показывала старые фотографии, они тоже были совсем из другой жизни, нереальные.
Иногда Анна подозревала, что бабушка немного волшебница. И умеет читать мысли и угадывать желания.
Иногда её удивляла бабушкина наивность. Однажды она поддалась соблазну и на деньги, выданные бабушкой на продукты, не удержалась и купила дорогущую куклу, а бабушке сказала, что потеряла деньги, а куклу нашла. И бабушка поверила. Сказала: «Чего только не бывает!» А через какое-то время пожаловалась на знакомую: «Представляешь, какая она врушка! Утверждала, что видела тебя в магазине, когда ты покупала куклу. Я ей сказала, что ты гордая. И не будешь врать никогда. Потому что врут только мелкие и трусливые люди. Если человек себя уважает, зачем ему врать?» И Анне было так стыдно, что этот стыд запомнился на всю жизнь. И всю свою жизнь Анна брезговала врать. Жила по принципу: я не буду делать ничего, что стоит скрывать и чего стоит стыдиться. А если делаю то, что считаю правильным и нужным, то и не стыжусь этого, и нет нужды врать. Когда родители вернулись, Анна переехала к ним и бабушку стала видеть реже. С возрастом появились другие интересы, как-то не до бабушки стало. Хотя случалось и за советом обратиться, и за деньгами. Уж откуда бабушка находила деньги при её-то мизерной пенсии, это только потом Анна задумалась.
А советы были традиционно мудрыми, хотя порой и неожиданными.
Последний год жизни бабушка жила у сына с невесткой, чем последняя была очень недовольна, хотя идея объединить квартиры под предлогом присмотра за бабушкой исходила именно от неё. Анина мама эту идею критиковала всячески, но сама взвалить на себя обузу не захотела. Анна, к своему стыду, тогда как-то устранилась, поступила в университет в другом городе, новая жизнь всё вытеснила. Приезжала от случая к случаю.
Когда бабушка умерла, Анна была на практике, в глухой деревне собирала фольклор , и чудом успела к похоронам. Невестка как-то мгновенно ухитрилась повыкидывать из освободившейся комнаты бабушкины вещи и, что обиднее всего, фотографии. Анне и в голову не приходило, что та может их выкинуть, а то бы забрала заранее. Бабушка сколько раз предлагала: «Умру – пропадут». А Анна отмахивалась каждый раз с легкомыслием юности: «Ну, опять о смерти! Не придумывай глупости!» Почему-то тогда считала себя мудрой и всезнающей, а бабушку – старенькой и несмышлёной. И вот поставили перед фактом: ничего от бабушки не осталось. Только одна единственная вещь. Вещь, которой бабушка дорожила больше всего и которую не захотела брать с собой в чужой дом. И буквально вынудила Анну забрать её себе, под обещание сохранить.
В далёком 1921 году бабушка Анны была юной и восторженной. Училась на рабфаке, писала стихи и мечтала о славе великой поэтессы. В июне она впервые вживую услышала выступление Гумилёва – и влюбилась насмерть. Ей удалось с ним познакомиться и даже прочесть ему несколько своих стихотворений, и он их похвалил и дал несколько вполне дельных советов и подарил ей свой сборничек, тонкую книжонку на скверной бумаге, и на первой страничке, внизу, набросал – лично для неё! – экспромт. И пригласил к себе в студию. И, естественно, она ничего так не хотела, как ходить в эту студию, но работа и рабфак отнимали всё время. Всё думала, что ещё немного, и выберется. И тут его арестовали и убили. И было страшное горе . и чувство страшной вопиющей несправедливости. Потому что ни одной секунды она не верила, что Гумилёв мог быть замешан в чём-то плохом. Тем более, в таком, за что можно – расстрелять. И конечно, бабушка хранила этот сборничек всю свою жизнь как святыню, и, разумеется, знала его наизусть, как знала и Анна, которой его читали с детства бесчисленное количество раз, и сборничек успел изрядно истрепаться, и последние годы его старались не брать лишний раз в руки, чтобы не тревожить пожелтевшие странички.
