На реках Вавилонских

квартала аль-Карх.
Евтихий, сощурив глаза, слушал.
– Это – шиитский квартал, – добавил аль-Фадл. – Шиитский, – повторил для большей убедительности.

7.
«Харун ар-Рашид. Глава мусульман, халиф, 23-й преемник пророка Мухаммеда. В Византийских хрониках именуется как Аарон, вождь аравитян. Родился в 763 году, младший сын 21-го халифа аль-Махди (775-785). С правлением ар-Рашида связан расцвет и начало крушения Багдадского халифата. Фигурирует в многочисленных легендах как великодушный правитель, любящий переодеваться в бедняка и гулять по ночному Багдаду в поисках приключений. Исторический ар-Рашид боялся Багдада и жил в укреплённых военных крепостях; к власти в 786 году пришёл в результате стечения противоречивых обстоятельств…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Жизнеописания).

На окраине города возле запираемых на ночь ворот лежал гостиничный двор. Только здесь, в этом месте, власти Багдада позволяли жить иноземцам немусульманской веры. Для франкских послов приготовили наилучшие комнаты – те, куда не залетали тучи мух с верблюжьего загона и где было относительно прохладно.
Евтихия поселили в одной комнате с переводчиком Ицхаком. Ицхак стоял на коленях и шептал слова еврейской молитвы, стараясь не замечать румийца. Евтихий развернул тяжёлую, завёрнутую в полотно доску – икону Богоматери Оранты, молящейся с воздетыми руками. На обороте иконы сиял и другой лик – образ Спасителя Христа, но край образа и половина лица Господа были залиты полустёртой, давно впитавшейся кровью. Глубокая трещина, след от удара, бежала по иконе сверху донизу.
Ни псалмов, ни вечернего правила Евтихий не начинал. Он ждал – пусть иудей закончит чтение, тогда, быть может, и его молитва окажется чище, светлей и смиренней. Перед Ицхаком лежала Книга Хвалений, библейская Псалтырь, написанная на древнем языке евреев. Евтихий плохо понимал иврит и ещё хуже читал на нём. Хотя когда-то одно из заданий вынудило его освоить азы еврейской речи.
Евтихий не выдержал:
– Исаак! – позвал он по-гречески. – Кто такой аль-Фадл Бармак? Расскажи мне…
Ицхак запнулся, но дочитал псалом до конца. Кажется, еврей повторял скорбную песнь угнанного в Вавилонский плен иудейского народа. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах, посреди его, повесили мы наши арфы…»
– Незаурядное дело? – Ицхак снял с головы ритуальный покров и поднялся с колен.
– Нет, заурядное до неожиданности, – Евтихий смотрел мимо Ицхака в окно на городскую стену. – Я и прежде вызволял пропавших девиц. В том числе из тайных манихейских храмов, где их опаивали афродизиаками и превращали в блудниц-вакханок. Но за их судьбу всегда беспокоились хотя бы отец с матерью, а не чиновники дворца. Поэтому скажи мне, кто такой аль-Фадл, а, Исаак?
Ицхак поднял брови и округлил глаза, потом сузил их, соображая.
– А разве тебе не известно, что её отец Харун ар-Рашид – сын рабыни, а, Евтихий?
– Ты хочешь просветить меня касаемо родственников девицы? Ну-ну.
– Её бабкой была властолюбивая Хайзуран. Она умерла двенадцать лет назад. Она была не арабка, а персиянка-наложница, купленная у работорговца на рынке. Харун ар-Рашид был младшим её сыном. Когда у Хайзуран пропало молоко, её сыну привели кормилицу – жену Йахъи Бармака, только что родившую своего первенца аль-Фадла.
– Ах, вот оно что!
Ицхак многозначительно указал пальцем куда-то вверх:
– Во-о-от, – протянул он, смакуя. – Аль-Фадл – молочный брат нынешнего халифа. Этого ар-Рашида, рабыниного отпрыска, в семь лет забрали в мужскую половину дома. Его растили и холили, но, сам понимаешь, нет-нет да напоминали, что он – всего лишь младший сынок купленной на базаре рабыни. Не арабки. К тому же родной отец ещё не был в ту пору халифом.
– Кто здесь правил?
– Правил дед аль-Мансур, брат первого халифа из Аббасидского рода. Того самого, которого привёл к власти Халид ибн Бармак – отец Йахъи Бармака и дед аль-Фадла, Мусы и Джафара.
