языка. Музыка, литература и политика уже не присутствуют в их жизни, они вырвались дальше. Их не волнуют такие мелочи, как зависимость ЦБ РФ от МВФ, войны и встречи президентов, искажение истории, уменьшение или увеличение рождаемости, противоречия и единство религий. Они потеряли индивидуальность и стали частью того Знания, которое проникало к ним, когда они жили у дороги. Они не обрели Знание, а сами стали частью Знания и исчезли. Их тело еще живо, но они уже умерли, и их жизнь и влияние на жизнь безграничны.
Вне дороги – это не место, это состояние. Живущий вне дороги может жить везде, в городе, в месте у дороги и в месте вне дороги. И если человек при жизни не доберется до состояния «вне дороги» ему придется опять возвращаться в город и начинать все сначала, но добраться туда придется каждому, и иначе никак. В мире все происходит с ведома тех, кто живет вне дороги, даже если они об этом не ведают.
На этом книгу можно было бы и закончить, кабы я был серьезный писатель. А меч вам в руку, Волобуев! Во всю вашу волобуевскую ладонь! Не серьезный я, и не писатель. Я просто на даче живу. Рассветы, закаты, банька.
Часть 25.
Я мечтаю о путешествии во времени. С огромным удовольствием я бы вернулся в прошлое и навешал люлей Кириллу и Мефодию. Из-за этих «святых» засланцев бьюсь я сейчас об железную клетку алфавита и не могу выплеснуть все, что есть внутри. Остались только велимировские междометия и родной до боли мат. Почему молчат, глядя друг на друга, влюбленные? Почему орут и матерятся дерущиеся? Да потому что обрезали им язык, убрали руницы и буквицы, кастрировали речь и если бы предки наши услышали, как мы разговариваем, они бы подумали, что мы тупо стадно мычим.
А потом, чуть позже, ленинский Луначарский дорезал остальное и объявил войну с безграмотностью и новоявленную безграмотность внедрил. Если кто помнит, было такое явление как «всеобуч», всеобщее обучение. Так вот, людей не учили, а переучивали. Очень надо было, чтобы они, люди, стали сильно проще, чтобы ушло образное мышление вместе с образной речью. А внедрив десятичную систему измерения, постепенно подвели всех, не только Россию, под мышление цифровое. И когда мы совсем перестанем мыслить «О» округлыми образами и начнем мыслить и жить колючими «Ц» цифрами, вот тогда и можно будет подать цифровую команду и все ее воспримут, как Евангелие новое и радостно подчинятся. Потому, что сопротивляться уже будет нечем, да и не надо.
А теперь внимание – ЕГЭ!!! Живет дело Кирилла-Мефодия-Ленина-Луначарского! Живет, дрянь этакая, и процветает!
Верните полновесные экзамены в школы! Или сделайте машину времени! Слетаю я к Кириллу и Мефодию, засуну им букву «Ять» под рясу и сильно проверну там, пару раз. Оно, конечно, не поможет уже, но хотя бы послушаю я, садист-филолог, как они орать будут, и что в оправдание скажут. Запишу на цифровой диктофон, вернусь и в ю-туб выложу, чтоб все услышали, как они орут и прощения просят. Хотя… зачем? Люди они подневольные, им сказали, они сделали. Пусть живут, но помнят, могу передумать.
А пока продолжим, чем их бог послал. Готовьтесь буковки, сейчас я вас строить в слова начну и, худо-бедно, допишу книжицу. Лучше бы музыкой, да не сподобил Господь.
Часть 26.
Капельницу Феде поставили, как обычно, в зале. Не любил он прокапываться в спальне. И без того состояние на грани, а в тесной спальне, вообще как в гробнице. Леля приехала сразу, как только князь позвонил. Весело поздоровалась со всеми, познакомилась с Ритой, не выдав неприязни. И хотя она, будучи замужем, не принимала полушутливые ухаживания Федора и князя, но появление молоденькой соперницы ее задело, и тем более подчеркнуто-дружелюбно она отнеслась к Рите, чем более понимала ее полновесное здесь присутствие.
Появилась в компании и еще одна фемина – приехала жена Ома, маленькая Света Беренбаум. Еще по Питеру помня Омовские загулы, она не выдержала и, не смотря на все «браминские» отговорки, примчалась по адресу, носом своим, еврейским, учуяв новую опасность их ненадежному гнездышку. У Светы с Лелей состоялось быстрое знакомство-узнавание, и, уразумев, что они друг другу не помеха, между ними воцарилось товарищество с легким оттенком соперничества девушки-москвички с девушкой из Питера, давнее как оба города. Принадлежность Риты определенному мужчине, Федору, была Свете понятна сразу, когда она, только прибыв, была всем представлена.
Тут же были и Ник с князем Щербацким. В общем, собрались, как на похороны, все родные и близкие. Не было только Саши и Чертушки. Саша уехал на очередное собрание сподвижников Эмвея, на стадионе в Сакраменто. Чертушка увязался с ним. Очень он любил эти сборища. Чувствовал после них, словно у себя в Чертаново побывал.
Расположились уютно. Федя лежал на диване и смотрел на огонь в камине. Рядом стоял прилично сервированный журнальный стол, дубовый со стеклом. На нем, на одном краю лежали медикаменты для капельницы, Лелино хозяйство, на другом чинно отсервировалось выпить и закусить для Ника с князем. Рита сидела рядом с Федором, иногда уступая место Леле, когда она меняла бутылочки с раствором.
