Безликий

Безликий
Городок Тэфтон был небольшим поселением на юге страны, потомственные фермеры и их семьи составляли основу горожан. Это было одно из тех мест, где трудно утаить что-либо от соседа. Но при этом уютный Тэфтон всегда был рад приезжим туристам и славился самыми вкусными тыквами в округе. И у каждого семейства был свой секрет, как вырастить хороший урожай.
– Какая добротная тыква! – заметил Том, похлопав по шершавому боку спелого овоща. – Чудно, право! Земля та же! Семена из одной жмени. А урожай – разный! – рассуждал Томас, любуясь чужим добром.
– Так я с ними как с детьми, – положив последнюю тыкву на соломенный настил, поделился своим секретом Рон Тулк.
Томас Рольф был чуть постарше своего соседа. Он был жилистый малый, худой высокий черноволосый мужчина. А Рональд Тулк, напротив, – сбитый коренастый мужичок с крупными чертами лица. Этакий добрячок с небольшим животиком, почти не сходящей с лица улыбкой и добрыми глазами. У господина Рольфа было два сына, а вот семейство Тулк было бездетным, впрочем, его жена была в положении и ко Дню всех святых собиралась обрадовать любящего мужа известием о наследнике. И если Рон и Мария вступили в брак по любви, то Томас взял в жёны Эмилию Рольф по расчёту. Младшая дочь одного из зажиточных горожан. Горожане шептались по этому поводу, но это, как говорится, было личным делом Томаса Рольфа.
В целом, Томас и Рон были работящими малыми, неплохими хозяйственниками, и многие в городке Тэфтон принимали их в свои ряды, не гнушаясь лишний раз угостить Сурового Тома и Добряка Рона пинтой пива.
– Я улыбаюсь им! Нежно глажу, говорю с ними, – будто оправдываясь, говорил Добряк Рон. – Так что особого секрета нет.
– Улыбаешься, говоришь? – удивлённо переспросил Том. – Это же тыквы! – усмехнулся он, надменно посмотрев на ярко-оранжевый овощ.
Сказать, что Томас Рольф был завистливым человеком, в полной мере нельзя. Может быть, в глубине его души жил другой, тщеславный Томас Рольф – жаждущий удовлетворения своих амбиций, но для большинства горожан Томас был простым малым, который редко проявлял свои эмоции на людях, за что и получил своё прозвище – Суровый Том. И, возможно, поэтому слова Рона об улыбке показались ему неким укором в несостоятельности.
– Мне пора, удачной торговли! – обиженно буркнул худощавый мужчина и поспешил удалиться.
– Обиделся, – подойдя к мужу с большой тыквой в руках, прошептала Мария. – Зря ты про улыбки и доброту к тыквам заговорил при Суровом Томе.
– Тебе нельзя таскать тяжёлое, Мария, – тут же перехватив у неё тыкву, сказал Рон. – Хочешь опять мёртвого родить? – укрыв мешковиной тыкву, укорил он жену.
– Она лёгкая, – взявшись за подол, оправдывалась супруга. – Смотри, как сжал кулаки Суровый Том, и вправду обиделся, – провожая соседа взглядом, добавила беременная женщина.
– На что обижаться? Я же сказал как оно есть. Я правда с ними разговариваю словно со своими детьми, – понимая, что в словах жены есть доля истины, пытался окрикнуть уходящего соседа Рональд. – Надо извиниться перед Томом.
– Куда ты собрался? – остановила его Мария. – Пусть идёт. Велика беда – обидеть Сурового Тома! Пережуёт!
– Не называй его так, – сердито оборвал её Рон.
– Так все его Суровым называют, – разведя руками, сказала Мария.
– Я не все! У человека есть имя, а не прозвище, словно он животное, – привязав покрепче тыквы, рассуждал Рон. – Что за дурацкое прозвище – Суровый?
– Какое заслужил.
– Неправильно это, не по-людски, – сбив пыль с одежды, сказал Рон и залез на бричку. – Но, пошла! – натянув поводья, приказал он. – Пожелай удачи в торговле!
– Удачи, – подметила Мария, держась за низ живота.
