ночного города.
Вигилы – его бывшие товарищи, ставшие теперь его подчиненными, в большинстве приняли его лидерство как должное. Валерий Галл – лучший александрийский колесничий и любимый сын победы, на которого смотрели как на полубога. Уж скорее безвестное полунищенское существование героя воспринималось как несуразное и временное состояние, а его новый успех, напротив, был заслужен и ожидаем. Особенно после подвигов на военном поприще, ведь подвиги - непременный этап в биографии любого героя, начиная с Геракла.
Среди воинов постарше находились и те, кто отнеслись к назначению Галла скептически. Они не спешили превозносить его, сдержанно ожидая какими будут первые шаги Валерия на новом поприще – чтобы либо безоговорочно признать за ним звание своего командира, либо удостовериться, что командир он негодный и уже окончательно утвердиться в презрении к его молодым годам и в неуважении к его приказам. Очень скоро, однако, Галлу удалось расположить к себе даже самых упорных и сомневающихся в его правах на лидерство скептиков. Во исполнение предписания наместника об усилении ночной охраны, ему пришлось увеличить количество часов дежурства каждого стражника, но одновременно он сумел провести приказ о значительной прибавке жалования для вигилов, чем окончательно завоевал у них авторитет.
К префекту же он ходил как к себе домой, доводя советника до зубовного скрежета. А однажды, вскоре после своего назначения, даже был удостоен приглашением на обед, вместе со своей невестой. Привести невесту во дворец Адриана, по понятным причинам, не представлялось возможным, но Валерий, не смущаясь выражением недовольства по этому поводу префекта, объяснил отсутствие Лидии обычным женским недомоганием. Встречу же с бывшей возлюбленной, Валерий выдержал с достоинством. Она была все так же красива, но как будто потускнела и не вызывала больше в нем того умопомрачающего жара страсти, что прежде.
Освоившись в качестве командира, он занялся насущными вопросами – прежде всего, ему предстояло оправдать доверие префекта, прекратив убийства в городе и вернув в Александрию прежнюю спокойную жизнь.
Сколько ни обдумывал он обстоятельства убийства Аттала, Марцелла и Кассия, а также покушение на императорского советника, все направления его мысли неизбежно вели к одному человеку. Отбросив другие версии, теперь он даже не сомневался, что именно Фест затеял эти кровавые игрища, с некой, одному этому негодяю ведомой, целью. Лишь убийство Сабина выделялось из общего строя, но, наверняка, и здесь не обошлось без него.
Затеяв встретиться с начальником секретной службы под вполне правомерным предлогом скоординировать действия подразделений, он вскоре убедился, что это довольно затруднительное для осуществления предприятие. Словно настоящий демон, Фест был и вездесущ, и одновременно неуловим. У родных пенатов застать его было невозможно. Семьи у него, похоже, не было. Друзей? Его друзей Галл прекрасно знал и даже пытался завязать общение с командиром секретной службы через советника, явившись в тот самый дом, который так спешно покинул в последний свой визит. Планк даже принял его, но смотрел с надменным недоумением, а говорил так, словно каждое его слово было на вес золота, – суть недолгой беседы сводилась к тому, что советник ничем не мог, а главное не хотел ему помогать. Казначей оказался разговорчивее, но узнал от него Галл не больше, чем от советника.
Отчаявшись, Галл поручил нескольким самым толковым из своих починенных выследить и доставить к нему одного из фестовских шпионов, которыми всегда был наводнен город. Это был открытый вызов, но на то и был расчет. И хотя ребята не сплоховали, в точности и довольно быстро - не прошло и недели, выполнив поручение командира, но затея не принесла толку, кроме того, что шпион покончил с собой, повесившись с помощью припасенной им обрезанной бечевки на одном из крючьев в каморке дознания - как видно, действуя по инструкции этого белозубого улыбчивого демона – своего командира.
Ну что ж, так или иначе, Галл решил сделать все возможное, чтобы помешать Фесту осуществить очередное злодеяние и отступать не собирался. И поскольку Фест использовал в качестве наемных палачей именно обитателей Ракотиса, включая того же Саратия, то охрана этого района велась особенно усиленно, каждая улочка, каждый проулок находился под строгим надзором. И даже мышь не могла прошмыгнуть из Ракотиса ночью без ведома Галла.
Пускай теперь попытаются что-нибудь предпринять под его зорким оком! Только навряд ли у негодяев что-то срастется. Во всяком случае во время ночной стражи.
***
Казначейство считалось частью резиденции наместника и находилось буквально в нескольких шагах от дворца в обширной пристройке. Охранялось самым тщательным образом. Мало того, что и внутри и снаружи здесь на каждую сажень приходилось по стражнику, в портике у входа в помещения восседал писец, вносивший имена, титулы, статусы и другие данные посетителей в свиток посещений. При том, число посещений было строго регламентировано, и расчеты с горожанами проводились в специально отведенные для этого часы приема. В остальное время вход в казначейство был открыт только для дома префекта и дворцовых служащих – этих впускали строго по предъявляемым ими пропускам за подписью самого префекта или дворцового распорядителя, несмотря на то, что каждого из них здесь отлично знали в лицо.
Высокая, статная, горделивая красавица в драгоценном убранстве, блистающем золотом на жемчужно-пепельных, искусно уложенных волосах и на платье из тончайших благоухающих пурпурных тканей, легкой непринужденной поступью богини прошла внутрь казначейства без каких-либо помех, милостиво кивнув писцу у входа, одарив его легкой улыбкой - и тот, счастливо зардевшись от оказанной ему чести, поспешил внести имя столь высокой, во всех смыслах, посетительницы в учетный свиток. Красавицу сопровождала стайка служанок со знаками принадлежности дому наместника на их, едва прикрывающих женские прелести, одеждах.
