Отец Владимир

стремится быть учителем, а становится слугой. А женщина их по отдельности не принимает. Ей одинаково противен и учитель, который не служит и слуга, который не учит.

    - Кого же любить, князь? И как любить? – спросила Леля совсем не отчаянно, а скорее печально заинтересовано.

    - А любите вы воина. То, что вы называете – «настоящий мужчина». Влюбляетесь до одури в силу видимую глазу, как это слово по русски? Брутальность, вот, надо же запомнил. А того не понимаете, что воин никогда не поднимется до учителя и не опустится до слуги. Полный непопадос. Зато он любит воевать и трахаться, как верно заметил мой друг-воин Федя. И эти тупые, но энергичные действия сильно привлекают женщин.

    - Это ты меня сейчас опустил или вознес, морда княжеская? - еще не завелся, но уже воспрянул Федор.

    - Ни то и ни другое, друг мой. Я просто ответил на вопрос.

    - Это он меня сейчас опустил, Федя, - без злости сказала Леля.

    - Давай ему морду набьем, - предложил Федор.

    - Во-первых, рано еще, - откликнулся на идею князь, - а во-вторых, сегодня, наверное, и не сложится. Сдается мне, вечер интересней складывается, чем обычно. Леленька, а как вас по батюшке величать?

    - Ольга Николаевна Олсен, - представилась Леля, - в девичестве – Абрикосова.

    - Ничего себе?! – в восторге закричал Федор, - Абрикосова?! Надо же! Абрикосова?! Виват, князь! Налейте, хочу выпить за Ольгу Николаевну Абрикосову! По полной, Ванечка, по полной,  по самой полной наливай.

    - Ты чего так разошелся, - спросила Леля, - тебя имя отчество так возбудили или фамилия?

    - И то и другое, Ольга Николаевна, и то и другое. Позвольте я тост рожу.

    - Рожай, милый, рожай, - князь уже разливал по стаканчикам.

  Федор встал, взял свой коньяк и торжественно начал:

    - Друзья мои, да будет вам известно, по образованию я филолог и к словам отношусь трепетно. И «в начале было слово…» для меня не просто фраза из писания. В самом начале реально было слово. И звучало оно как «бог», или «ом», или «ayм», неважно. Может как колокол - «Вечерний звон… бом, бом…». Не суть. Там не было семантики, но было значение. И значение огромное. Еще не зародились языки, и что это слово, вернее звук, обозначало конкретно неизвестно. Просто звуковая волна, из которой появилось все. Ведь тверди нет. Есть только волны. Сколько не расщепляй атом ничего конечного, твердого не найдешь. Будут только волны, разной частоты и звучания. Если каждого из нас разложить до основания то не останется ни пепла, ни земли. Будут только волны.

    - Короче, Луначарский, - прервал было князь, - ближе к телу.

    - Ладно, я к телу. Потерпите, больной. Я скоренько. Я к тому, что слова, их звучание имеют свой отдельный смысл, сакральный, нам не всегда доступный. Не написание, господа, звучание. Вот уже давно идет спор, можно ли использовать мат в русской литературе. Но ведь это тоже слова, и есть матерная ругань, а есть матерные слова. Я против ругани в литературе будь она матерная или культурная. Но ведь матом можно говорить красиво. Моя бабушка очень красиво говорила, заметьте, не ругалась, а говорила матом. Мат без злости – это гипербола. Не зря же частушка с матом сочней частушки без мата. Мат вообще от слова «мать».

    - Федя, дыши. Долго рожаешь, - опять влез князь.

    - Все, все я сейчас. Я издалека, чтоб понятней. Вот здесь в Америке очень много аббревиатур. Я еще в армии заметил. Мы тогда в Германии прослушивали разные военные каналы. Мне вот запомнилось GLiCom, это - Ground Launched Missles Command, то есть – Командование крылатыми ракетами наземного базирования. Вроде и контора грозная, а звучит как глюк какой-то… Гликом. И уже не страшно. Все, все ребята сейчас рожу. Так вот. Ольга Николаевна Олсен в инициалах звучит как ОНО, а Ольга Николаевна Абрикосова – ОНА. Понимаете там, в Москве, в России она была ОНА, а здесь в штатах, ОНА стала – ОНО. А я хочу выпить за НЕЕ, за Ольгу Николаевну Абрикосову. УРА!!!

