Бастион

            Третий день отряд уходил от погони. Первыми уставали старики и дети. К вечеру колонна растягивалась на сотни метров. Дорога шла то вверх, то вниз. Кругом были горы, тяжёлые нагромождения скал и непроходимый кустарник. Уже в сумерках вышли к третьему бастиону. Мрачное сооружение из каменных блоков, каждый из которых был размером с быка, с узкими бойницами, со вмятинами от снарядов и пуль — следами давних боёв. Он стоял, преграждая дорогу, тупым углом калеча пространство, разделяя мир на две части — ту, где были враги, и ту, где ожидала надежда.
            Здесь решили остановиться на ночлег. Выставили посты. В главной комнате, откуда в бойницах на две косые стороны были установлены пулемёты, собрались на совет. Ситуация была такова. Третьего дня на горизонте появились неприятельские корабли. Метлица Рейд, лидер посёлка, в оптику разглядел британские флаги. С той поры, как славянский мир был на девяносто процентов истреблён генетическим оружием, англичане стремились везде, где только возможно, добить остатки конкурирующей расы. Пятьдесят лет на побережье Салима не было войны, но вот теперь беда пришла и сюда. Посёлок был совсем крохотный — 63 человека со стариками и детьми. Катастрофически мало, чтобы дать начало будущей нации, но вполне приемлемо для мобильности и эффективного управления, когда это требуется.
            Население было мобилизовано за два часа и выступило по маршруту в глубину гор, отработанному ещё предыдущим поколением. Не было только Умилинга (вечно он где-нибудь пропадает в самый неподходящий момент) — но он догнал колону через шесть часов уже в походном марше. Оказывается, ходил на дальний кордон за малиной, а когда вернулся, в городке уже были англы. Горели жилые дома. Здание ратуши, в котором проходили городские собрания, было разрушена прямым попаданием из корабельных орудий. Старого Юкку, немощного и потому не пожелавшего уходить вместе с остальными (чтобы не быть им обузой), повесили на главной площади вниз головой. К счастью, он умер сразу, не доставив врагам удовольствия своими мучениями. Пьяная английская матросня, обнаружив винные погреба, уже была в невменяемом состоянии. Того же нельзя было сказать о десанте. Элитные морские львы тотчас устремились в погоню. Они не пошли за беглецами следом по труднопроходимому маршруту, а двинулись в обход, огибая горный массив Эллист слева, что свидетельствовало о хорошем знании местности и о тщательной подготовке операции. Обходной маршрут был длиннее в два с половиной раза, но гораздо удобнее для форсирования местности. Дорога большей частью пологая, а это позволяло сохранять высокую скорость передвижения. Обе противоборствующие группы имели одну и ту же задачу — добраться до моста Тугая Ель первыми. Для одних это означало успех операции, для других — спасение. За мостом начиналась территория, где жило смешанное славяно-осетинское население, постепенно складывавшееся в единое государство. Прочие народы, населявшие в прежние времена Кавказ, с истреблением русского населения всей массой переселились в долину, в опустевшие города и сёла, использую всю жизненную инфраструктуру, оставшуюся нетронутой.
            Умилинг, возвращаясь, неладное заметил сразу, как только пересёк перевал и услышал звуки дальних разрывов. Местность ему была известна, как содержимое своего кармана. Подкравшись, насколько возможно, к посёлку, он изучил качественный и количественный состав противника. Около двух батальонов морской пехоты, вооружённой самым современным оружием, выступили по обходной дороге. Ещё два взвода были заняты обследованием окрестностей города, надеясь на поимку прячущихся аборигенов. На второй день бегства выяснилось, что эти два взвода не присоединились к прочим на обходной дороге, а всё-таки пошли за беглецами следом — крохотные чёрные фигурки на склоне Анжи, которых первым углядел зоркий Метлица. Стало ясно, что, хотя беглецы и опережают противника на 10-12 часов, но момент столкновения с ними — вопрос времени. Когда извилистая тропа пролегала в пределах видимости, враг экспериментировал со снайперским оружием. Расстояние всё ещё было большое — пули не долетали, под серые пыльные облачка зарывались в камни у подножия гор. Но с каждым днём расстояние сокращалось. Горячие головы предлагали устроить засаду малым числом, а прочим продолжать движение, но Метлица не соглашался. Он дорожил людьми, понимая, что гражданским с охотничьими карабинами против профессионалов не устоять. Другое дело — бастион. Тут в одиночку можно остановить целую армию. Прекрасно простреливаемая местность. Оба пулемёта, стоявшие тут с незапамятных времён, были в исправном состоянии. В арсенале на нижних этажах обнаружился запас патронов к ним в неограниченном количестве. Вот только кто бы согласился тут остаться? Метлица знал, что любой, кого он попросил бы об этом, с радостью бы согласился. Но в таких делах предпочтительнее был бы доброволец. И такой тоже нашёлся. Старый Арт, учитель, воплощённые мудрость и совесть посёлка, обучавший детишек нехитрым наукам, в празднества исполнявший роль жреца на культовых мистериях. Он объяснил свой выбор тем, что уже стар, немощен и в походе будет группу только задерживать. А людям надо как можно быстрее добраться до Тугой Ели, за которой им уже ничто не будет угрожать. Метлица согласился, но в сердце у него кололо. Все прочие на совете также одобрили выбор, молчаливо склонив головы. И только Умилинг был возмущён.
            — Как? — закричал он. — Оставить старика против этих головорезов? Как мы потом будем спать по ночам?!
            Все молчали, не глядя друг на друга, хмуря брови и боясь вздохнуть.
