каждый день вместе со старшеклассниками, как взрослая. Предвкушение встречи с новой школой и взволновало и слегка испугало Верку. Да и расставаться со старой школой что-то жалко стало. Там все знакомые, и учительница добрая. А что будет в новой школе?
Городская школа была конечным пунктом следования автобуса, который сначала заехал на ГЭС, потом на водохранилище, далее – на стройбазу, а уж после всех повернул в город – к школе. И пассажиров в автобусе осталось совсем ничего: пятеро старшеклассников, до Верка с отцом.
Остановился автобус у самых школьных ворот. Старшеклассники стремглав полетели к зданию школы.
-Погоди чуток, Семеныч! – попросил шофера Бестужев. – Сейчас дочку доставлю в класс, и - назад.
-Ладно, ладно, не боись, Иван Матвеич, подожду уж! Мне теперь торопиться некуда, – ответил шофер, закрывая изнутри дверцу.
На первом этаже отыскали будущий Веркин 2»г» и учительницу, которая как раз стояла в дверях, пропуская в класс из коридора своих учеников. Учительница оказалась еще молодой особой, очень строгой на вид и одетой по-городскому. Она внимательно осмотрела Веркины документы, которые отец протянул ей, вытащив из кармана телогрейки.
-Она, что же, дочкой Вам приходится? – строго спросила она, кивая на оробевшую Верку.
-Так точно, уважаемая! Самая, что ни есть, единокровная дочка, - смущаясь и теребя в руках шапку, ответил отец.
-А почему же она у Вас Денисова, если Вы Бестужев? Выходит, что она незаконнорожденная, - спокойно заявила она.
-То есть, как это – незаконнорожденная, когда вот он, я, - тут. И она с моего ведома и согласия…
-А так, что у нее в метрике вместо отца прочерк стоит. А если Вы ей отец, то почему на себя не записываете?
-Простите, - начал уже «закипать» отец, - а разве этот факт влияет каким-то образом на учебный процесс?
-На учебный процесс все влияет! – авторитетно изрекла учительница. – А гражданские браки, чтоб Вы знали, тлетворно влияют на детскую психику.
Тут прозвенел звонок, учительница легонько втолкнула Верку в класс и тут же двинула следом, захлопнувши дверь перед носом оторопевшего Бестужева..
«Много ты понимаешь, кукла гуттаперчевая! – мысленно возразил ей Бестужев, направляясь к выходу из школы. – Если нацепила фильдеперсовые чулки, губы намалевала, так и воображаешь из себя ученую крысу! Хотел бы я посмотреть, как бы ты повыпендривалась в том краю, где моя девочка на свет производилась! Тьфу! Все настроение спортила, стерва!»
Вспомнил Бестужев, как осенью сорок седьмого встретил он в Березниках Веркину мать. Бестужева тогда временно перебросили из Надыма на строительство Березниковского калийного комбината как специалиста по закладке бетонных оснований. Этапировали его без наручников, хотя и с конвоем. А поселили вместе с конвоиром прямо на территории стройки в вагончике, который одновременно был и бытовкой для техсостава, и конторкой. Передвижение по стройке у Бестужева было свободным, однако за пределы территории выходить категорически запрещалось. И все-таки, по сравнению с жизнью на зоне, тутошная жизнь оказалась во стократ лучше. Тем более, что конвоир Бестужева есть законченный пьяница, которому море по колена и никакого дела нет до своего подопечного. У него есть одна, «но пламенная страсть» - выпить и опохмелиться. Бестужев постарался, чтоб эта страсть непременно и постоянно была удовлетворена.
По огромной территории строящегося комбината ежедневно моталась от объекта к объекту неприметная молоденькая пичужка, завернутая в телогрейку навырост. Бестужев сразу же положил на нее глаз, а потом без труда выяснил, что это быстроногое создание работает статистиком. А сама она из местных. Ну, не прямо из Березников, а откуда-то из Чусовского района. А сюда приехала на заработки, и живет в местном общежитии, то есть, попросту, в женском бараке.
Однажды в конце рабочего дня Бестужев и выловил пичужку неподалеку от этого барака. Разговорились. Познакомились. То да се. Бестужев, разумеется, ничего не сказал девчонке про свое социальное положение. Просто представился как командированный по спецзаданию крупный специалист-строитель. Ее это, естественно, заинтриговало.
Очень скоро о романе инженера Бестужева Ивана Матвеича со статистиком Денисовой Галиной стала судачить добрая половина персонала стройки. Относились к этому делу все по-разному. Но, в основном, люди просто наблюдали за развитием событий. И Бестужев, и Денисова были людьми пришлыми в здешних местах. Как, впрочем, и все остальные.
Однако в женском бараке к ежедневным визитам Бестужева отнеслись с пониманием. Галинины товарки привечали его и советовали ей самой держаться такого видного кавалера. А чего не держаться, если она влопалась в него по самые уши? Да и она ему приглянулась. Только не знал он, несчастный, как открыться ей, рассказать о своей постылой судьбе, и что мотать ему еще пять лет (если не припаяют дополнительно сверх срока) по самой ненавистной советскому человеку 58-й статье. А статья эта уж тем, в первую очередь, примечательна, что ежели осужденный по ней человек объявляется смертельным для страны «врагом народа», то и его родственники тоже автоматически становятся врагами. Так что лучше всего этому человеку вовсе не иметь родственников. А новых не заводить и от старых напрочь отречься.
