навзничь, захлебнуться истерикой, попросить воды с успокоительным и потребовать немедленно извиниться за то, что я посмел, за то, что я вообще смею еще что-то сметь.
"Это не у тебя обнаружили злокачественную опухоль! Какое ты имеешь право!"
Это точно - в правах я был ущемлён до Микешкиного заговенья.
"Ты права, родная! Как благодарный муж, благородный гражданин и благочестивый налогоплательщик я не имею права даже бросить тебя и уйти. На кого я оставлю такую больную жену? Не по-человечески как-то".
"Да вали ты куда хочешь! Хоть к мамочке своей!... Только не забывай звонить и докладывать - всё ли с тобой в порядке".
Вечно жена привязанность путала с любовью. В отличие от любви привязанность отнимает все права на свободу выбора.
Любое предложение встречалось в штыки и заканчивалось, в лучшем случае, мелочной перебранкой, поскольку подруга жены уже подсуетилась: в онкоцентре хирург и химиотерапевт - по договоренности с ней -уже с нетерпением ждали свежее мясо и готовились благими намерениями живо привести жену в ад. Подруга же за пять лет лечения представлялась для онкологов давно отработанным материалом, бесформенным мешком болезней без почки, матки и мозгов.
Протокол лечения во всем Мире для жертв у всех убийц в белых халатах одинаков.
Ну, чем еще мог я порадовать жену?
Иногда стучал себя в грудь и вполне убедительно втолковывал:
"Без паники, милая! Ты еще успеешь вбить гвоздь в мой гроб, поплясать на моих похоронах и попеть комсомольские песни. А я собираюсь прожить не менее ста лет - моя бабка столько прожила. Так что, потерпи ещё дцатьдцать годков своего вонючего мерина".
"Ты обещаешь? - требовала от меня жена клятвы перед иконой: - Смотри! Никто тебя за язык не тянул. Пацан сказал - пацан сделал! Не выполнишь обещания - сильно в тебе разочаруюсь".
Однажды вечером, выходя из квартиры, я обнаружил возле входной двери черное птичье крыло.
Прошло семь месяцев после смерти жены.
Среди соседей всегда хватало психостеников, готовых в рецидивный период с радостью навалить или подбросить какой-нибудь гадости под двери.
Я брезгливо попытался скинуть носком ботинка мертвое крыло в лестничный проем, но крыло вдруг шевельнулось и пискнуло.
"Стриж? Что и как тебя угораздило упасть возле моих дверей?" - спросил я у птицы. В подъезде на всех десяти этажах окна были наглухо закрыты.
В кулаке крохотное, невесомое тельце птахи отбивалось панической сердечной дробью.
Коготками царапая мне ладонь, она беззвучно открывала рот будто пыталась кричать и давилась собственным страхом.
Я вышел во двор и запустил птицу в небо. Тут же, словно ниоткуда, с писклявым гвалтом слетелись сородичи и стремительно стали набивать крыльями широкую, но туго стянутую спираль взмывавшую в слезящееся чистотой небо.
В том писклявом гомоне радостных птиц я вдруг отчетливо услышал голос жены. Она сказала:
"Сына не бросай, умоляю!"
"Ну, брошу я его пару раз. Ничего страшного. Не высоко, всего третий этаж. Там, под окнами, кусты сирени и унавоженный цветник. Падать мягко".
--------------------------------
Все мысли и воспоминания молниеносно проскользнули тогда, на приёме, в моей отшлифованной плоскости, и я сказал гадалке, которую последний раз видел 42 года назад:
"Я и не думал удерживать душу жены. Отпустил её при первой же возможности".
"Какие же вы все, мужики, жестоковыйные!" - возмутилась колдовская неспустиха.
Я погладил свою шею и сказал:
"Уж очень сильно я люблю её и сегодня, чтобы ущемлять или ограничивать её душу в свободе выбора. А причина онемения конечностей кроется в другом..."
16.
