Смотрите и судите сами

трудом Седрику удалось договориться с высоким юридическими начальством, чтобы чадо в эту ночь отпустили домой под колоссальный залог. А завтра опять под арест — и никаких отговорок.
            Пока тащили мажора домой, коллективный разум выискивал и сладострастно смаковал те или иные способы наказания, каким будет подвергнут подлец по приходе домой, одно кровавее другого, но вскоре стало ясно, что мажор по-прежнему оставался в таком невменяемом состоянии, что любые наказания, даже самые кровавые, остались бы в туне. Накопленный же коллективный гнев требовал немедленного выхода. Тогда кто-то объявил, что, а может, чадо не так уж и виновато. Виноваты, скорее всего, некие дурные влияния, которые и привели к такому катастрофическому результату. Ну не от рождения же он такой невменяемый. И все тут же мгновенно осознали, что да, тут явно не без чужого дурного влияния. И на это не без находчивости Седрик справедливо заявил, что у любых влияний наверняка имеются вполне конкретные источники. Тут же стали злобно перебирать все подходящие для этого кандидатуры — как-то само собой определилось, что из присутствующих (из чисто солидарных соображений) выбирать жертв не следует, а из прочих, то есть из числа тех, кто в данный момент отсутствовал, по тем или иным причинам тоже почти никого не нашлось (один был в хороших со всеми отношениях, другой часто сужал семью деньгами, у третьего были высокопоставленные родственники в правительстве, ещё один привёз из-за границы золотую махорку). В общем, постепенно выяснилось, что, кроме нас с Диггером, некого было и обвинить. Впрочем, мы явно подошли по всем параметрам. Все тотчас яростно и с гневом закричали, что именно мы во всём и виноваты, что все давно нас справедливо подозревали, что теперь-то мы получим по заслугам за подлое совращение невинного мальчика. "Пороть их! Пороть!" — крикнул кто-то из самых горячих. Другие же предлагали лишь ограничиться тем, чтобы с позором вышвырнуть нас из квартиры. "Правильно! Правильно!" — поддержали их криками. И только дипломант физико-математического факультета отмалчивался, плотоядно скаля зубы и нервно стискивая ладони. Всем стало ясно, что месть в его исполнении будет ужасной. Отчего они все так решили, ума не приложу. Быть может, подумали, что мы с Диггером, как и все они, тоже слеплены из такой же хлипкой несуразной интеллигентской плоти и при первых признаках опасности поднимем лапки кверху. Ага, как бы нет так...
            Как только толпа ввалилась в нашу спальню, как мы тут же приняли вертикальное положение и стали таким образом, чтобы не быть окружёнными. Эти наши уверенные действия произвели впечатление. Один только Седрик осмелился приблизиться ко мне вплотную, остальные же сгрудились у двери, то поглядывая на нас, то друг на друга.
            — И в чём тут сыр-бор? — поинтересовался я.
            — А вот сейчас узнаешь! — заорал Седрик, подбадривая себя собственным криком, и решительно нагнулся, намереваясь ухватить меня за щиколотку, чтобы опрокинуть на пол и с позором выволочь на крыльцо, а там уже выбросить меня на улицу как мусор. Он, наверное, уже видел себя этаким былинным богатырём, сокрушающим змиевы полчища.
            Но не тут-то было.
            Не желая бывшего друга калечить, я легонько пнул его коленкой в лицо, и он тут же растянулся на полу с самым обескураженным видом. Было совершенно очевидно, что с физическими единоборствами у математиком не очень.
            — Успокоился? — спросил я у него.
            — Я сейчас полицию вызову, — неуверенно пообещал он.
            — Это пожалуйста. Начальник полиции мой кум. Давненько я его не видал.
            В комнате воцарилось подавленное молчание. Всем присутствующим (и Седрику в том числе) стало совершенно очевидно, что в лице двух сторон бытия (а именно, нас с Диггером с одной и семейством математиков с другой) столкнулись две силы, настолько различные, что даже яростным конфликтом в пользу хозяев тут ничего никак не разрешить. Ситуация была даже не тупиковая, а заранее безнадёжно ими проигранная. Что тут поделаешь, не унижать же их до окончательной потери достоинства. И я бросил им крохотный спасательный круг.
            — Ладно, — сказал я со вздохом. — Мы сами сейчас уйдём. Не хотите видеть нас в числе своих гостей, что ж... насильно мил не будешь.
            И мы с Диггером спокойно двинулись к выходу. Толпа на нашем пути послушно расступилась, выпуская нас из спальни в полутёмный коридор, поблуждав несколько минут по которому, мы выбрались наконец на улицы, где и простились с нашими доброжелательными хозяевами, самые смелые из которых даже спустились с нами по лестнице на несколько ступеней. И лишь только мы отошли метров на 50, как голоса позади нас несколько оживились. Должно быть, они вообразили, будто мы всё-таки уходим не по собственной воле, а под их давлением, то есть это они как бы выгнали нас. Кто-то что-то сбивчиво забормотал, кто-то свистнул, но этим, собственно, вся их активность и ограничилась. Мы, впрочем, на всё это внимания уже не обращали, направившись в ТЦ, справедливо рассудив, что ночлег со стульями под задницей всё лучше, чем вообще никакого...
            Я знал, что, согласно пророчеству, нашествие начнётся где-то после двух пополудни. Мэрс же Бруклин обежал доставить в обед. Стало быть, у меня был, хотя и ограниченный, но вполне надёжный запас времени, чтобы убраться из Города без проблем. Но всё пошло как-то не так.
            Бытие было какое-то неустойчивое — быть может, потому, что неустойчивым был у меня нерв, взбаламученный тяжёлым пророчеством. Диггер, проснувшись, сразу же убрался в район Приэманья, где у него были незаконченные дела, и с той поры я его больше не видел.
