Пастух и волки

съездить за молоком с флягами в телеге, но каждый раз безрезультатно уезжал от закрытых ворот, на которых появилось объявление: ВЫДАЧА МОЛОКА КРУГЛОСУТОЧНО. ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ И СОБЛЮДАТЬ ТИШИНУ! ЗА НЕСАНКЦИОНОРОВАННЫЙ ШУМ - ШТРАФ! Демьян не знал что такое несанкционированный шум, но на всякий случай в ворота больше не стучал. В деревне по дворам было много коров – первотелок и Демьян без труда нашел у кого можно брать молоко для своих ребятишек, чтобы не нарушать покой фермы. Все опять были довольны, жизнь шла своим чередом, народ еще больше окунулся в работу, избавленный от хлопот со скотиной.
Пастух все реже появлялся в деревне и все реже был слышен его голос. Он перебрался в свой новый дом. Все знали, что он теперь постоянно находится при табунах, при стадах и с пониманием отнеслись к его отсутствию.
В положенные сроки лето сменила осень с ее сбором урожая, с подготовкой к зимовке. По дворам оставалось много лошадей, которых не сдавали в табун вместе с молодняком, поэтому особых проблем с осенними работами в деревне не ощутили. Работа шла полным ходом, но чем ближе к зиме, тем чаще стали поговаривать о возвращении с летних ферм табуна и прочей скотины.
Мужики, как полагается, накосили сена, забили до краев к зиме сеновалы, заготовили кормов. Старики, посовещавшись, попросили Лавра съездить с этим вопросом к пастуху, и тот отправился на встречу. Пока Лавр ехал в повозке, он не мог не любоваться красотами природы, в картинах которой чувствовалось затаенное ожидание зимы. Прут встретил Лавра в своем новом доме, куда старца проводили суетившиеся во дворе работники, чьи наряды никак не подходили для деревенского труда. Прут радушно пригласил Лавра за стол, опередив старца в его желании сразу перейти к делу. Лавр узнавал и не узнавал в нем того чудика, что забрел в деревню летним днем. Его старая одежда с чучела теперь вряд ли налезла бы на нынешнюю фигуру. На шее золотая цепь, на пальцах – перстни, да и костюм Прута никак не подходил для работы пастуха. Лавр молча разглядывал его. Даже глаза изменились. Вместо пустого равнодушия, безразличия от них веяло волчьим холодом, когда Лавр тщетно пытался заглянуть в них.
- Права пословица, - огорчился Лавр своим мыслям, пока в кружки разливали чай. -  С волками жить – не только по- волчьи выть, но и смотреть на все будешь по-волчьи.
Но он приехал сюда по просьбе деревни и молча ждал.
Прут поспешил успокоить его. Казалось, округлившиеся бока не испортили его спокойной, радушной и убедительной манеры говорить:
- Ты не удивляйся моему наряду. Я сейчас не на работе. А работы много, да-а-а. Ее выполняют мои помощники. Их тоже много, они все успевают, можно не беспокоиться.
- Я рад, что у тебя все получается, - Лавр сразу взялся за дело, чувствуя себя неуютно. -  Меня старики послали узнать о том, когда ждать скотину обратно, чтобы до снега успеть.
Пастух был совершенно спокоен:
- Да, Лавр, ты прав, уже пора решать этот вопрос. Все очень просто. Я свяжусь со своими помощниками, и мы все решим в ближайшие дни, так и передай. На днях я приеду в деревню и все сообщу.
Несмотря на волчий холод в глазах,  поведение пастуха оставалось радушным, а речь - спокойной и убедительной. Лавр уехал обратно довольный встречей и обхождением, но так ничего и не поняв, кроме того, что, по словам пастуха, все будет хорошо. Так он и передал на словах в деревне, где тоже никто ничего не понял, успокоившись словами пастуха о скорой встрече с ним.