В прокапывании Федора была одна, давно устоявшаяся необычная деталь. В первый день процедуры, когда рядом выпивали Ник с Князем, наливали также три стопки, Леля наполняла шприц из стопки Федора и через резиновую крышку впрыскивала в бутылочку с физраствором. Вроде бы полный бред с медицинской точки зрения, но с первого раза так настоял Федор, а иначе не соглашался, и так и повелось. Причем Леля сама заметила, что так ему легче было выходить и не противилась.
Ом со Светой сидели за барной стойкой, и пили чай. Света потихоньку вживалась в новую компанию и обстановку, и стала замечать, что что-то ей здесь здорово напоминает квартиру Саши Бреславца на Невском, и хорошо бы старых утюгов наставить. Питерской своей памятью она понимала притяжение этой компании для Ома-брамина, а потому и опасность для Ома-мужа. Брамины – вообще мужья ненадежные, в любой момент, того и гляди, просветлятся и соскочат или просто соскочат под видом просветления. Тут глаз да глаз. Но и силком вырывать нельзя, может заартачиться, потому и была многоопытная Света нежна, дружелюбна и улыбчива. К тому же приехав и влившись в компанию, она сразу вычислила отсутствие женщины соперницы, а с просветлением она уж как-нибудь да управится. Не впервой. Дом, ужин, спальня. Все отработано. Да и не в этом дело, это все приемчики, а Ома своего она по-настоящему любила и берегла. Хочешь просветлиться, не вопрос, милый, но вместе, а один без меня ты и там пропадешь. И надо все-таки родить, наконец.
Рита приехала сама, без звонка, через сутки. Днем она оплакивала свою девственность, ругала Федора, ночью изнывала от воспоминаний, все утро мысленно спорила с собой и с Федором, а днем решила поехать и все ему высказать и поставить точки над i, не понимая, что над русской «и» точек нет. Приехав, застала всю компанию в сборе, уютно расположенную в зале, плюс добавилась Света, с которой они быстро познакомились и сошлись, накрывая на стол и ухаживая за мужчинами. Федор лежал на диване, бледный и больной, и поговорить с ним ни место и ни время не располагали. Потом приехала новая женщина, как оказалось старая знакомая князя и Феди, и развернула мобильный госпиталь. Тут Рита окончательно поняла, что ее Феде действительно плохо, смягчилась, подсела к нему и гладила по руке, пока Оля возилась с медикаментами.
Вот такая вот интересная компания собралась, разбилась на кучки и вела неинтересные разговоры. Так бывает. Мужчины за время загула обсудили проблемы «космического масштаба и космической же глупости» и как будто устали умничать. Женщины потихоньку возвращали их в реальный мир повседневности и, видит бог, это лучшее, что они могли сделать для их нравственного и физического здоровья. И делали они это не от ума, не от понимания, а в силу врожденного в каждой женщине стремления к балансу. Так мать целует ушибленную голову ребенка, и голова болеть перестает.
Света склонилась на плечо Ома и тихой мантрой лились ему в уши маленькие местечковые новости Сан-францисской иммиграции, и медленно, но верно возвращала она брамина в теплое болотце Гири-стрит.
Рита, наконец, поцеловала бледного Федора, и, отложив установку точки над «i» на другое время, весело раскрывала ему тайну завтрака и порядка в доме.
Леля, вся в роли медсестры, в медицинском смысле этого слова, осознавала свою важность и отдавала негромкие приказы-просьбы, которые расторопно выполнялись. Ей готовили кофе, предлагали присесть и всячески уважали.
Внезапно прибыл отец Владимир с матушкой Марией. Они ехали в церковь св. Симеона в Калистоге на службу и решили заскочить к Федору, проведать, потому, как на звонки он последние дни не отвечал. Отцу Владимиру давно уже надо было поговорить с Федором об одном очень большом, возможно, самом главном для него деле. Но все никак не складывалось. Вот и сейчас, приехав к Федору, они застали всю большую компанию и тет-а-тета опять не произошло. Приняли их, как всегда радушно. Леля засуетилась, накрыла стол с завтраком и чаем, быстро и облегченно вспомнив расписание постов. Матушка мгновенно со всеми новичками перезнакомилась и уже выспрашивала Ома и Свету о Петербурге. Со всеми молодыми матушка сходилась легко и через пять минут знакомства Света с удовольствием рассказывала ей историю их с Омом мытарств от Питера и до Сан-Франциско.
Отец Владимир с чаем подсел к Ванечке, Нику и Федору. С Ником они были знакомы давно и давно друг друга не любили, как многие близкие по рождению и образованию русские за границей. Они достаточно друг о друге знали и еще больше догадывались. Предметом их соперничества были князь Ванечка и Федор. Они бы никогда в этом не признались ни себе, ни кому бы то ни было, но именно борьба за умы и души этих молодых людей и была причиной их нелюбви друг к другу последнее время. До этого причина была другая. Отец Владимир, не без оснований, подозревал Ника в связях с масонами и спецслужбами. Ник знал о военном прошлом отца Владимира, когда тот насильно был призван в вермахт. Знал, что тот какое-то время воевал на Восточном фронте, недолго впрочем, потом попал в плен к русским, вернулся после войны в Югославию и связал свою жизнь с Православной церковью.
Впрочем, нелюбовь эта в ненависть никогда не переходила и когда они, волей неволей, встречались, то общались умышленно дружелюбно и с неподдельным уважением к прошлому и настоящему друг друга.
Сейчас речь зашла о возможном объединении Русской Православной Церкви за рубежом с Московским Патриархатом. Слухи об этом появились недавно и разделили паству и духовенство на два приблизительно равных лагеря. Помимо шкурной, финансовой стороны вопроса возникла и чисто христианская дилемма прощения. Практически вся пожилая часть русского зарубежного духовенства считала, что простить Московский
