На реках Вавилонских

наморщил лоб. – Дядя принёс мешок сладостей и финиковое вино в кувшине, – он замолчал.
– Вино? – подстегнул Евтихий. – Финиковое вино у вас разрешают?
– Я же говорю: это дядя принёс, а не я! – заторопился мальчишка. – Я не хотел! А он повёл меня за город и всё время говорил: «Не разбей, не рассыпь», – это он про кувшин и про бандж у него в коробочке.
– Бандж? – переспросил Евтихий.
– Ну да, соломинки такие, истёртые в порошок, от них без причины смеются, и ещё голова от рук отстаёт! – Али показал свою образованность в этом вопросе.
В проулке мимо них потащилась женщина в чёрной чадре, старуха, судя по походке. На плече она несла глиняный кувшин с водой. Румиец и Али посторонились.
– Долго же ты с ним шёл? За городом?
– Да, очень долго, я даже устал! – с готовностью кивнул мальчишка. – Сначала кругом были сады, рощи и дома богачей. Я думал, это дворцы, а дядя смеялся и клялся, что когда-нибудь купит их для меня. Потом сады кончились, а мы целый день шли и пришли под какую-то гору, уже под вечер.
– Под гору? – вскинулся Евтихий.
– Ну да, – растерялся мальчишка. – Почти под вечер.
– Под вечер дня перед пятницей? То есть в четверг? Потрудись теперь пересказать всё обстоятельно – мне важна каждая подробность.
Мальчишка заморгал, деловито соображая.
– Ага, – настроился он, – ага. Дядя весь день не торопился, а с вечера вдруг начал спешить. Сказал, мол, хорошо, что темнеет, но надо успеть до полуночи. Там росла роща. А может и старый сад, не знаю. Мы поднялись с дядей на гору, прямо к пещерам. Мне стало страшно, я устал, а дядя собрался зажечь костёр и велел искать хворост, – Али перевёл дух.
– Так всё-таки – лес или сад? – допрашивал Евтихий. – Ну, ладно, не суть важно… Говоришь, пещеры на горе и костёр? Продолжай!
– Угу… – мальчишка собрался с мыслями: – Я весь искололся до крови, пока таскал хворост. А дядя будто был этим доволен: «Кровь это хорошо!» – всё радовался. Велел мне пить вино. Я выпил, и у меня стало шуметь в голове.
– Костёр уже горел? – Евтихий спросил резко, как о самой важной подробности. Али быстро-быстро кивнул:
– Горел! – с готовностью подтвердил. – Дядя высыпал в огонь весь порошок банджа. Я им надышался, а запах стоял такой едкий и сладкий, как…
– Я знаю запах конопли. Дальше! – торопил Евтихий.
– Дальше был гром, и разверзлась земля.
Мальчишка вытаращил глаза, показывая, что говорит сущую правду. Евтихий нахмурился.
– Ты хочешь сказать, что от выпитого и выкуренного у тебя гремело в ушах, а пещера, где вы сидели, стала казаться неестественно крупнее и шире?
– Н-нет, – паренёк не согласился. – Раздвинулась земля, и был грохот. Я очень испугался и хотел оттуда бежать, а дядя разозлился и избил меня.
– Избил?!
– Да. Он выбил мне зуб, – Али показал дырку от зуба, – до крови рассёк бровь и порвал ухо. Я вырывался и кричал: «Дядя, за что?!» А он повторял: «Мальчик, я хочу, чтобы ты стал мужчиной!» – это слово в слово, клянусь!
– Та-ак… – протянул Евтихий. – Понятно, что дальше?
– Надел мне перстень на палец, и я сразу увидел, что в стене появилась дверь.
Евтихий развернул его лицом к свету, чуть наклонился к нему, малорослому, чтобы стать глазами с ним вровень:
– Эта дверь, которую ты вдруг увидел… Она была действительной или productum, – волнуясь, Евтихий забывал персидские слова, – м-м… productum… произведением, плодом вина и банджа? Она, к примеру, не двоилась, если нажать пальцами на глаза, она плыла в воздухе или, скажем, казалось неестественно яркой, или была какого-то несуществующего цвета? Ты, например, мог её коснуться и почувствовать?