            Умилинг был в смятении. Он сам себе не отдавал отчёт, в чём причина его возмущения. Да, Арт — немощный старик. Как могут здоровые сильные мужчины прикрываться стариком? Это не укладывалось в его разуме. Но, может, дело тут было в другом? Умилинга и Арта связывали особые отношения. Ещё с детства мальчик любил приходить к Старику в его крохотный дом на отшибе, где было много непонятных вещей от прежней эпохи. Старик называл их артефактами. Визуальные приборы: бинокли, телескоп, астролябия, секстант, увеличительные стёкла, большей частью исцарапанные от частого употребления. Экраны немых мониторов, вентиляторы, электродвижки, декоративные ножи и нефритовые статуэтки, называемые странным словом нэцкэ; прочий лом, в обили стоявший на полках. Но больше всего там было книг со странными полузабытыми именами, о которых уже почти никто не мог ничего вспомнить, кроме самого Арта, и он щедро делился со всеми желающими их содержанием. Лев Толстой, Владимир Соловьёв, Антов Чехов, Владимир Набоков, Иван Гончаров — странные, чем-то знакомые имена, звучащие как-то притягательно, волнующе, свидетельствующие о культурной мощи прежней цивилизации. В минуту особой откровенности старик рассказывал что-нибудь и от себя. Например, о том, на чём должен стоять мир. Первым он всегда называл мир, как состояние совершенной бесконфликтности, потом говорил о правде, чистоте, непорочности, понимая её не только как непорочность тела, но и мысли, поступков. Он говорил о любви, называя её совершенным коммуникационным мостом в социальном космосе. Он говорил о том, что небо, то самое небо, что мы видим над собой — ночью покрытое звёздами, а днём блистающее солнечными лучами, — на самом деле не единственное, а низшее из всех прочих, которых семь, а может — и больше. Семь хрустальных небес стоят над миром одно выше другого, и в каждом своя жизнь и свои жители, и с каждым небом они всё прекраснее и совершеннее. Они чисты, как ангелы, и прозрачны для любого взгляда, ведь им нечего скрывать друг от друга, и лучшие из людей поднимаются туда на склоне лет, а некоторые — и раньше, чтобы обрести новую жизнь, извлечь, объективировать из своей личной природы ещё более прекрасные образы, чем те, что они создавали раньше, и в этом суть творческого созидания, а не в том, что в прежние тёмные эпохи навязывали мрачные монотеисты, оставляя право на творчество только жестокому идолу, порабощающему мир...
            Эти рассказы глубоко волновали Умилинга. Он чувствовал, что Арт хочет сделать из него преемника, наделить такой полнотой знаний, чтобы ученик сам стал учителем, был добр, как небожители, живущие на хрустальных небесах, и людям было бы к кому тянуться в минуту печали или жажды познания.
            Выбор Арта его огорчил. Он понял, что может потерять прекрасное общение. Разум его наполнился горечью. Неужели Арт готов покинуть его? Он не понимал, что как учитель Арт ему больше не нужен, наставления старшего товарища уже глубоко укоренились в нём, определяя его духовную природу не только на срок оставшейся жизни, но и на следующие воплощения. Потенциально он уже был таков, что мог бы взойти на хрустальные небеса, но Арт считал, что мера пребывания его ученика здесь, на Земле, ещё не исполнена, он нужен своему народу, как будущий вождь вроде Рамы у славяно-ариев или Буса Белояра у антов. Ему предстояло иное водительство — прямое, от иного народа, который в прежние времена назывался сверх-цивилизацией.
            Ранним утром народ простился с Артом. Всё было просто, без излишней нервозности и мелодрам. Ему оставили двухдневных паёк. Даже если он погибнет, в чём никто не сомневался, это произойдёт не сразу, а как минимум через два дня, в течение которых он будет успешно удерживать оборону. К тому времени отряд достигнет Тугой Ели и будет вне досягаемости врага.
            Проводив Метлицу, который уходил последним, Арт обошёл все помещения бастиона, выглядывая, что могло бы ему пригодиться: старые матрасы, которые он бросил рядом с пулемётами, рассчитывая во время стрельбы стоять на них коленями, помятое алюминиевое ведро, наполнил его водой из колодца на нижнем ярусе, чтобы охлаждать во время бою пулемёты да и самому не мучиться от жажды в самый неподходящий момент. Вода была холодная и по вкусу напоминала молоко, текущее по небу в августовские ночи. Из небольшой библиотечки он принёс томик Рубцова — полузабытая жизнь, но так благодатно ложащаяся на сердце размеренным ритмом. Потом он спустился вниз и, выйдя из крепости, долго глядел через бинокль в сторону города. Города, конечно, видно не было. Не было видно и моря, скрытого высокими склонами. Оно было видно только в первый день побега — крохотный бирюзовый клочок между скал, тающий с каждым шагом. Минут через двадцать он увидел преследователей — тёмные точки, показавшиеся над кромкой перевала. У бастиона они будут часов через шесть-семь. Он мог бы и вздремнуть (внутренний хронометр разбудил бы его в назначенный срок), но он не стал этого делать. Он вообще и в прочей жизни бодрствование предпочитал сну. Во сне он мог стать игрушкой стихийных сил, в бодрствующем же состоянии воспринимал мир осознанно, что свидетельствовало: он человек не животной природы, он разумен, а разум, как известно, божественного происхождения.
            Минут двадцать он сидел на камне, глядя в сторону перевала и размышляя о былом. Да, сейчас уже никто не помнит, как именно всё происходило. Одно было