Завидев сиявшую от собственного величия и золотых украшений юную особу, служащий казначейства поспешил предупредить о посетительнице свое начальство, а когда она приблизилась учтиво отворил перед ней дверь.
- Ждите здесь, - надменно кивнула красавица своим рабыням, взяв из рук у одной из них тонкой резьбы продолговатый ларец-футляр для свитков.
Казначей, услыхав о высокой гостье, был неприятно удивлен этому визиту: что она забыла здесь? Не иначе хваткая бабенка затеяла свою игру, которая лично ему, Ганнону, не могла принести ничего, кроме неприятностей по службе.
- Приветствую тебя, о сиятельная супруга Аттала! – помня об этикете, вежливо исполнил он низкий поклон при её появлении. – Да здравствует во век сиятельный Аттал и да процветает его дом!
Самым обходительным образом казначей предложил гостье расположиться в кресле, составлявшим часть богатой обстановки его приемной.
- Благодарю тебя за столь сердечный прием, о почтеннейший, - с достоинством отвечала Лидия, изящно устроившись на краешке кресла и положив на колени загадочный ларец, неизменно привлекавший взгляд казначея на протяжении всего дальнейшего разговора. - Но твой слуга сперва ошибся сам, а после вверг в заблуждение и своего господина. Я вовсе не Сабина, супруга наместника Александрии, сиятельного Аттала, а её сестра, Лидия, невеста командира вигилов Валерия Галла. Однако в этой ошибке ничего нет удивительного, и винить тут некого. Разве что нашу матушку, разродившуюся шестнадцать лет назад близнецами. Признаюсь тебе, почтеннейший, что за шестнадцать лет мы с Сабиной уже успели привыкнуть к тому, что нас все вечно путают. Просто приходится сразу объясняться, кто есть кто, во избежание глупых недоразумений.
- А, христианка… - небрежно бросил казначей, с плохо скрытым презрением.
- Что? – удивленно переспросила девушка. - Почтеннейший, разве ты против христиан?
- Разумеется нет, - буркнул Ганнон, спохватившись и сменив тон.
- Что ж, это радует. Значит мы можем с тобой беседовать совершенно доверительно и открыто.
«О чем, глупая курица?!» - с раздражением подумал Ганнон, но лишь молча кивнул в ответ, в знак внимания к её словам.
- Итак, начну по порядку. Как я уже сказала, я являюсь законной невестой командира вигилов Валерия Галла, - степенно заговорил Лидия, с удовольствием прислушиваясь к собственному голосу. – Я долго не могла выбрать себе жениха, хотя претендентов было хоть дорогу мости, и отец то и дело приговаривал, что неплохо бы мне уже определиться. Но среди молодых и не очень мужчин так трудно было выбрать то, что надо. Мало того, что все они как один были уродами, так ещё и тупы до крайности. А если и попадался среди них вдруг красавчик и умник, так оказывался самовлюблен и капризен хуже нарцисса, - она вздохнула, ища сочувствия.
- Угу, - мрачно поддакнул Ганнон, размышляя, уж не насмехаться ли над ним явилась сюда эта христианская овца, но все говорило за то, что девушка действительно была редкостной дурой.
«Дуракам везет» - со злорадством подумалось ему.
- Впрочем, за мою избирательность и терпение я была награждена встречей с моим ангелом. О, как добр ко мне Господь! – подумала я тогда. – Ведь Валерий и красив, и умен, и добр – вот лучший муж для меня! Но одно было плохо, родители никогда не позволили бы мне бракосочетаться с ним, ведь тогда он ещё не летал так высоко, хотя и стяжал уже славу лучшего колесничего, а как посмотреть со стороны моих родителей, так и вовсе был пустым местом. Они были так несправедливы к нему! Пришлось нам сговориться тайно. Это так тяжело: скрывать свои чувства, встречаться украдкой, чтобы просто перемолвиться словом… - Лидия вновь жалобно вздохнула. – Но как ты, наверное, слышал, почтеннейший, мои родители покинули меня, отойдя в мир иной. Это было так страшно, признаться. Жизнь будто остановилась. Если ты никогда не терял близких дорогих для тебя людей, почтеннейший, тебе не понять, насколько ты в этот миг ненавидишь всех тех, кто виновен в их скоропостижной смерти. Господь велит прощать врагов, но мы так далеки от совершенства... - Лидия смолкла на мгновение. - Однако нет худа без добра – мы с Валерием смогли открыто объявить о своей любви и своих планах на наше совместное будущее.
Сколько ни вглядывался внимательнейшим и самым пристальным образом Ганнон - ни в выражении лица рассказчицы, ни в её широко распахнутых бирюзовых глазах он не заметил и тени тех сильных чувств, о которых она вела речь, и вообще выражения хоть какого-то мыслительного или эмоционального движения. О чем бы ни говорила, о чем бы ни вздыхала или о чем бы ни молчала Лидия, её лицо оставалось абсолютно безмятежным, а взгляд невинно пустым.
«Она понятия не имеет, о чем говорит» - подумал казначей.
- Так что же привело тебя в казначейство, почтеннейшая, - перебил он её поток бессмысленной болтовни, - прости, но время не ждет.
- Если ты стеснен во времени, почтеннейший, то можешь даже не беспокоиться на этот счет, ибо я не задержу тебя долго. Дело мое не слишком замысловато, хотя и требует некоторой секретности до поры. К чему я заговорила про