Первое время Анне нравилось хвастаться им перед теми, кто ПОНИМАЕТ. И кому возможность прикоснуться к написанным великим поэтом строчкам казалась сродни чуду. И сами стихи на этих ветхих страничках воспринимались иначе. Более НАСТОЯЩИМИ. И загорались глаза. И ей отчаянно завидовали. И хотели если не обладать таким же, то хоть подержать в руках.
Но с годами Анна перестала хвастаться сборничком. Он перестал быть для неё редким изданием, культовой вещью. А стал просто памятью о бабушке. Единственное, что от бабушки осталось, причём не просто вещь, а бесконечно дорогая бабушкиной душе, память о её первой влюблённости, о её надеждах, о её юности. А для Анны ещё и память о бессчётных вечерах, когда бабушка укладывала её спать и нараспев, с нежностью и любовью, читала ей не всегда понятные, но такие красивые строчки. И в Аниных снах бродили потом изысканные жирафы, и тигры подходили к ней потереться о ноги, и прекрасное озеро Чад переливалось красками под жарким африканским солнцем.
Сборничек давно хранился в прозрачном пластиковом футляре, перечитывать его Анне необходимости не было, она помнила каждую запятую. Сборничек стоял за стеклом книжного шкафа – как у некоторых стоят иконки.
Сборничек был основной причиной ссор с Серёжей. Серёжа приходил в дом, и его тянуло, как кота к сметане, схватить, листать, а у неё замирало сердце от страха, что странички сейчас не выдержат, рассыплются, да и что там уже читать, всё уже читано-перечитано, а Серёжа обзывал её мещанкой и говорил, что она устроила мавзолей, а хоронить такие вещи грех, и они ругались и даже кричали друг на друга. А удержаться и не трогать - это было выше его сил.
И вот сборничек пропал. Анна методично проверила всю квартиру – хотя точно помнила, что перед её уходом на работу сборничек был на обычном месте, за стеклом.
Всё было там, где положено. Деньги. Побрякушки. Ноутбук. Фотоаппарат. Дорогой, кстати, реально дорогой. Сборничка – не было. Зато на кухне обнаружила пустую пачку от сигарет Сamel. Camel курил Серёжа. Но Серёжа заходил три дня назад. И никаких пачек на столе ещё утром не было. Значит, оставил вор.
Она позвонила в милицию. Приехали два симпатичных молоденьких милиционера, пока один ходил по квартире, измеряя зачем-то кухню и коридор и фотографируя всё подряд, второй задавал вопросы: кто приходил накануне, у кого были ключи. Попросил ещё раз посмотреть, что пропало. Уточнил, насколько ценной была книга. Как объяснить, что бесценной? Сказала, что стоила 10 000 долларов. Удивился, но записал. Уходя, ещё раз напомнили:
- Подумайте, у кого могли быть ключи. Замки не взломаны. Открыли родными.
И тут она вспомнила. Когда-то давно уезжала на два месяца и просила Серёжу присмотреть за квартирой. И оставляла ключи. А потом так и не забрала. Как-то забыла. А ещё вспомнила, как он часто шутил, что кража книги это не преступление, а преступление книгу хранить, но не читать.
Но ведь Серёжа знал, что для неё эта книга.
Или так и не понял, раз постоянно хватал в руки и ругался с нею?
Неужели он заезжал без неё и взял Гумилёва без спросу?
Она разозлилась.
Само собой, она не могла рассказать милиционерам о Серёже. Сдать. Ужас какой.
Дождалась их ухода – и позвонила Серёже.
- Серёжа, верни Гумилёва.
- Какого Гумилёва?
- Не придуривайся. Моего Гумилёва. Бабушкиного. Это же ты его взял.
- Анька, ты чего? Свихнулась уже со своим Гумилёвым?
- Серёжа, ты ко мне заезжал сегодня? Без меня?
- Как я могу к тебе заехать – без тебя?
- У тебя есть ключи от моей квартиры.
- Какие ключи?
- Я оставляла тебе, когда уезжала.
