В никуда

глазу по солнцу пылает. Тогда разбежался я, и ногой как вдарю! Брызнул снег - никого! Обернулся я, - и опять нечистый скалится в мою сторону. Второй раз разбежался - опять разлетелся снег. И вновь никого. На третий раз мне стало страшно. Бежал по темному переулку, не оглядываясь. Чувствовал, что за спиной враг человеческий. Ох, не к добру случился этот сон. Так и вышло. А теперь - к сути.
     Ну, вышел я вчера из дому, день уже к вечеру клонился. А как вышел, тут же на яблоньку наткнулся. До чего же хороша яблонька! Вся в майском цвету. "Хорошо! - сказал я себе, глядя на яблоньку. - Ой, как хорошо!" - И шаг свой ускорил.
     Так скорым шагом и влетел в магазин. А как в магазин попал, так и растерялся. Изобилие! Одной водки сколько! Да и сортов разных. Нелегко выбирать. Но выбрал, подумавши. Выйдя же из магазина, растерялся совсем. Непонятки меня взяли - куда идти? То ли на пруд - а красотища какая на пруду! - то ли не на пруд; тоже неплохо, так мне подумалось, и топать до пруда не надо.
     И совсем лицом просветлел, когда понял, что вообще никуда не пойду, а выпью я поллитровку прямо здесь у магазина, не дергаясь. Благо погода хорошая, да и каштан, который я подпирал, пригласительно шелестел уже ровно распустившимися листьями. И как подпорка - дерево отличное, не даст упасть преждевременно.
     А часа через два, бил я какого-то гражданина; тот сперва при очках был, а потом уже без них обходился, поскольку те пребывали в раздавленном состоянии. Бил я его, признаться, без злости, даже чувство утомленности возникло. Но работу надо было сделать, как на родном заводе. Там ведь тоже скучно, но норма есть норма. Да и очкарик - бывший - оказался малый не промах, иногда разбавлял мои скучные впечатления меткими ударами по черепу. И не знал тот гражданин, что за неполные мои пятьдесят лет, череп мой - уж на что твердый! - покрылся к тому же чугунной оболочкой, а то бы он оставил свои напрасные потуги. Нет, никак невозможно было ему меня победить.
    Одержав же заслуженную победу, пошел я опять в магазин, и теперь в выборе уже не колебался. Продавщица мне сказала: "Выпьешь до дна, Василий, увидишь много добра, а не выпьешь до дна - не видать тебе добра!" Скажу сразу - ее пожелание я выполнил, но добра не увидел. Обманула, сука! Потом вернулся к любимому дереву и продолжил возлияния в честь бога Атона.
    Помню еще юнца с прыщаво-наглым лицом, вздумавшим читать мне какие-то скверные стишки, за что тоже был бит нещадно. Сильно возмущенный, я предупредил его, что если такое повторится, то будет он опять бит туфлей в рыло.
    Очнулся я дома, как выяснилось, около полуночи, в настроении препоганом. Да и погода испортилась - дождь в окошко хлестал. Пошарил по карманам. Денег - ни копейки! И такое зло меня разобрало, стал орать, что есть мочи, да крушить все, что под руку попадало. Вот такие дела.
                                                                                                                                                         
                                                                                                                                                                    Василий.

                                                                                                                                                                          
  - Непутевый ты, Василий! - заключил лейтенант, прочитав объяснительную. С тем и вышел.

   
    Спустившись вниз. и выйдя во двор, Нефедов сел за один из свободных столиков, - другой был занят увлеченно игравшими в домино, - достал сигареты и закурил.
    - Эй, лейтенант! Нефедов! Давай к нам, сыграем! - закричал один из мужиков.
    Лейтенант отмахнулся. Не давала ему покоя записка, обнаруженная им в книге. Он задумался. Что-то нехорошее шевельнулось у него в груди. Взгляд его наткнулся на валявшиеся под столом, вырванные из школьной тетради листы. Недолго думая, он их поднял. Похоже на дневник, или просто отрывочные записи, сделанные по случаю. Но даты не проставлены, и автор не известен. Расправив смятые листки, Нефедов стал читать.