– Она… – запнулся паренёк, – она гудела. От неё дрожал воздух. А трогать её было нельзя, пока я, как сказал дядя, не назову вслух своё имя, имя отца, – Али загибал пальцы, – имя деда по отцу и имя деда по матери. Он сказал, что там – сокровище, сокрытое на моё имя. Будто бы дядя всё это увидел в гороскопе, когда гадал на песке.
– Он ввёл тебя в заблуждение, – механически обронил Евтихий. – Гороскопы – это гадание по звёздам, astromantia… – вслух он говорил одно, но соображал что-то своё, – а гадание на песке… это ammomantia, совсем другое… Так ты перед дверью назвал имена отца и обоих дедов? – он помрачнел, сопоставляя услышанное от мальчишки с известными ему случаями.
На улице появились и засвистели ребята, дружки звали Али к себе. Евтихий за плечом Али показал им кулак. Тех, кто помельче, сдуло как ветром, подростки постарше ещё куражились, доказывая себе, что не боятся взрослых.
– Так я – что, я маленький и из бедной семьи, – затянул Али, но вдруг по-мальчишечьи посуровел: – Но дверь стала как настоящая. Вот – я еле открыл её и даже прищемил себе палец, – он показал синяк.
Евтихий осмотрел палец и переспросил:
– Это не дядя так тебя ударил, нет?
– Нет! – встрепенулся мальчишка. – Он бил меня только по голове, это уж точно! Он берёг мне руки и очень ругался, когда я прищемил палец.
– Ну, постарайся продолжить, – согласился Евтихий.
– А я не помню, – признался Али. – Помню, спускался и поднимался по лестнице. Стоял блеск, будто от солнца или от каких-то драгоценностей. Ещё был прохладный воздух, и росли сады, точно всё это не в пещере, а где-то… не знаю. А ещё стоял дворец.
– Опять дворец? – вздохнул Евтихий. – У тебя кругом одни дворцы.
– Дворец, – заупрямился Али. – Там были сады и огромные залы. А по сторонам шли колонны, и впереди, в самом тупичке, было возвышение, а на нём стоял зажжённый светильник. Ну, самая простая лампа, медная и масляная.
– Ещё раз! – остановил Евтихий. – Ты видел залы, два ряда колонн справа и слева. Ты шёл между колоннами, а в конце увидел подобие алтаря или жертвенника? Наверняка, он был кубической формы.
– Ну да, – потерялся Али.
– Ты описываешь эллинский либо староперсидский храм, малыш. Ладно, продолжай, что ты сделал?
Али нахмурился и упрямо пожал плечами:
– Ничего особенного, только то, что велел дядя. Погасил лампу и вылил из неё масло.
– Вылил масло перед собой на алтарь? Ведь именно так приказал тебе дядя? – Евтихий покачал головой. – Ладно, пропустим жертвоприношение неизвестным богам. Дальше?
– Пошёл назад. В ту же пещеру, – твердил мальчишка. – Я устал и хотел спать, болела голова. Ступени были очень высокие, и я просил дядю протянуть мне руку. А он почему-то не захотел меня вытаскивать и стал кричать на непонятном языке – и всё, дверь закрылась. Вокруг темнота, никого нет, даже дорога в сады куда-то пропала. Я долго звал дядю, кричал, плакал, бил руками в стены. Никто не отвечал. Я думал, что я умер или сошёл с ума от страха. Я просидел там две ночи и два дня.
Мать-китаянка в чадре высунулась из дворика на улицу и, увидев, что Али ещё здесь, отпрянула. Приятели Али затеяли возню с потасовкой и убрались с этой улицы. Евтихий, помолчав, спросил:
– Как же ты спасся… Сам, что ли?
– Сам! – Али горделиво задрал подбородок. – Я случайно потёр на пальце дядин перстень, и огромный джинн сразу вынес меня.
Евтихий хмурился и соображал. Морщинки легли на лоб, тонкие губы сжались.
– Погоди-ка про джинна… Ты хочешь сказать, что целых две ночи ты не лил слёз, не тёр пальцами глаза, не заламывал в отчаянии рук, не растирал зашибленных о стены кулаков?
– Н-нет, – промямлил мальчишка, – н-не так.
– Как же ты ухитрился две ночи подряд не касаться перстня и лишь на третье утро случайно потереть его? Ты, видимо, хочешь сказать, что перстень на твоём пальце сработал лишь на третий день заключения.
– Это всё дядя! – завопил мальчишка. – Это всё он, проклятый! Хотел погубить меня!