Пастух, как обычно, не обманул жителей. Через несколько дней на площади загремел пожарный набат. Взору собравшейся толпы предстал их верный пастух. Его привезла шикарная повозка, вся в ярких иноземных наклейках, которые ребятишки под шумок пытались отковырять. Из повозки выгрузили чудную пирамидку, на которую и взобрался Прут. Любой из собравшихся на площади готов был дать голову на отсечение, что кнут пастуха никак не подходил бы к камзолу взобравшегося на пирамидку. Но, тем не менее, это был их пастух. Он заговорил и все услышали все тот же спокойный, убедительный голос, вносивший в души спокойствие.
-  Братцы! - начал он просто. -  Как и обещал, я все решил для вас со своими помощниками, все лето охранявшими ваши стада!
Народ на площади нетерпеливо зашевелился, расплываясь в улыбках на его последние слова. А пастух достал из кармана бумажку и громко продолжил, не отрывая от нее глаз:
- Помощники мои подсчитали расходы по содержанию вашей скотины и готовы хоть завтра вернуть вам всю живность, если вы сегодня оплатите все затраты!
Тут пастух оторвался от бумажки и улыбнулся толпе губами, оставляя глаза холодными:
- Видите, братцы, я говорил вам, что все очень просто! - после чего он снова уткнулся в бумажку, не замечая перемен в лицах собравшихся:
- Вы сами видели и фермы, и конюшни, и постройки для жилья. Все подсчитано, и расходы будут возмещены по справедливости, то есть одинаково с каждого двора, но с учетом поголовья в стаде. Это будет решаться конкретно в каждом дворе при работе комиссии по сбору долга, - отбарабанил Прут без запинки и сунул бумажку в карман, в котором словно утонули все слова и мысли собравшихся. Стояла тишина. Было слышно, как кучер отгонял от повозки неугомонных мальчишек. Пастух заговорил уже медленней:
- Конечно, сегодня никаких дел не будет, а завтра комиссия начнет работать по дворам, и я рад за вас, братцы, что этим летом избавил вас от хлопот со скотиной и вы могли спокойно и стабильно трудиться. Все будет хорошо! С такими, как вы, мечты всегда будут сбываться!
Толпа безмолвствовала, убаюканная речью пастуха, а он повторил деловым тоном:
- Завтра с утра работа комиссии. До завтра, братцы! Это чистая формальность, и она не займет много времени, - по привычке успокаивал жителей пастух, уже спустившись с пирамидки. Толпа расходилась успокоенная тем, что все будет по справедливости.
Наступило утро следующего дня, и все жители сидели по дворам в ожидании комиссии, которая не заставила себя долго ждать. Им, сидевшим по домам, было невдомек, что вместе с комиссией прибыл и расположился на окраине деревни огромный обоз из телег, которые бесконечной вереницей тянулись со стороны летних ферм, заполняя и заполняя пространство перед деревней. Комиссия начала работу без промедлений, начав с крайнего дома и двигаясь от дома к дому по улице. По обеим сторонам улицы, где работала комиссия, живой цепью застыли рослые волки в бойцовской позе. Их торсы через плечо украшала черная лента со словом из золотых букв ВОЛКГВАРДИЯ.
Все проходило тихо, размеренно, без суеты и действительно не занимало много времени. К дому, куда заходила комиссия в составе двух волков с черными папками и пастуха, подкатывали несколько пустых телег. Волки с этих телег соскакивали и выжидали во дворе. Прут знакомил хозяев с комиссией, после чего первый волк зачитывал из папочки величину долга, а второй волк без промедления делал в своей папке отметку об оплате, которая производилась волками с телег. Процедура эта занимала какие –то минуты и не доставляла хозяевам никаких хлопот. Они могли просто стоять и наблюдать, как волки с телег выносили из амбаров, из сараев, из дворов мешки с зерном, мукой, с картошкой, с кормами, успевая при этом нырнуть в погреба за соленьями. Хозяева не могли не благодарить пастуха за то, что он уладил для них вопрос с оплатой не деньгами, а в натуральном виде, что позволило им сразу, на месте, рассчитаться. Набитые битком телеги уезжали обратно, а у следующего двора уже поджидали новые подводы из вереницы, заполнявшей улицу. Даже собаки не мешали работе комиссии, разорванные волкогвардией уже в первые часы. Прут из каждого двора выходил последним, пожимая руки хозяевам и напоминая о том, что завтра они могут забирать свою скотину по квитанции, выданной комиссией. Для всех у него хватало радушных слов.