            Небо, на которое я в течения дня время от времени смотрел, словно бы трескалось, распадаясь на отдельные фрагменты, но потом собиралось опять, демонстрируя прежние цельность и красоту. Торговки из соседних бутиков уныло сидели по своим углам, не желая общения. Только чай время от времени заказывал для себя Толстый Эд...
            А потом я проснулся окончательно. Гнетущее впечатление, создаваемое надвигающимся путчем, с каждой минутой усиливалось. Стало ясно, что Диггера я и впрямь больше не увижу — никогда. В двенадцать , как и обещалось, пригнали мэрс, а через десять минут после того всё и началось.
            Я ждал Диггера до последней минуты, до той самой, когда, войдя в соседний офис, увидел там Гэма. Гэм был прекрасный парень с открытым лицом и ясными добродушными глазами, в которых, кроме пены добра, никогда ничего не плескалось. Мне показалось, будто пена эта была одного и того же состава, что и материя звёзд из Южного Креста.
            — Друг, — сказал я ему прямо, — не желаешь ли отправиться со мной на Лазурный берег. Освободилось одно место в машине.
            Он вскинул на меня удивлённый взгляд.
            — Не понял.
            — Чего тут непонятного? — проворчал я. — Времени для объяснения нет. Скоро и сам всё поймёшь. На Город надвигается апокалипсис, и поверь — это не шутка. Если мы не уберёмся сию же минуту, то в следующую превратимся в чугунные шестерёнки.
            Должно быть, вид у меня был предельно серьёзен и убедителен.
            — Я согласен, — сказал он, не медля ни секунды.
            — Тогда сейчас же отправляйся во двор и в синий мэрс загружай сложенный подле него багаж. Я сейчас буду.
            — Понял, — выкрикнул он и кинулся вниз.
            Где-то в отдалении раздались приглушенные крики. Выйдя из офиса, я по блестящему коридору дошёл до перекрёстка и поглядел налево, где на ту сторону проспекта прямо над проезжей частью тянулся воздушный стеклянный переход — туда, где располагалась вторая часть здания Торгового Центра. Там мельтешило какое-то движение. Какие-то люди бегали туда и обратно словно бы в панике. Какая-то молодая женщина с малолетним ребёнком на руках выбежала из-за угла, но тут же разом обмякла и повалилась на клетчатый пол, как парализованная. Ребёнок упал рядом с ней. Из-за угла появились и, стелясь по-над самым полом, потянулись вдоль стен слои чёрного и тяжёлого на вид дума, который, как некое живое существо вроде удава, неторопливо и основательно, обхватывал всех, кто попадал в сферу его влияния, абсолютно их обездвиживая. В нашу сторону он пока что не двигался. Я понял, пройдёт минута-другая, и через вентиляцию газ проникнет и к нам. Я ворвался в свой офис — мне всё казалось, что я забыл там что-то важное, хотя вместе с тем и понимал, что всё важное уже давно упаковано и дожидается меня внизу подле (или уже в) автомобиля. Я лихорадочно схватил какие-то зонтики, какую-то барсетку, валявшуюся на столе (какая барсетка, откуда?), и вдруг с ужасом предположил, что это, наверное, у меня сейчас паника, вызванная действием приближающегося газа, и всё так и вздрогнуло во мне диким страхом, сердце подпрыгнуло, будто было чем-то отдельным от всего остального организма и стремилось из него вырваться любой ценой, чтобы спастись, спастись, спастись, и я, не чуя ног, не чуя собственного тела, кинулся вниз по лестнице, кляня себя на ходу, какой же я идиот, дотянул до самого последнего момента. Но вот, наконец, и двор, дверь (бухнув) выпустила меня в его огромные, раздувшиеся до самого неба объятия, и я задышал с нервом и часто, как вентилятор, и какие-то ленивые неторопливые люди, с удивлением глядевшие на меня, бродили там без всякой цели (во всяком случае, мне так показалось, наверное, никто из них ещё не в курсе про надвигающуюся смерть), а у самых ворот стоял мой надраенный зверь с отдельными приводами на каждое из четырёх колёс, и мотор уже ревел, готовый рвануть на все сто, а то и на все двести, послушный воле хозяина.  Гэм кричал мне что-то на встречу, но я не слышал его, боясь оглянуться назад, чтобы не потерять хотя бы доли мгновения. Я ввалился в салон и тотчас же по звериному выдохнул:
            — Гони!
            И уже, когда мы под свист визжащих тормозов выкатывались на проезжую часть, я оглянулся и краем глаза увидел, как из распахнутых дверей ТЦ споро и как-то по-военному деловито выскакивают и охватывают всех присутствовавших там людей в кольцо странные фигуры в чёрном камуфляже и противогазах, похожие на выпрыгивающих из ада демонов, — воистину апокалипсическая картинка.
            Дальше была одна только сумасшедшая езда, казавшаяся абсолютно бессмысленной. Мы петляли по улицам, пытаясь оторваться от какой-то, возможно, несуществующей погони. Мы эту погоню не видели, но нам почему-то казалось, что она обязательно должна быть, и не в эту, так в следующую минуту настигнет нас, чтобы превратить и меня, и Гэма в бесчувственных роботов. Город как-то разом наполнился огромным количеством разнообразных людей. Их и без того всегда было много. Но казалось, что именно в день путча их стало в несколько раз больше. Они ходили по тротуарам, как выведенные из себя животные, то и дело перебегали улицы в неположенных местах, и дважды мы из-за них чуть не попали в аварию. То там, то здесь откуда-то вываливались разнообразные военизированные колонны — автотранспорта, людей (если это было ополчение, то когда оно успела так организоваться?), над