- А, да. Где-то есть, наверное. А причём тут Гумилёв?
- Это ты его взял, я знаю. Я твои сигареты видела.
- Ань, у тебя крыша поехала?
- Это память о бабушке! Ты не имел права его трогать!
- Ау! Ты меня слышишь-то? Не брал я твоего Гумилёва! Совсем ты с ним чокнулась уже. Ищи лучше.
Серёжа говорил, словно выпил. Неуверенно и запинаясь. То ли от выпивки, то ли от вранья.
Честно говоря, когда Анна сообразила, что никакого вора не было, а была Серёжина шалость, она испытала облегчение.
Она думала, что сейчас позвонит Серёже, Серёжа покается, что не удержался от соблазна, тут же приедет, она его пристыдит, и инцидент будет исчерпан. Хотя сборничек теперь придётся убирать подальше. Это было, конечно, чёрт знает что. И Серёжу стоило пропесочить хорошенько. За то, что заставил волноваться, что взял без спросу, а это хамство вообще-то, что она, как дура, от растерянности звонила в милицию, перевернула квартиру вверх дном, а главное, так переживала!
Но, самое невероятное, Серёжа и не собирался признаваться и каяться. Он – лгал!
Она что-то ему говорила, от потрясения этой его ложью не совсем отдавая себе отчёт в сказанном, и кончилось тем, что Серёжа пробормотал что-то совсем уж невнятное и бросил трубку, а она осталась вместе со своим потрясением.
И это открытие - что её давний и практически самый близкий друг оказался вором и лгал ей, и плевать ему было на эту их дружбу и на её переживания – это открытие оказалось куда болезненнее для неё, чем даже потеря её бесценного сборничка.
Она не стала звонить в милицию. Противно было даже представить себе: рассказывать посторонним казённым людям, какие у неё были отношения с подозреваемым, и почему она подозревает именно его, и встречаться с ним во время очных ставок (вдруг придётся?), а он, конечно, будет всё отрицать, как отрицал сейчас, и книжку она уже не вернёт, а друга, как оказалось, у неё и не было.
Когда через 3 дня ей позвонили сообщить о смерти Серёжи, её первым желанием было соврать, что она не сможет прийти на похороны. Но она привыкла – не врать. Объяснить рыдающей дочери, почему не хочет проститься с её отцом его давняя подруга, было невозможно. И Анна сказала, что придёт. И пришла. Раз обещала. И стояла с каменным лицом – благо, никто не ждёт от тебя на похоронах особой общительности. А отсутствие эмоций легко сходит за шок.
Кстати, кроме дочери, никто особо и не рыдал. Его подружки по универу и турпоходам скорее томились, чем горевали. Хотя он и утверждал, что они его обожают. Тоже стояли с каменными лицами и словно выжидали, когда будет прилично сбежать.
Сомнение
А Ларе приснился её Кот.
Как будто Лара занималась уборкой, зачем-то двигала мебель и вдруг заметила Кота. Кот сидел на подоконнике и смотрел на неё насмешливо.
- Ты… - потерянно сказала Лара. – Ты решил вернуться.
- Нет, - сказал Кот. – Я теперь с Серёжей. Серёжа хороший. А ты – глупая.
И Лара проснулась.
И весь день нет-нет да и вспоминала сон. И слова Кота. И мгновенное облегчение, что да, так и есть. Кот абсолютно прав, а она не видела очевидного, всей этой неправильности произошедшего.
С чего она, собственно, взяла, что Кота отравил Серёжа? Лишь потому, что его смерть так странно наложилась на предсказание цыганки? Потянуло поверить в параллельные миры и прочую абракадабру?
Что она знает об этой цыганке? О Серёже она знает много. О его легкомыслии, безалаберности - и о готовности примчаться по первому звонку, выслушивать её стенания, вытирать ей слёзы и сопли, сочувствовать, доводить до абсурда всё, что обсуждалось, что казалось трагедией, превращать любую неприятность в повод для стёба. И вот – час назад рыдала, и уже хохочет на пару с ним, и жизнь опять переносима.
Как ей не хватало того