                                                                            ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА

     В первой половине дня, как всегда, все скрываются. Вдруг кто нагрянет, а в питомник никому не хочется. Дома сидит одна бандерша. А чего ей не сидеть, квартира-то ее, законная.
     Первой появилась Джоан. Потом я. Джоан жаловалась на своего мужика - на "работу" не пускает. Дура и скандалистка. Все только про заграницу бубнит: "Ах, какая там жизнь! Уеду я отсюда". Так тебя там и ждут. Если бы не семидесятилетний старец, которого она окрутила, так бы и сидела  в своей зажопинской дыре, а в столице бывала бы только налетами. Вот и сейчас гундосит. Запустил в нее тапкой. Замолчала.

     Анджела привела клиента в каких-то дурацких штанах в цветочек, - он ей по пояс. Где она их только находит. Но марки на дороге не валяются. В следующий раз посоветовал ей привести пигмея. На каких островах они живут? Или в Африке? Не помню.

     Бандерша выбила Джоане зуб. Что же, будет теперь свистеть не хуже Соловья-разбойника.

     Идиллия. Сегодня все вместе. Пили дешевый отечественный портвейн. Жанна даже всплакнула, вспомнила какого-то студента, который ее очень любил и хотел на ней жениться. Бандерша справедливо заметила, что студентам выдают стипендию совсем не долларами и только раз в месяц. Умная женщина - бандерша, но противная. И вообще, эти блудные овцы начинают меня раздражать.

     Ждал Нинон на Цветном бульваре. Смотрю, идет, омбрелькой помахивает, и примечаю, что за ней шлепает мужик, лицо которого явно большую часть года опаляет южное солнце. Увидев, что Нинон направляется в мою сторону, тот не сумел скрыть своего неряшливого огорчения.
   
     Нинон мне призналась, что совсем не против со временем завести ребенка. Я ей указал на южного мужика и сказал, что и он будет не против. Ответила грубостью. Но я не злопамятен. Нинон вообще грубая. Однажды я стал ей рассказывать о верлибре, о белом стихе, о метрике... Напрасно. "Ну что ты пристал ко мне, гад, можешь говорить человеческим языком!" Вот и все, что я от нее услышал.

     Приснился нехороший сон: словно солнце раскалилось добела, а я на него смотрю, смотрю, хоть мне и больно ужасно, и слезы текут, а я все равно пытаюсь смотреть. А потом я ослеп. Джоан сказала, что это к деньгам. Хорошо бы.

     Сегодня "выходной". И по такому случаю всей "семьей" ходили в ресторан. Нажрался до расстройства желудка. Расплатилась бандерша. Потом вычтет. Только не с меня. Поздно вечером смотрели телевизор. Джоан и Анджела подрались, так что последней пришлось прятаться в шкафу. Если бы не я... (конец фразы написан неразборчиво)

     Ужин был гнусным, и гости тоже были гнусными. И одеколон этот, с красивым названием - джин, тоже гнусный.
     Читал им стихи Блока и Гумилева. Выдавал за свои. Снисходительно хвалили. Затем говорили о живописи. Тоска. Сказал, что мне нравятся все ван деры... Крыса в прозрачном платье ничего не поняла. Удивительно было бы наоборот. И что этих поганцев так тянет болтать о том, в чем они ни черта не разбираются. Синячили бы молча.
     Элеонора напилась, стала разбрасывать дезабилье, куражиться, кричать: "Это все милый подарил!" Милый тушевался и гордился одновременно. Какие же дураки бывают! Я бы на его месте подарил ей красный фонарь... и синий, под любым глазом - на выбор.

     Вечером звонил домой. В трубке - детский голос. Ну, думаю, брательник, это сколько же надо выпить, чтобы так... (дальше неразборчиво)

     Искусали комары. Дамы жалуются. Откуда весной в центре комары? Говорят, в подвале полно воды.