– В те годы, – в раздумье покивал Евтихий, – только что построили этот город. Верно?
За окном стемнело, и муэдзин протяжно, певуче, по-своему красиво затянул призыв мусульманам Багдада откладывать дела и обращаться к коврикам для молитвы. Багдадцы вставали на вечерний намаз.
– Ар-Рашид терпеть не может Багдада, – Ицхак настороженно слушал, как с минарета поёт муэдзин. – Ему всюду мерещатся шиитские заговоры.
– Так что же аль-Фадл? – настаивал Евтихий.
– Аль-Фадл? – Ицхак пожал плечами. – Он рос рядом с ар-Рашидом, только и всего. Ар-Рашиду было двенадцать лет, когда умер его дед, а отец, став халифом, наконец, соизволил жениться на его матери. Ему было восемнадцать, когда отец впервые отправил его в военный поход. Тот самый византийский поход, когда арабы дошли до вашего Трапезунда, и ар-Рашид сделался эмиром Армении и Азербайджана. Его наставник Йахъя Бармак уже тогда был его секретарём и помощником.
– Аль-Фадл находился с ними?
– Естественно. А также – Джафар и Муса, по мере их взросления. В те годы никто не рассматривал иных наследников халифа, кроме сыновей Хайзуран – старшего аль-Хади и младшего ар-Рашида. Вот только… – Ицхак замолчал.
– Что? – поторопил Евтихий.
– Хайзуран была в ссоре со старшим сыном, с аль-Хади. Угадай, почему? Аль-Хади не был молочным братом сыновей Йахъи Бармака. Соответственно, не имел оснований горячо любить их семейство.
– Так. Понимаю, – нахмурился Евтихий.
– Старый халиф, руководимый Хайзуран и Йахъёй Бармаком, даже поехал к ар-Рашиду в Азербайджан, чтобы назвать его преемником, минуя аль-Хади.
Евтихий остановил его:
– Дальше я помню, Исаак. Халиф внезапно умер в дороге, аль-Хади въехал в Багдад, а ар-Рашида бросили в тюрьму.
– В зиндан, – поправил Ицхак. – Это такая яма…
– Я знаю, Исаак.
С улиц Багдада не доносилось ни звука. Тысячи, десятки и сотни тысяч мусульман города стояли на коленях, обращенные лицом на юг, к Мекке, молясь о благоденствии Багдада и его халифов – преемников Мухаммеда.
– Молодой халиф аль-Хади, – Ицхак отчего-то понизил голос, – отметился лишь тем, что устроил под Меккой кровавую резню клана Алидов, праправнуков Мухаммеда. За что заслужил у шиитов проклятье как очередной «враг семьи пророка». Где-то через год, – Ицхак пожал плечами, – да, всего через год аль-Хади неожиданно умер. Его отравили. За границей Халифата ходили слухи, будто бы с подачи Бармакидов его отравила родная мать, Хайзуран.
– Даже так?
Ицхак уверенно кивнул:
– Потом, при её любимце ар-Рашиде, она полновластно царила над Халифатом до самой смерти. Новый халифский визирь – Йахъя Бармак – отчитывался в делах лишь перед ней, перед царицей! Когда Хайзуран умерла, Йахъе пришлось удалиться в отставку, но он исхитрился передать пост визиря своему сыну аль-Фадлу, молочному брату Харуна.
Евтихий пожал плечами и покачал головой. Откровенно говоря, история не была для него неожиданной. Подобные обстоятельства сопровождают почти любое престолонаследие.
– Я коротко подытожу, ладно? Из гарема ар-Рашида пропала девочка. О её существовании сам халиф вряд ли помнит, мало ли в его гареме рабыниных дочек. Однако её пропажа отчего-то волнует семейство Бармакидов. Настолько, что вместо родителей пропавшей, гм… царевны меня приглашает… ну, скажем так: «молочный дядя» этой девицы. Я что-то упустил из сути твоего рассказа?
Еврей Ицхак поджал губы и фыркнул:
– Разве что одно. Не называй эту рабынину дочку девицей. Здесь говорят, что в свои юные годы она успела побывать замужем.
Евтихий помрачнел – эти сведения до сих пор были от него скрыты.
– Ну ладно, – протянул он недовольно, – буду звать её по имени: Бедр аль-Будур. Кстати, как это переводится?
– Луна среди Полнолуния, – переводчик нахмурился и пошевелил губами, ища удачное выражение: – Можно иначе: Полнолунье из Полнолуний. Нечто в этом роде.
Мусульмане Багдада закончили молитвы в полной темноте. По канонам ислама последний намаз завершался уже при лунном свете.