Основной доход семье Тулк давала продажа тыкв, зерна и кукурузы. Тулки были потомственными фермерами и секреты плодородия трепетно хранили и передавали из поколения в поколение.
В тот осенний день Рон на местном рынке продал почти весь урожай ещё до обеда и, по праву довольный таким обстоятельством, зашёл в таверну, решив пропустить пинту холодного пива.
– Добряк Рон! – расплывшись в улыбке, воскликнул кто-то из захмелевших гостей. – Давай к нам, угощаем в честь грядущего Дня всех святых.
– Благодарствую, достопочтенный Самуил, – сев за стол, сказал Рон. – Я на минутку. Одну пинту – и надо ехать. Праздник на носу.
Рону тут же принесли его пинту свежего светлого пива, и он почти залпом осушил глиняную кружку.
– Весь день хотел холодненького, – стерев с губ пенку, произнёс он.
– Слушай, Рон, открой секрет своих тыкв, – неожиданно полюбопытствовал Самуил. – Я много где бывал, но твои тыквы самые сладкие и сочные, их хоть сырыми ешь.
– Нет особого секрета, – как-то засмущался Рон.
– Если б его не было, ты бы за полдня не распродал весь товар, – завистливо буркнул Фрэд.
– Улыбка и доброе слово, я с ними разговариваю, словно это мои дети, – серьёзно начал говорить Добряк Рон. – Вот и весь секрет.
Хмельная компания разразилась громким смехом. Рон сначала не понял, что смешного было в его словах, и, наверное, из уважения к почтенным гражданам Тэфтона тоже улыбнулся и сделал вид, что смеётся.
– А ты хитёр, – прищурившись, заметил Фрэд. – Давай начистоту, я уже второй раз видел, как твоя супруга в ночь на День всех святых окропляет землю какой-то мутно-бордовой жидкостью, – решил прямо в лоб спросить его Фрэд. – Что на это скажешь?
Рональду Тулку по прозвищу Добряк нечего было возразить на эти слова, ибо он действительно не знал и не замечал за женой такого поведения. А начни он сейчас оправдываться, по городу тут же поползли бы слухи о таинственном зелье, которым Мария Тулк поливает землю. Так что Рон мило пробубнил что-то невнятное, мол, пустое всё это, обычные помои после мытья посуды, и, допив своё пиво, поторопился поскорее покинуть не очень приятную для него компанию.
Вернувшись домой с рынка, Рон с порога понял, что произошло что-то нехорошее. Прямо в дверях ему встретилась местная повитуха, она, опустив глаза, старалась быстрее уйти из дома. В спальне на втором этаже была пугающая тишина, и Рон догадался, что случилось большое горе.
Жена, измождённая, лежала в кровати, рядом лежал завёрнутый в мешковину недвижимый ребенок. Тёща что-то бубнила над мёртвым дитя, то и дело обтирая его какой-то липкой жидкостью.
– Всё в порядке? – первым делом поинтересовался Добряк Рон, открыв дверь.
– Сынок, ты не переживай только, – тут же накрыв серой тканью стол, улыбаясь, подошла к нему мать Марии. – Ты, главное, не переживай! Вы ещё сможете ребёночка родить. Мария не смогла доносить до срока, чуть не хватило, дитё вновь родилось мёртвым. Прямо злой рок на ваши головы.
– Это уже пятый мертворождённый ребёнок, – очень грустно заметил Рон и тут же, подойдя к жене, добавил: – Ты как себя чувствуешь?
– Бывало и лучше, – тяжело дыша, ответила Мария. – Принеси воды.
– Да, конечно, – ответил Добряк Рон и поспешил спуститься в холл.
Оставшись наедине с матерью, Мария очень грубо на неё выругалась, что, мол, та торопится с обрядом и не может подождать, пока всё успокоится.
– Чего ждать? Тело ещё надо высушить, – огрызаясь, ответила недовольная мать. – А потом истолочь в пыль. Главное, чтобы тело гнить не начало, поэтому я натираю его раствором. Раствор будет сушить, выгоняя воду. Ведь всё, что забрала гниль, непригодно для обряда, – добавила она, продолжая натирать чем-то липким мёртвое дитя.