     Элеонора спросила - почему я в разводе? Ответил, что по кочану. И вообще, я в сомнении, являюсь ли я автором своего ребенка. На что она сказала, что если ребенок вырастет таким же идиотом, как я, всякие сомнения отпадут сами собой. Зараза!

     Бандерша не в духе, хмурится и сердится. Серега, ее сожитель, несколько тугодум. И острота, неспешно развитая в его извилинах, являлась не то что хорошей, но требовала по созреванию немедленного выхода. Что он и сделал, поделившись ею с бандершей. Но той острота не понравилась.. Слишком разное у них чувство юмора.
    

    Терпеть не могу бандершу, когда она шипит в ответ на каждое слово. Надоело все. Элеонора опять устроила сцену с разбрасыванием нижнего белья. Разнообразием она не балует. Скучно. Уйду к Райке на Сретенку. Звали. Только вот выцарапаю ножом на столе... (неразборчиво)

     - Тьфу, пакость какая! - помотал головой Нефедов, и даже сплюнул нервно. - Что еще за бандерша? Не Анька ли это из девяносто четвертой? Надо будет проверить. Развелось тут всяких... - А потом вспомнил, что речь шла о центре, вздохнул с облегчение, встал со скамейки, скомкал листки и бросил их в урну. Доминошники за соседним столом азартно стучали костяшками.

     В отделении, полковник Фомичев выговаривал сидящему напротив Мишке Панюшкину, продавцу пива из палатки, что стоит на трамвайном кругу рядом с баней, которую общество не жаловало, по причине сильной ее загрязненности и почему-то всегда кислого бутылочного пива, а также за наличие в обслуживающем персонале преступного элемента.
     - Что, допрыгался, Михаил! - хмурил брови полковник. - Вот она, водка, в употреблении неумеренном до чего доводит.
     - Да завелся я, Федор Иванович, день тяжелый выдался. С самого утра докучать стали. Ладно, о Катьке разговор особый. А в палатку первым заглянул мужик небритый с щетиной уже порядочной, глаза красные, руки трясутся, посуду мне протягивает, плачет, говорит, что тоже был пионером. А в доказательство довольно бойко прочитал: "Вот он, вот он, галстук алый, пионерский верный друг! Точно все другое стало, изменилось все вокруг". А потом стал судорожно поправлять какую-то тряпку на шее. Но прошло, говорит, счастливое детство - и кем он теперь стал? Ветошка, листок палый скукоженный, осенним ветром гонимый, опустился совсем, хуже любого комсомольца зачуханного. Затем начал бить себя в грудь и клясться в верности товарищу Энгельсу и родной профсоюзной организации. Сказал, что являлся постоянным клиентом кассы взаимопомощи и посетовал, что теперь таковой не существует. Ну и до кучи - разодрал на себе рубаху, оповестил всех в очереди, что он экземпляр конченый, и без пива ему не жизнь.
     Налил я ему из жалости, вижу, что человек в горячке, совсем не в себе, даже какой год на дворе забыл.
     Только отошел, болезный, как мадам одна голову свою кудлатую мне в окошко просовывает, и сообщает так доверительно:
     "Вот пришла".
     "Очень рад, - говорю, - ждал давно".
     "А не врешь?"
     "Упаси Бог!"
     "От меня мужик ушел... в тайгу".
     "Куда?!"
     "Говорю же - в тайгу. Сперва этой обозвал... Ладно, замнем. Сказал, что в тайге таких стерв нет. А если и попадется какая... то другая. А я не стерва! Это он - стервец!"
    И без перехода:
     "Давай бахнем!"
     "Кого?!!"
     "Пива для начала".
     Здесь я немного успокоился. Вижу, дело до смертоубийства не доходит. Налил ей пива. А тут от вас молодцы приезжают. Постучали сзади. Открываю им. Протягивают две канистры, наполни мол. С милицией не спорят. А потом меня с собой увезли.Оставил я