В общем, ничего хорошего не получалось от задушевных встреч Бестужева с молоденькой статисткой. Но она-то об этом ничего плохого не думала, а все больше льнула к представительному (и уже немолодому) Бестужеву. Заворожил он ее чем-то.
Как-то возле вагончика, в котором временно обитал Бестужев, останавливает ее конвоир, которого на стройке, кстати, все считали корешом Бестужева, да и спрашивает прямо в лоб:
-Ты, что же, красавица, действительно с Бестужевым ходишь?
Был этот «кореш» на тот момент удивительно трезвым. Ну, просто, как стеклышко.
-Да, - отвечает Денисова, - хожу. Я его люблю, и он меня тоже.
-А знаешь ли ты, девица, что твой любимый – зек, и что париться ему еще на нарах добрую пятерку. Это по старому приговору. А по новому – и всю десятку отхватит, потому что для ГУЛАГа он бесценный работник, поскольку толковый и дармовой. А говорю я тебе точно, потому что на правах личного конвоира сам его сюда доставил, сам же вскорости и увозить буду.
Выпучила Денисова на «кореша» очи, мгновенно провалившиеся в слезы. Воздуха в себя свежего побольше вдохнула. Да и ответствует потом на сие известие:
-Да, - говорит, - товарищ конвоир, я очень хорошо знаю, кто такой Бестужев. И я, - говорит, - намерена ждать его и пять, и даже десять лет.
Развернулась и побежала прочь.
Вечером, узнавши от конвоира об этом разговоре, Бестужев заскрежетал зубами. Упал на кровать и заплакал. Впервые за всю свою взрослую жизнь. Ночью не сомкнул глаз. А наутро потребовал от конвоира, чтоб тот немедленно увез его обратно на зону.
-Не увезешь, - заявил, - убегу. А ты под суд пойдешь. Как раз на мое место тебя устроят.
Конвоир с перепугу очень быстро устроил все дела с начальством. Так быстро, что после обеда уже попутной полуторкой отправили их обоих на станцию.
Через полгода получил Бестужев на зоне весточку от Галины, что ждет она его, и что будет ждать вечно. И что носит она под сердцем его дитя. А живет она теперь не в бараке, а в настоящем доме, в квартире на два хозяина. А к нему собирается приехать. Если он согласится оформить с ней брак по закону, то ей разрешат приехать на зону в качестве невесты и позволят жить рядом с лагерем на поселении.
Долго думал Бестужев, в сотый раз перечитывая драгоценные строчки. Потом решился и написал в ответ, что ее любит, что очень хотел бы, чтобы она родила ребеночка и выходила его. Если хочет, то пусть ждет, а на зоне вступать с кем-либо в брак он не желает, чтоб не портить будущему ребенку жизнь. Освободится – сам найдет и ее, и дитя.
Галина послушала Бестужева и не стала настаивать на женитьбе. Летом родила девочку, которую назвала Верой в честь веры своей в Бестужева и в его любовь. Очень редко к нему доходили ее коротенькие весточки. А в 52 году, как только Бестужев добрался до Соленого, тут же принялся хлопотать насчет переезда его семьи из Березников в Волгодонск. Не дожидаясь их приезда, принялся готовить жилье, стал копить деньжат.
Свою дочурку Бестужев увидел впервые, когда стукнуло ей уже четыре года. Увидел, прикипел душой мгновенно и испугался за ее будущее. Ночью, обнимая в постели свою ненаглядную Галочку, Бестужев путано и бестолково объяснил ей, что не имеет права позволить себе записывать их обеих на свою фамилию.
-Понимаешь, душа моя, боюсь я за вас страшно. Не ровен час, загребут меня вдруг опять. И вас за мной следом потянут: тебя тоже в лагерь, а ее – в казенный дом. А так – вы мне никто. Сожители, да и только. Будете жить спокойно и меня дожидаться. Деньжат на первый случай я припас. А там Веруха подрастет – все тебе легче будет.
На том и порешили. И новых деток обретать остерегались. Не время пока: жизнь-то, вон, какая неспокойная – шут знает, куда завтра кривая вытянет?
…-Ну, что, определил девчонку-то? – участливо спросил шофер Семеныч, впустивши Бестужева в автобус.
-Да, уж, определил! – вздохнул Бестужев и тяжело опустился на сиденье. Достал из кармана портсигар, раскрыл его и вытащил две папиросы. Одну протянул Семенычу, а другую воткнул в рот. Настоящая папироска, да еще из портсигара, – это царское угощенье! Здешние-то работяги папиросами не позволяют себе баловаться. Табачком обходятся. «Козьи ножки» себе мастерят. Вытащит человек из-под голенища свернутую в несколько раз вдоль и поперек газетку,