Несмотря на быстрые темпы работы, в первый день комиссия успела объехать половину деревни, оставив вторую половину на следующий день. Прут побывал во дворах второй половины, извинился перед многими хозяевами за пустые ожидания и всех успокоил, что завтра они тоже присоединятся к счастливчикам, вернувшим свою скотину. Когда последние груженые телеги вместе с комиссией покинули деревню, над ней нависла тишина, напоминающая стабильность деревенского кладбища. Собак было не слышно с утра, а к вечеру и петухи притихли. Одних, похоже, забрали за оплату, а другие словно ждали своей очереди и не хотели нарушать тишину своего последнего вечера. Калитки многих дворов после комиссии оставались открытыми и напоминали вывернутые карманы на большой дороге.
Был неурочный час, но у ворот Лавра собралась небольшая толпа. Люди стояли отдельными группками, не сбиваясь в одну толпу. Как на поминках. Показался Демьян, из второй половины деревни.
- Ну что? Как? Возвратили скотину? – тормошил он людей, переходя от группы к группе и заглядывая им в глаза, но те лишь отмахивались от него. На скамейке у ворот сидел Лавр, замерев неподвижно, с опущенной вниз головой, словно упорно пытался найти там, под ногами, ответы на свои вопросы. Непонятно как долго сидел он в этой позе. Услышав Демьяна, старец поднял голову. Глаза его блестели в свете полной луны, и блеск этот не походил на отражение радостных чувств. В его доме успела поработать комиссия, как и у всех, собравшихся у калитки.
Демьян подошел к старцу, но Лавр, опередив его вопросы, медленно заговорил:
- Всю жизнь мы привыкли работать и не знали другой жизни... Сегодня она пришла в мой дом, в наши дома, другая жизнь, – он оглядел людей, стоявших вокруг. -  Теперь мы знаем, что есть другая жизнь, и она не похожа на жизнь людей, привыкших жить своим трудом. Слова давались ему с трудом. Не потому, что он не знал о чем говорить. Ему было противно говорить. Он с трудом скрывал отвращение к происходящему, но так же медленно продолжал:
  - А ведь я мог бы спокойно умереть и не узнать этого, - мысли его были где-то далеко от скамейки, от избы, от столпившихся мужиков.
- Чего? - нарушил наступившее молчание Демьян, ловивший каждое его слово. Казалось, Лавр не услышал его и продолжал свою речь самому себе, звездам:
- Я мог бы умереть, не узнав, что недостаточно жить одним трудом, - Лавр снова замолчал. Слова пригибали его к земле все ниже и ниже, словно он сгибался от боли:
- Надо жить еще и своим умом, который защитит и тебя, и твой труд от чужого ума, не желающего жить своим трудом... Жаль, что я узнал об этом, - горестно вздохнул старец. -  Теперь моя жизнь... вся моя жизнь, - шепотом повторил он. -  Выглядит жизнью дурака, не сумевшего защитить свои труды.
Старец говорил сам с собой, ставя точку в своей жизни, и скамейка была для него не трибуной, а ритуальным местом для исповеди перед самим собой. Старец продолжал шептать:
- Я бы мог умереть с чувством гордости за свою жизнь, заполненную трудом и одним трудом, - он вздохнул. - Я не успел. Теперь мне будет стыдно лежать в гробу перед своими детьми....  Я… не научил их… защищаться от новой жизни.
Старец кивнул головой:
- У дитя годовалого легко отобрать игрушку…. Сегодня я чувствую себя таким дитем.
Он не слышал, как после его слов мужики заскрипели зубами, нещадно теребя в руках свои кепки. Лавр наконец