    Федор торжественно поднял стаканчик и лихо, по-гусарски закинул его в глотку. Князь Ванечка сильно пытался сдержаться, но не смог. Он аккуратно поставил тару на стол, посмотрел на друга, на Лелю, несколько раз поперхнулся смехом, а потом, отпустив тормоза, заржал во все горло. И урывками, сквозь смех извинялся:

    - Прости его, Леленька… прости… дурака… Не со зла он… о господи… дубина… По дурости своей… ой, не могу… фило… фило…логической…

    Ольга поставила на стол стаканчик и подперев красивое лицо рукой некоторое время смотрела на цветы.

    - Я, наверное, оденусь, - вдруг сказала она, поднялась и отошла к дереву. Не торопясь сняла вещи с веток и оделась. Лифчик и косынку положила в сумочку, одела только легкую, полупрозрачную рубашечку, оставив не застегнутыми три верхних пуговицы. Она вернулась к столу, взяла стаканчик с коньяком и, прошептав: «А ведь ты прав, Федя, ой как ты прав», так же лихо выпила.

  Смеркалось. Красивое и многозначимое слово. Как часто в русской литературе оно одно, само по себе создает картину и настроение. Заканчивается день, тихо, не прощаясь, уходит солнце. Уже не жарко, но еще и не холодно. Смеркаться может только в конце ясного, солнечного дня. Если день обложен облаками, пасмурный, то смеркаться он никак не способен. Он просто темнеет. А после солнца день потихоньку меркнет. И даже близкие, производные слова «сумрак» и «смерть» не передают прозрачности этого – «смеркалось». Оно похоже на осознанную зрелось пожилого, пожившего человека. Уже нет сильных надежд и ярких воспоминаний, а есть спокойное понимание, что после дня будет ночь, а потом новый день и новая ночь, и так будет всегда пока жива душа. А душа может устать, но умереть не может. Но и уставшая душа может родить.

    Постепенно стало темно. Почернело небо. Сквозь листья и иглы деревьев, сверкая, подмигивали звезды. Леля не поехала на семейную вечеринку и отключила трезвонивший телефон. Она сплела два красно-желтых венка и одела их на непутевые головы друзей. Теперь Ольга Николаевна сидела под деревом, а рядом на траве, положив ей голову на колени, лежал князь. Вокруг них, глядя на небо и плавно качая руками, ходил Федор и читал стихи:

    Я вечный странник, светит мне звезда,
    Пропахшая насквозь томатным соком.
    Я вдаль гляжу своим орлиным оком
    И тянутся за мною провода.
    Я по планете запросто иду,
    Как по колхозу «Путь в небытиё»
    И все вокруг родное, все моё
    Ведь я зажег томатную звезду.
    Закинуть в небо помидор не так легко,
    Зажечь его труднее, чем сорвать,
    А я люблю по вечерам листать
    Страницы километров в далеко.
    Я лягу спать, закутавшись в туман,
    Над головой зажгу ночник-луну,
    Как женщину планету обниму
    Прижму к груди ее упругий стан.
    Беременна Земля – она родит,
    То полководцев, то рабочих, то крестьян,
    Да что там, я и сам не из дворян,
    И путь открыт. Пока еще открыт.
    И светят звезды, каждому своя,
    И падают под тень могильных плит.
    В моих объятиях она еще летит,
    Моя звезда, по имени – Земля.


  - А если из дворян, - спросил князь, - то что, путь закрыт, что ли?


  - Нет, Ваня, нет, конечно. Звезды светят – каждому своя. Ты прекрасный человек, князь, Я тебя люблю. Тебе своя звезда светит. Я ее вижу.


  - И я тебя люблю, Федор Иванович.


  - А я вас обоих люблю, мальчики, - призналась Леля, - мне так хорошо сейчас, как давно уже не было.