- Сложная вы нация, - приткнув лоб к стене, говорю я басурманину, - вам не положено употреблять в пищу грибы.
- Почему? - удивляется он: - Сейчас мы и грибы едим.
- Тогда в чем проблема? Сварил грибной суп или нажарил подосиновиков и накормил жену. Знахари говорят, что сложная клетчатка одного подосиновика действует не хуже осинового кола, вбитого в сердце вампиру, упырю, вурдалаку и прочей нечисти и нежити...
- А, если не сработает? - ожидаемо сомневается творец историографии.
- Испробуй на себе. Тогда уж точно сработает.
Не спится. Не спиться бы от того, что не спится. У меня в тумбочке греются пять стограммовых пузырьков чистого медицинского спирта. Надыбал у старшей мед.сестры на случай Дня рождения.
- И сколько же вам исполняется лет? - поинтересовалась она.
- Ой, не надо меня оскорблять и унижать поздравлениями, - предупредил я старшую мед.сестру в февральский вьюжный полдень, не забывая, что День рождения у меня будет сразу с утра 6 мая: - Так долго я ещё не жил. И столько лет не отмечал ни разу. Сам недоумеваю: вроде еще штаны на лямках не затаскал до дыр и жестяным барабаном не натер мозоль на пузе, а уже из зеркала один и тот же беззубый старый бомж пугает меня сенильной деменцией. Годы бегут быстрее жизни, не успеваю считать. Нас двое: я и Алоис Альцгеймер. Он бухает больше меня. Пьёт до беспамятства. Трёх пузырьков будет мало, а семь - самый тотын.
- Пять, и ни литром больше, - установила она нормативную пайку на двоих с Альцгеймером, не учитывая, что после третьего пузырька может в гости пожаловать Дж. Паркинсон.
За всё я заплатил шестьсот рублей. Это значительно дороже, чем три литра на меду, двоённого, сиженого, дистиллятного самогона, которые приобрёл в родном селе жены полгода назад. Заезжал я туда с оказией - накопать чернозёма, по совету названного родственника в саду отчего дома, чтобы подсыпать на могилку жены и набрать воды из святого источника.
Мы с названным родственником, возвращаясь с кладбища по верху села, решили купить ещё у какой-то дальней родственницы настоящего полугара. В селе у жены, как выяснилось, не родственников просто не существовало по определению. Остановились на пыльном перекрестке, возле горы силикатного кирпича. Названный родственник вышел из машины отмерить взглядом - сколько штук можно загрузить в багажник и увезти разом. Я вышел следом, чтобы отговорить его не красть чужой кирпич. Родственник подготовился аргументированно объяснить, что гонять по селу порожняком - грех не меньший, чем кража, но тут выскочила из соседнего дома бабка в узком, облегающем сарафане с удаленными напрочь титьками и огромным жировиком на печени. Она спросила меня:
"Жениться будешь?"
"На ком?" - растерялся я.
"Ну, хотя бы на той, кто первой предложил".
"К счастью, ты - не первая! - соврал я и окончательно определился: - Нет, не буду!"
"А, какого хера тогда сюда приехал? Вали отсюда, шляпа!" - теряя живой интерес и тускнея взглядом сплюнула она, развернулась и так же неожиданно пропала.
Я уставился на родственника, рисуя на лице немой вопрос, мол, что это было?
"А я говорил..." - прочитав недоумение на моем лице, ответил родственник.
"Что говорил?"
"Уже не помню... Кирпич брать будем? Не оставлять же его, пока лежит он сиротливо... Ты же знаешь, у нас в селе всё так: вроде, бесхозное, а возьмешь - уже чьё-то".
Кирпич дышал испариной. Над его горкой тряслась и преломлялась картинка выстроенных шеренгой и обожжённых солнцем пирамидальных тополей в степной пролысине. Из щели той же, покачивающейся картинки, всплыла другая родственница в широких спортивных штанах и футболке с фаллическим знаком Пенсионного Фонда России, который как в дешевом вражеском порнофильме улёгся между безразмерных грудей. В руках, будто стыдливо прикрываясь, она держала сумку. С ней-то родственник и договаривался о закупе самогона, тщательно шифруя свою просьбу научными выражениями, взятыми из учебника по химии за 7-8 классы: "молекулярная решётка", "плотность", "консистенция", "горючая взвесь" и "летальный исход".
