За Лихоманкой какие-то джигиты на перекрёстке выясняли, кто кому должен уступить дорогу. Образовался затор. Взаимные проклятия нарастали. Потом мимо под треск барабанов и звуки духового оркестра промчалась блестящая кавалькада экипажей, запряжёнными вороными лошадьми, — свадьба. После них в воздухе ещё долго стоял терпкий запах цветов и вина, специально пролитого на мостовую. Над заливом медленно тянул своё необъятное тело лиловый светящийся дирижабль. Какая-то кроваво-рубиновая звезда (рейсовый аэробус) плавно заходила на посадку из глубины ультрамаринового неба.
Где-то в недрах огромного Города власть всё ещё переходила из одних жадных рук в другие.
Наконец мы выбрались в более спокойный район. До окраины было ещё далеко — не так просто выбраться из центра за пределы многомиллионного мегаполиса, но всё же мы вздохнули с явным облегчением. Конечно, и здесь то и дело нам попадались признаки надвигающейся катастрофы: какие-то женщину в чёрном — то ли монахини, то ли этнические немки, которым полагается после замужества носить чёрное; какой-то паренёк с сияющим лицом, с важным видом тащивший под мышкой связку сразу из нескольких автоматов; появившийся где-то далеко за нашими спинами серый армейский грузовик (это в тот момент, когда мы, войдя в окружение частного сектора, по длинному склону поехали вниз), и я настороженно стал за ним наблюдать, но он вдруг, не подойдя к нам ближе, чем на двести метров, остановился, из кабину лениво вывалился водитель, поднял капот и стал ковыряться в моторе, а с бортов кузова посыпались солдаты, стали сворачивать самокрутки, заигрывать со стоявшими невдалеке девицами и в целом вести себя естественно и беззаботно. И я, глядя на них, вдруг подумал, что, оказывается, самый главный чемодан, который я забыл в офисе, наверняка лежит сейчас у них в кузове, потому что они ведь грузили всё что ни попадя — и своё, и чужое, наверняка по запарке прихватили и мой чемодан, и это очень сейчас удобный момент, чтобы его вернуть, пока они там стоят, и я даже сказал, чтобы Гэм немедленно затормозил и ждал меня здесь — ничего ведь пока что опасного вокруг не происходит, одни ленивые обыватели, но он заупрямился, заявил, что идти сейчас к солдатам всё равно, что в пасть к волку, чёрт с ним, с этим чемоданом, но я ответил, что никакой не чёрт, что без этого чемодана мне дальнейшая жизнь не жизнь, потому как в нём собраны все артефакты моей предыдущей эпохи: фотографии, медальоны, интеллектуальные измышления, в которые мне было так приятно окунаться иной раз вечерами; там и любимые книги, и сигара, которую я регулярно по пятницам поджигаю старинной зажигалкой, доставшейся мне от старшего брата по наследству, который давно умер, а зажигалка всё ещё здесь, вместе с прочим, таким милым и важным лично для моего сердца барахлом... И тогда Гэм наконец плюнул и, сбавив скорость, прижал машину к обочине.
— Я быстро, — поспешил я его успокоить. — Одна нога там, а другая здесь. Ты пока что тут посиди. Если же вдруг какая опасность, что ж — рви когти. Я как-нибудь сам выберусь.
— Буду ждать тебя до последнего, — пообещал он, и мне без всяких дополнительных уверений стало совершенно ясно, что слова с делом у него не расходятся.
Таким я его и запомнил — светлым, с лучистым лицом, исполненным наивного простодушия, веры в настоящую мужскую дружбу и экзистенциальное добро. Может, слова "экзистенциальное" он и не знал, но само понятие того имелось в нём естественным образом, как данность, как глубинная его природа, именно из которой и куются самые замечательные в мире люди.
Я кивнул ему и по середине брусчатой дороги пошёл вверх к серому грузовику. Водитель там всё ещё копался в моторе и по всему его виду, неторопливому и размеренному, можно было заключить, что он никуда не торопится и торопиться не собирается, как бы его даже не заставляли. Когда я подошёл, солдаты насторожились.
— Кто таков? — поинтересовался один, крепко сбитый здоровяк под метр восемьдесят, с изрытой оспой лицом и толстыми загрубевшими от работы в поле пальцами, в которых он держал самокрутку.
— Свои, — сказал я.
— Знаем мы таких своих. Слава Федотовым ! — скажи!
— Слава Федотовым! — послушно рявкнул я, и они тотчас утратили ко мне интерес, вернувшись к прерванному разговору. Только здоровяк по-прежнему продолжал глядеть на меня, чуть расслабившись и, должно быть, ожидая, когда я, наконец, объясню, за каким лядом к ним пожаловал.