Нехотя согласившись с доводами матери, Мария, корчась от боли, встала с кровати и пошла в зал к мужу.
– Зачем ты встала? – увидев жену, спросил Добряк Рон.
– Мне плохо там, – плача говорила Мария. – Я смотрю на малыша и не могу успокоиться.
– Давай я попрошу твою маму забрать ребёнка, – решительно сказал Рон.
– Пусть обмоет дитя, – прошептала Мария, остановив мужа, – а потом я сама её попрошу, а завтра похороним.
– Как скажешь, милая, – обняв её, прошептал Добряк Рон и, пока никто не видит, заплакал.
В голове Рона не укладывалось, почему Бог не даёт им детей. У них было всё: деньги, признание горожан, любовь и дружба в семье, но радости отцовства и материнства были чем-то запретным и недостижимым для их семьи. Мария очень долго отходила от первого мертворождённого ребенка, но помощь мамы, неожиданный успех в делах мужа – все эти сторонние события помогли ей побороть страхи перед родами. По второму, третьему и последующим мертворождённым детям она уже не грустила, словно это было обыденным делом. И вот горе снова постучалось в их дом.

Вечером того же дня
В городке Тэфтон подшучивали над жилистым Томасом, мол, а какое у него выражение лица в постели с женой. И когда кто-то из приезжих, не понимая здешнего юмора, имел честь увидеть жену господина Рольфа, тут же понимал подтекст данного тому прозвища – Суровый. Грубые мужские черты лица Эммы Рольф в сочетании с крупным торсом и массивными плечами лишали её всякой женственности. При этом она не обладала столь гибким умом, чтобы хоть как-то компенсировать внешние недостатки. Тут, как говорится, хочешь не хочешь, станешь суровым и обиженным на жизнь.
Тот урожайный год для Тома был очень важным, он тайком через знакомых с большой переплатой купил семена тыквы у соседа и целое лето не покладая рук трудился на поле, лелея надежду превзойти урожай Добряка Рона. Однако Рон распродал все свои тыквы до обеда, а Томас в тот день так ничего и не продал. Его товар был не настолько плох, просто так совпало, в тот год был переизбыток спелых и сладких тыкв. Везти груз в ближайший городок на юге сулило риск привезти порченый товар. Поэтому злой и раздосадованный всем этим Томас просто поехал домой.
– Да уйди ты! – замахнувшись на жену, что пыталась его утешить, с ненавистью процедил Томас.
– Не переживай, милый, отец поможет нам продать урожай, – говорила Эмма, сев за ужином напротив мужа. – А если не продадим – не велика беда, – ещё раз попыталась обнять его Эмма, на что получила пренебрежительный взмах руки, мол, не прикасайся.
– Поставь выпить, – сурово буркнул Томас. – И иди с глаз долой спать! Я буду пить всю ночь.
Эмма, повинуясь, достала из чулана алкоголь и, не проронив больше ни слова, ушла в спальню. Уткнувшись в подушку, она так и прорыдала до глубокой ночи, причитая о своей несчастливой замужней жизни, надеясь, что Господь сжалится над ней и подарит ей счастье. А Томас, допив весь самогон, решил всё-таки поехать в соседний городок с явным намерением распродать все до одной эти чёртовы тыквы.
– Да чтоб тебя! – подбивая подкову кобыле, ругался Томас. – Второй гвоздь гну, не дёргай ногой, – ругался он то на животное, то на самого себя.
Будучи сильно захмелевшим, он сам не понял, как это случилось. Вероятнее всего, он промахнулся молоточком и рассёк лошади ногу при очередном ударе. Животное что было сил лягнуло задними ногами обидчика, и удивлённый уже призрак Томаса вмиг отрезвел, смотря то на кобылу, то на самого себя, валяющегося с размозжённой головой в углу загона для скотины.
Он не сразу понял, что это и была его смерть. В ту ночь луна была полной, поэтому его призрачное тело было хорошо видно. Он немного отсвечивал холодным серебристым блеском. Потрогав свою изуродованную голову, Том поймал себя на мысли, что его новое тело как воздух, не имеет плотной формы. Сначала это