"Сколько?" - спросил родственник, определив по специфическому запаху торговку из пенсионного фонда и неохотно отвернулся от кирпичной кучи.
"Пятьсот за три", - измерила она меня взглядом по сельскому индексу Джинни, подумала и для убедительности добавила матерное слово.
"Пятьсот рублей за три литра. Дёшево отдает, ниже таксы - перевел родственник и спросил у торговки: "А, хвосты?"
"Нету! Одна голова - до самой жопы", невозмутимо отчиталась та.
Родственник перевёл:
"Полное отсутствие альдегидов и эфиров в напитке. При тщательной дегустации на втором литре после отрыжки наблюдается небольшое количество фурфурола и зернового масла по формуле С12Н34О. Если это не приведёт к повышенному образованию метанола в мышечных тканях, то кроме пользы большого вреда не будет.
В железном кубе выкуривали?" - продолжил допрос родственник.
"Нету. В серебрёной нержавейке".
"А какая разница?" - вмешался я.
"Не скажи-и! - удивился родственник моей необразованности: - В железном кубе образуется много окиси железа. Потом неделю срать рельсами будем. А железная дорога и ближайший пункт приема Чермета - в пятидесяти километрах. Сплошные убытки.
"Ясно! - догадался я: - Выкуривала барду и раку в эмалированном тазике, без очистки березовыми углями, но с добавлением мёда", - и протянул торговке тысячу рублей одной ассигнацией.
"Нету! - так же невозмутимо взяла она ассигнацию и запихала её глубоко, в основание фаллического знака ПФР: - Сдачи нету... И не будет".
"Отдашь потом стеклянным рублём ему", - похлопал я по плечу родственника.
"Ты что?! - возмутился родственник: - Я же сейчас трезвый! Не дееспособный! Я же потом не вспомню, что она мне должна, а она ни за что не напомнит".
Это так хорошо мне было знакомо.
"Отчаянные барышни, - признался я названному родственнику, заруливая к Святому источнику: - А, они точно с тобой состоят в родстве?"
"Если считать от Адама и Евы по линии Каина, то точно", - сказал родственник. Он был сосредоточенно обижен. Бесхозная гора силикатного кирпича не отпускала, будоражила его предпринимательский дух, без которого и красть ничего не хотелось.
17.
Я глажу темноту, ощущая ладонью прохладу женской щеки. Так проще зазывать жену в свои сны не ухоженному бобылю, добровольно брошенному на растерзание одиночеству. Жена умерла, и в следующее мгновенье умер я. Слышал, что так случается. Не часто, но регулярно.
По расписанию с точностью до минуты начинает знобить, трясти от внутриутробного обледенения. Холод таится в пояснице или почках и пробивается наружу, словно подпольный дурман.
Один известный дядька, по фамилии Солженицын сказал, что нужно по возможности умирать летом. Видимо, не так холодно, как зимой или поздней осенью и комфортабельнее.
Сам он умер очень удачно - 3-го августа, и похоронили его на пригорке, где даже грунтовых вод не было, присущих для всех кладбищ необъятной страны.
Я трясусь, охваченный ознобом, но терплю, не умираю назло всем, кто меня уже раз восемь захоронил на бис!, утрамбовал надо мной почву, накрыл сверху плитой, чтобы не сбежал и надписал: "На нём окончательно затух гетерозис".
Гадалка, с которой я по недомыслию встретился через 42 года, на прощание размазала по чашке кофейную гущу, глянула в хрустальный шар, пообщалась с покойными Зигмундом Фрейдом и Георгием Победоносцем, посидела на колоде карт, продёрнула её через