— Тут в ваш грузовик мой чемоданчик закинули, — сказал я. — Разрешите поглядеть.
— А, — сказал здоровяк. — Что ж, гляди.
Получив добро, я полез в кузов — там и впрямь было навалено всевозможного барахла, и, что самое удивительное, оказался там и мой чемоданчик, небольшой, из крокодиловой кожи, с фотографиями и прочим барахлом, так милый моему сердцу.
— Нашёл, — сказал я обрадовано. — Вот он. — Я показал солдатам свой чемодан. — Просто чудо, что он у вас отыскался.
— Бывает же такое, — сказал кто-то равнодушно.
Они глядели на меня без всякого интереса, как глядит без всякого интереса старая мебель на гостей в какой-нибудь квартире. Ни ей до гостей никакого дела, ни гостям до неё.
Я поблагодарил солдат за неравнодушие и двинулся уже было в обратную сторону, как вдруг остановился, неприятно поражённый до глубины души. Между мною и моим зверем, в котором дожидался меня Гэм, то есть по той самой дороге, по которой я всего несколько минут назад проходил, теперь шли в мою сторону несколько человек в таком знакомом мне чёрном камуфляже и блестящих противогазах. Эта их постоянная безликость была особенно устрашающей. За их спинами уже неподвижно лежали несколько тел — случайные, судя по всему, прохожие, так неудачно вышедшие сегодня из дома. Гэм же вроде находился чуть дальше. Во всяком случае, его видно не было, но машина там всё ещё стояла. Тут за моей спиной взревел и стал удаляться мотор — это водитель грузовика, оценив обстановку, разом устранил все неисправности и, развернувшись, уехал вместе с солдатами. Я остался с путчистами один на один. Стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь с их стороны к себе повышенного внимания, я пересёк улицу и вошёл в переулок, рассчитывая, что, может быть, удастся, окольными путями миновав этих чёрных упырей, снова через какое-то время выбраться на прежнюю улицу, где ниже по склону дожидается меня Гэм.
Признаюсь, друзья, с того рокового момента я всё ещё брожу по этой чёртовой местности. Я всё никак не могу найти параллельную улицу, чтобы свернуть налево и, обогнув путчистов, выбраться наконец к моему Гэму; параллельной обходной улицы всё нет и нет, мимо меня по обе стороны всё тянутся и тянутся непрерывными рядами дома, мрачные, окружённые нескончаемыми высокими заборами, облепленные густым плющом и колючим шиповником, пробраться через которые нет никакой возможности. Нет возможности мне и вернуться назад, так как я в какой бы момент не оглянулся, там обязательно маячат зловещие закамуфлированные чёрным фигуры, которые вроде бы и не преследуют меня активно, не стремятся меня догнать любой ценой, но я уверен, что стоит мне только ускорить шаг, как они ускорят шаг тоже, и что стоит мне только попытаться мимо них пройти в обратную сторону, как они обязательно поинтересуются, кто я такой, а то и без расспросов прыснут мне в лицо своим чудо-нектаром, и я мгновенно превращусь в послушного козлёночка на веки вечную. Город постепенно вокруг меня как бы дряхлеет, обесцвечивается, как старческая плоть, всё, что я вижу вокруг себя сейчас, становится как бы одноцветным, монохромным, как, к примеру, коричневая плёнка в стилизованном под старину фильме. Небо постоянно затянуто тучами. И кажется мне в какие-то моменты, будто не жизнь сейчас вокруг меня происходит, а некий паутиновый египетский сон, порок, из которого нет никакого исхода, он бесконечен, и самое в нём страшное — это то, что даже всё это понимая, отдавая сам себе полный в этом отчёт, я тем не менее не могу пошевелить ради собственного избавления даже пальцем, не имею в себе ни малейшего мужества, даже самой ничтожной капли, для того чтобы сделать хотя бы попытку, повернуть всё-таки назад, попытаться разметать эти преследующие меня фигуры, дать им последний бой, превратить их в ничто, в пыль, наконец освободиться, а потом наконец и вернуться к своему другу, который наверняка всё ещё меня дожидается, как и обещал подле нашей машины, но я, увы, обречён на это вечное бессмысленное скитание, а в руке у меня отяжелевший, ставший почти неподъёмным чемодан, набитый никому не нужным барахлом, и что ничто иное мне больше не суждено...
17.12.2018 г.
Вот, как почти каждый человек в своей жизни...