Изгнанный из Александрии ересиарх и не думал смиряться с приговором собора. Прежде всего, в поисках убежища и поддержки, он направил стопы на родину своей учености, в Антиохийские пределы – именно там пребывало наибольшее число его сторонников.
Однако не достигнув Антиохии, нашел нежданный приют в Кесарии Палестинской, где был ласково встречен владыкой Евсевием. Признанный и достославный ученый муж, историк Церкви и увлеченный оригенист, владыка Кесарийский увидел в Арии нового Оригена, некогда также, за свое инакомыслие и философские устремления, изгнанного из родной Александрии. А потому он весьма сочувственно отнесся к бедам александрийского пресвитера, пригласив остаться под своим кровом. Сам же обратился к Александрийскому владыке, вступаясь за опального священника и его последователей-ариан:
«Твои писания обвиняют их, будто они говорят, что Сын был создан наравне с прочими тварями, – обратился Евсевий к Александру. – И ещё ты обвиняешь их за то, что они говорят истинный родил не истинного. Удивительно будет для меня, если кто может сказать иначе. Ведь если один только Истинный, ясно, что из Него произошло все, что существует после Него. Если же не один Он есть истинный, но и Сын был истинным, каким же образом Истинный родил уже Истинного? Ведь таким образом было бы два Истинных!»
Арий же, руководимый Евсевием, из Кесарии обратился к столичному владыке – Евсевию Никомидийскому.
«Не я один, но и брат твой Евсевий в Кесарии, равно и многие другие сирийские и палестинские, за исключением нескольких отступников-еретиков, учат тому же, что и я, а значит равно со мной подвергнуты анафеме на александрийском соборе», - писал он, жалуясь на своего епископа, и выражая в письме то, что, и действительно, чувствовали многие, давно поддерживавшие его учение, восточные владыки.
Близкий ко двору, придворный епископ Евсевий Никомидийский, энергичный, властолюбивый и честолюбивый, поспешил принять живейшее участие в судьбе своего школьного товарища, солукианиста Ария, пригласив его к себе в Никомидию. Убеждения Ария были близки и ему, а кроме того, взять под покровительство ариан и добиться для отлученных обратного принятия в общение, означало, путем принижения Александрийского епископа, доказать фактическое первенство на Востоке Никомидийской кафедры, вопреки традиционному первенству кафедры Александрийской.
«Ты мыслишь вполне верно, - писал он изгнаннику в ответном послании, успокаивая и ободряя его, - молись, чтобы и другие мыслили так же. Прекрасно мудрствуя, желай, чтобы все так мудрствовали, потому что всякому ясно, что сотворенного не было, пока оно не приведено в бытие; приведенное же в бытие имеет начало».
И закипела работа. Следовало прежде всего собрать наибольшее количество сторонников, и Арий, осев в Никомидии, принялся слать весточки во все стороны империи – это были послания с изложением его учения и жалобами на несправедливость владыки Александра. И получая благоприятные для себя ответы, повсеместно распространял уже их. Его последователи лично ходили по епархиям, убеждая многих в истинности арианского учения.
В оживший александрийский порт, вместе с прибывавшими судами, в Александрию устремились гневные и вопрошающие послания от восточных священников, понукаемых к содействию энергичным Никомидийским владыкой:
«Зачем ты порицаешь Ария с его единомышленниками за то, что они говорят: Сын Божий создан из ничего, как тварь, и есть одно из творений в ряду всех прочих? Если совокупность всех сотворенных существ уподобляется (в притче) стаду овец, одно из них есть и Сын» - обращался к Александру Афанасий Аназарбский.
«Не порицай последователей Ария за то, что они говорят: было, когда не было Сына Божия, - вторил ему в своем пространном послании епископ Лаодикийский, бывший александрийский пресвитер, также некогда отлученный Александром, - ведь и Исаия был сыном Амоса, и Амос был раньше рождения Исаии, Исаия же раньше не существовал, а потом уже стал существовать.»
«...Пребывая в паломничестве на святой земле, после имею намерение направиться в Александрию. Не буду скрывать, что цель моя не только в том, чтобы вновь повидать ваш величественный, славный красотой и ученостью город. Имею дерзновение также исполнить богоугодную миссию блаженной миротворицы, надеясь Божьей милостью смягчить твой, преподобный отче, гнев и уговорить тебя, проявив присущую тебе милость, вновь принять в церковное общение изгнанного тобой пресвитера Ария. Ни я, ни мой священный брат Константин, ни кто-либо ещё из священного двора, из тех почитателей вашего благочестия, кто весьма огорчен и уязвлен распрей, не можем понять, в чем вина этого честного пресвитера. За какие проступки велел ты извергнуть его из Церкви Христовой? Разве лихоимец он? Блудник? Злоречивый хищник или идолослужитель? ...» - письмо Констанции было преисполнено праведного негодования и решимости. Афанасий смолк, глянув на внимавшего ему епископа. Владыка, умиротворенно погруженный в свои думы, неторопливо перебирал четки. Несмотря на все давление на него почитателей и учеников Ария, все неприятные последствия александрийского собора и неизвестность будущего, он оставался неприступным для всяческой суетливости, степенным и величественным, достойным наместником апостола Марка, каким все привыкли его видеть.
- Что ж, милости просим, - кротко кивнул преподобный отец.