– Ну, как же так – хотел погубить?… Постой, или ты взял перстень тайком? Извини, но ты украл его или дядя сам надел его тебе на палец? Он сам – это так? Ну-ка, ещё раз повтори про перстень всё, как было с самого начала.
Али захлопал глазами и шмыгнул носом.
– Он стал меня бить, – признался, – выбил зуб и в кровь разбил лицо. Потом сказал: «Мальчик, я хочу, чтобы ты стал мужчиной!» Надел кольцо мне на палец и добавил: «Этот перстень непременно спасёт тебя». Это всё, я клянусь!
– Проклятый дядя сам подарил тебе средство к спасению? – Евтихий внимательно посмотрел на паренька. – Что же, он хотел погубить тебя или спасти? А? – окликнул Евтихий. – И всё это – тот самый дядя, о котором твоя мать говорит, что не видела его с тех пор, как он якобы умер. Али… У меня к тебе последний вопрос, дружок. Всё, что ты видел – под действием ли банджа или с помощью перстня, я пока не знаю, – всё, что ты видел, тебе не напоминало что-нибудь знакомое? – Евтихий подождал ответа и переспросил проще: – Ты там бывал раньше?
Али, не мигая, уставился на Евтихия, потом выдохнул:
– Да, бывал. Во сне. Или в детстве. Вернее, во сне и в детстве.
Евтихий промолчал. Сжал губы в ниточку.
– А ещё, – решился Али, – стояло лето… А мне привиделось, будто там, где сады и дворец с колоннами – самое начало весны.
– Ноубехар… – повторил румиец на согдийском диалекте. – Али! Сколько тебе было годиков, когда аль-Фадл привёз вас из Балха?
– О-о! – Али благоговейно поднял руки. – Он наш заступник, наш благодетель и покровитель – аль-Фадл ибн Йахъя ибн Халид аль-Бармаки, salamu as-salam, in shaa Allah!
Евтихий ждал. Под его взглядом парню стало неуютно, и он признался:
– Я не помню… Отец помнил! Он говорил, мы служим Бармакидам потому, что наш благодетель аль-Фадл и все его братья, – Али с трепетом выдохнул, – пахлевийские пармаки. Но мы-то теперь все мусульмане, – он поспешил заверить, – и мой отец Абдаллах, и моя мать Фатима, и я, Али ад-Дин!
– Пахлевийские? – перебил Евтихий. – Пахл это что, Балх, но на согдийском говоре, да? Тогда «пармак», – соображал Евтихий, – это «бармак»?
Али жмурился на солнце и хлопал глазами. Приятели свистели ему с дальнего конца проулка. Ему хотелось сорваться и убежать. Евтихий глубоко вздохнул, наконец, отпуская мальчишку:
– Во что играете-то с пацанами? – улыбнулся свысока.
– В az-zahr! – обрадовался Али. – Ну, то есть в кости!
– В азарт? – Евтихий на франкский выговор перековеркал арабское слово. – Игры с азартом до добра не доводят. Не забывай: твой дядя сделал тебя взрослым.
Али продолжал хлопать глазами.

15.
«Полный текст арабского свода «1001 ночи» разыскивался долго и безуспешно. Отдельные повести были произвольно собраны в сборник и переведены на французский язык Антуаном Галланом (1646-1715). Однако в его многотомном издании «1001 ночи» сюжет об Али ад-Дине (Аладине) первоначально отсутствовал…»
(Чудотворный огонь Вахрама. История «1001 ночи», продолжение).

Оставив тесные улочки аль-Карха, румиец спустился к набережной над Тигром. Если шиит-сказочник ещё не навлёк на себя беды, то найти его труда не составит. Евтихий вышел к базару. Погонщики гнали мулов, навьюченных посудой и утварью на продажу, меняла зычно обещал без обмана обменять серебро, акробат подбрасывал и ловил зажжённые факелы, старьёвщик звал горожан задёшево продать ему поношенные вещи. Здесь пахло пряностями, лошадиным потом, драгоценным мылом и кизяком.
Прежний сказочник, ловко поджав ноги, сидел у торговых рядов с краю и, рисуя на хитром лице наслаждение от своей же истории, с упоением рассказывал:
– «Да, я построю дворец на любом из твоих пустырей, о халиф – да продлит Аллах твои дни!» – обещал юноша. Халиф возрадовался, а на утро созерцал выросший под его окнами за одну ночь чудный