  - Господа, как много любви сконцентрировано на этих десяти квадратных метрах штата Калифорния. Еще немного и из земли полезут подснежники, - сказал Федя.


  - Почему подснежники? – спросил князь.


  - Не знаю, мне кажется, что подснежники появляются от  тепла любви. Они же из-под снега, значит там, под снегом накопилось столько тепла и любви, что они пробиваются сквозь снег, и не мерзнут, а расцветают.


  - А скажи, филолог, что такое любовь?


  - Не знаю. Этого никто не знает. А если кто знает, то не скажет. Это настолько огромно, что никакими словами не объять. Слова от ума, а ум и любовь вещи несовместимые. Ум любить не способен. А любовь способна мыслить.


  - Это как? – спросила Леля.


  - Действительно, Федя, как так? – присоединился Щербацкий, -  Я понимаю, что любая мысль может и должна быть выражена словами,  и только тогда обретает жизнь и форму, когда реально записывается или произносится словами одного  из человеческих языков. Это азбука философии. Но как может мыслить любовь? Какими словами?


  - Она мыслит образами, ощущениями. Наверное, так. Вот я сейчас люблю вас обоих, а как люблю объяснить не могу. Нет таких слов и, наверное, быть не может. Я вас обнять хочу, встаньте. Ну, вставайте, вставайте.


  Леля и князь поднялись, подошли к Федору. Они почему-то не могли смотреть друг на друга. Федор обнял князя и Ольгу. Они обняли его и застыли теплой бесформенной скульптурой. Федор узнал на пояснице руку Лели и руку князя Ванечки на плечах. Он уткнулся лицом в Лелины волосы и уловил ее нежный запах. И вдруг он почувствовал, как она дышит. Ее грудь под рубашкой без бюстгальтера при вдохе прижималась так сильно к его животу, что он стал различать мягкие уколы ее соска. Ему казалось, что все тело ее прижимается к нему и дрожит. Дрожал он сам. «Как не к месту» - подумалось Федору, но сдерживаться он уже не мог. Возбуждение, самое подлое мужское возбуждение охватывало его и диктовало. Он всем бедром вдавился в ее бок, и рука сама медленно сползала с талии вниз, пока не встретилась там с рукой князя. Леля внезапно и явно почувствовав эрекцию двух мужчин одновременно, со сдавленным «Ой» так резко нырнула вниз и выскочила из скульптуры, что возбужденные друзья мгновенно оказались в тесных объятиях друг друга.


    - Паскудники, - закричала она, - повылазили, б… подснежники. От тепла любви… ой не могу, - не выдержала Леля и рассмеялась, -  Да расцепитесь вы, наконец, охальники. 

           
      Федор и князь так и стояли, обнявшись, тупо глядя на Лелю, и почему-то покачиваясь. 


        «Два друга на вокзале повстречались,
          Видно, что не виделись давно.
        Долго обнимались, целовались,
        Пока хрен не встал у одного»

    – все так же смеясь, процитировала Ольга Николаевна Абрикосова.


    - Это какой-то… позор…, ваше сиятельство, - выдавил, наконец, Федор.


    - Точно.. - ответил князь, и подумав добавил, -  « и все смешалось в доме Облонских…»-. 

                          ****


              На противоположном от Азовского моря , северном конце России, на Кольском полуострове есть озеро Имандра. Холодное, глубокое, красивое. Вокруг тоже холодные горы – Хибины. Красота может быть холодной. Бывают красивые холодные женщины. Бывают красивые холодные страны. Например, США. Хотя там теплее, чем в России, но для меня Америка навсегда осталась холодной красавицей. Она мне не отдалась, или я ее не сильно хотел. А скорее всего и то и другое. Просто какое-то время мы жили вместе. Мы с ней ездили на Роллс-ройсе «Cornichе II», цвета слоновой кости, с откидным верхом и салоном белой кожи в Сан-Франциско есть устриц на знаменитом тридцать девятом пирсе. К ресторану подплывали морские котики и дрались за наши объедки. Они перестали охотиться и добывать рыбу. Сверху на них ласково смотрели американцы, в подавляющем большинстве хорошие, добрые люди. Правда чужие. Нам,