Александр мог позволить себе оставаться невозмутимым и кротким. На его стороне были и первый советник императора Осий Кордубский, и епископ Римский Сильвестр, и Александр Византийский, и большинство других западных и восточных владык. Отправив по епархиям специально составленный кодекс для сбора подписей единомышленников, он собрал их вполне достаточное количество, чтобы уверовать в свою победу.
«Так мы учим, так проповедуем, таковы апостольские догматы, за которые мы готовы умереть, нисколько не обращая внимание на тех, которые вынуждают нас отказываться от них, хотя бы принуждение и сопровождалось пыткой» - с чувством писал александрийский владыка своему стороннику Александру Византийскому.
Арий, если и не мог похвастаться большим числом сторонников, зато в их рядах значились люди большей частью весьма значительные и почтенные, высоко образованные и занимавшие видное положение в Церкви.
На осуждение, произнесенное собором, решено было ответить собором же, который и был собран, стараниями Никомидийского епископа, в Вифинии – области, к которой принадлежала Никомидия. Сюда съехались все единомышленники Ария и его последователи. Сам же отец Евсевий председательствовал на нем. Собор признал за арианами право не подчиняться постановлению александрийского собора и возвращал их в Церковь.
Ко всем епископам были разосланы послания, в которых собор требовал, чтобы ариан повсюду принимали в общение и ходатайствовали о том перед Александром.
Было составлено и отправлено миролюбивое письмо и к Александрийскому владыке. Ариане извещали его о решении собора и ещё раз излагали свою веру: «Бог один безначален, а потому Сын, рожденный прежде всех веков, не существовал прежде рождения, а потому не вечен и не совечен Отцу, как говорят некоторые, вводя два начала» - вновь утверждал свои догмат Арий, при этом находя возможным надеяться на примирение и принятие в общение.
Афанасий узнал о решении арианского собора от бавкалейского диакона.
Вопреки чаяниям, что анафема и изгнание ересиарха принесут в город мир и покой, беспорядки в христианской Александрии только усилились.
Ариане наотрез отказались принимать нового пресвитера. Игнорируя его, они собирались отдельно, руководимые диаконом, и продолжали исповедовать ересь своего духовного отца. Что ни день, они устраивали бурные возмущения на соборной площади в Неаполисе, где требовали возвращения своего пресвитера и во всеуслышание подвергали Александра грубым насмешкам и ругани. И хотя стражники, по приказу префекта, прогоняли нарушителей городского порядка, но на следующий день ариане снова были в Неаполисе. Они вступали в перепалки и склоки с александровцами на рынках и площадях, приставали к торговками с непотребными насмешками, язвительно интересуясь об истинности их сыновей, не существовавших прежде своего рождения. Они подговорили неких женщин, которые повсюду обвиняли Александра в самых позорных преступлениях, и одолевали почтеннейшего Камилла своими жалобами, непристойными подробностями и требованиями устроить александрийскому владыке публичное судилище. Они совершили бы ещё большее злодеяние, как все отступники, ведомые диаволом, если бы им не помешали бравые вигилы. Арестованные ночью неподалеку от Неаполиса ариане вынуждены были сознаться, что собирались поджечь христианскую общину. От наказания за преступные намерения их спасло только заступничество Афанасия. Однако командир вигилов строжайше пригрозил злоумышленникам, что при повторной попытке никто и ничто уже не спасет их от кандалов и каменоломни.
Именно после этого случая Афанасий имел обстоятельный разговор с бавкалейским диаконом, посчитавшим правильным поблагодарить Афанасия и просить прощения за поведение некоторых не в меру агрессивных членов его общины. Он заверил, что непременно накажет злодеев, и попутно сообщил о решении собора в Вифинии, дав прочесть письмо от Ария. Действительно, ариане с тех пор попритихли, но решение собора придало им убежденности и уверенности в своих силах. Они со дня на день ожидали возвращения своего мятежного пресвитера.
Ни Афанасий, ни сам александрийский владыка не предполагали призывать на помощь языческую власть, чтоб усмирить взбунтовавшихся еретиков. Но козни мятежников обернулись против них же - своими злодеяниями они добились того, что, в разборки между христианами пришлось вмешаться новоназначенному командиру вигилов.
Поскольку возблагодарить Бога христиан не представлялось возможным – христиане не пускали язычников в свои храмы, - то Валерий не преминул отблагодарить таким образом Его жреца, ибо неблагодарность не относилась к числу его недостатков. Не позабыл Галл и наведаться в храм Исиды с богатыми дарами, прихватив с собой кувшин доброго вина и лучшее масло, возжечь на алтаре великой богини дорогие благовония из мирры и корицы, и передать жрецам нескольких довольно упитанных гусаков, купленных на рынке.
Хвала богам, жизнь стала налаживаться! И чем больше богов будут к нему благосклонны, тем более гладкой и широкой дорогой ляжет его жизненный путь.
Он прикупил себе дом неподалеку от набережных, приглянувшийся ему не столько своим видом, сколько удобством расположения. Завел слугу, чтобы самому не приходилось больше беспокоиться о чистоте одежды и жилища, а равно и о приготовлении обеда, так как свободного от службы времени оставалось теперь ещё меньше, чем прежде, когда он был простым солдатом. Спал он лишь несколько часов перед службой. Затем обедал, облачался в свое новое, командирское обмундирование, не забывая про наградное ожерелье и другие знаки отличия, и отправлялся на службу, охранять доверенный ему покой