8.
«Михна. Созданный халифом аль-Махди, отцом Харуна ар-Рашида, особый следственный и судебный орган по делам вероотступничества. Название происходит от арабского глагола «mahana» – «подвергать тяжёлым испытаниям».
Зандак (зиндикизм). В системе ислама – общее название ересей гностического и манихейского характера. Распространён среди мусульман, новообращённых из персов-язычников. Преследуются судебно-следственной системой михны.
Ширк. В терминологии ислама – явное многобожие язычников, а также скрытое многобожие последователей зандака. Обращение мусульманина в ширк жёстко преследуется и карается органами михны…»
(Чудотворный огонь Вахрама).

По утру, после намаз-и бамдад, утренней молитвы мусульман, Евтихия ожидали у ворот гостиницы два каранбийца. Первый назвал себя Ибрахимом ибн Джибраилом и сказал, что прислан аль-Фадлом. Второй мрачно молчал, показывая, что назначен не для разговоров, а для сопровождения и охраны. Узкими багдадскими улочками они отправились к кварталам, что лежали вдоль берега Тигра.
Квартал аль-Карх находился над рекой точно напротив дворца Бармакидов. Из дворца в аль-Карх можно было попасть, перейдя Тигр по лодочному мосту. Но франков поселили не во дворце, а в гостинице на окраине города.
– Твой товарищ по гостиничной комнате – такой же человек писания, как и ты? – Ибрахим нарушил молчание. «Людьми писания» мусульманский закон звал христиан и евреев, считалось, что это родственные веры в единого Бога, но рангом пониже, чем вера Мухаммеда.
– Разумеется, – Евтихий сдержанно согласился. – Ицхак – человек писания. Но не моей веры.
– Как же ты с ним разговариваешь? По-арабски? – старый служака-перс полагал, что только один язык достоин быть языком общения народов.
Евтихий видел, что Ибрахим коротает время. Можно бы подбросить ему кое-какие сведения о себе – аль-Фадлу это станет небезынтересно.
– Языку евреев я немного научился, когда занимался сектой каббалистов. Они опаивали адептов сонным дурманом, morphico, и их терафимы, то есть магические амулеты, начинали говорить, вещая о тайном occultum знании, – Евтихий, помолчав, прошёл десяток шагов. – Ах, да. Чуть не забыл главного. Их амулетами служили черепа людей, и новым терафимом им хотелось сделать голову одного богатого еврейского юноши. Его-то родные и пригласили меня… порасследовать, как сказал бы Муса Бармак.
– Это зандак, это ширк, – Ибрахим передёрнул плечами. – Спаси Аллах от шайтана! Черепа разговаривали, потому что в них вселялись бесы?
– Этого я не знаю! Мне это не важно, – отрезал Евтихий. – Важно, что когда адепты затеяли эту мерзость, они впустили бесов в свои души. Бедр аль-Будур вляпалась во что-то подобное? – он неожиданно спросил.
Ибрахим сбился с ноги и стал рассматривать что-то по сторонам улицы. Поддерживать опасную тему он не имел полномочий. Евтихий замолчал.
Багдад – в отличие от Милана, где жил Евтихий, или от центра Рима, где он бывал, – тесным городом не был. Размах Багдада можно сравнить с величием Константинополя. По предписаниям ислама, дома стояли здесь глухими стенами к улице, двери же и окна выходили во внутренние дворики.
Там, где улицы стекались к маленькому рынку – паре торговых рядов, сидел на перекрёстке, поджав под себя ноги,