противостоит лёжа на своих койках нездоровый контингент палаты, в каждой из которых, всегда найдётся свой пассионарий (в больнице ко всему прочему, на квадратный метр самая большая плотность умнейших и всё знающих людей).
И этот всё обо всех болезнях знающий человек, которому даже не смотря на его тяжёлую болезнь, пригибающую его к кровати, всё не сидится на месте и слоняется от кровати к кровати, от палаты к палате, с самого своего помещения в палату, больше болеет за своих нездоровых товарищей по палате, чем своей болезнью. Да так усердно и живо, что складывается такое ощущение, что он ничем и не болеет вовсе, а положен сюда лишь с одной целью, чтобы поддерживать живой дух в организмах больных людей (скорей всего, его сюда направил профсоюз больных).
И этот большой умник и пассионарий, кем скорей всего, был старожил палаты Корней, как вскоре новичком выяснилось, не только настраивал своих товарищей по нездоровому духу на выздоровленье, но и настраивал их на сопротивлению диктату врачей, которые по его не всегда здравому размышлению, – а в эти моменты у него и случались приступы откровений, – слишком много миндальничают с их болезнями и вместо того чтобы указать на своё место болезням, явно от бессилия, всё своё зло и малоквалифицированную неумелость, полученную за плохое обучение в институте, срывают на них, всего лишь носителей болезней. И тут не трудно догадаться, что такой предубеждённый настрой больных против своих лечащих врачей, не ведёт их к быстрому выздоровлению (что не относится к выписке, которая часто случается по причине нарушения режима пребывания в стационаре) и часто обе стороны срывались на непонимание друг друга.
– Совершенно не понимаю, что творится с этим Григорием из тринадцатой палаты. – Обжигая губы до фильтра смолящейся сигареты и горечью слов своего возмущения на Григория, не поддающегося в никакую лечению, делился негодованием со своими коллегами, другими врачами, лечащий врач Григория, Резус. – Всё ему выписываю, как прописано в учебниках, вожу под руку на процедуры, и даже кормлю микстурами с ложечки, чтобы он не отлынивал от своего выздоровления, а он и не думает идти на поправку. – Что вызывает нездоровый смех у коллег врачей Резуса, прекрасно знающего этого крайне полновесного Григория, для которого любая поправка уже ни в какие штаны не влезающая перспектива, и вполне возможно, что он на подсознательном уровне сопротивляется тому, чтобы в любом виде и форме поправиться (а вот был бы Резус немного психологом, то он бы не стал таких слов в адрес Григория употреблять, и глядишь тот пошёл бы давно не на поправку, а на выписку). Ну а то, что Резус так обходителен с Григорием и проявляет такое участие в его судьбе, то ответ на это достаточно легко найти – Резус крайне азартен и пытается таким образом разговорить Григория на букмекерские секреты: на кого и сколько ставить, и тому подобное.
– Уж и не знаю, что с этим, подлецом, Григорием делать? – вздыхает Резус, углубляясь в свои думы насчёт этого подлеца, Григория, так и нежелающего излечиваться (при таких-то доходах от ставок, разве перспективно об этом говорить). Ну а коллеги Резуса, с которыми он тут, в курилке, делился своими секретами профессии и перипетиями жизни в отделении, прекрасно понимают, что Резус подразумевает под этим многослойным вопросом. У Резуса в наличие полно средств, чтобы привести к пониманию больного, что с ним шутки плохи. И вот что из всего этого набора средств выбрать, над этим и задумался Резус.
Ну а Григорий со своей не слегка жиром заплывшей стороны, тоже не понимает, как можно Резусу с таким недовольным выражением лица к нему подходить на обходе, – тьфу, опять этот Григорий, глаза б мои его никогда не видели, – и с усталым видом, – это я из-за тебя, подлец, так устал, что все выходные провёл в запое, думая о тебе, – спрашивать о его самочувствии.
И так чуть ли не в каждом случае, из-за чего уже в свою очередь заведующий отделением начинает не понимать, почему именно в его отделении, где и врачи не хуже чем в других отделениях и медицинское оборудование совсем недавно обновлено, самая большая на клинику плотность больных на квадратный метр, где приход больных явно превышает их выписку, что ведёт к отчётному дисбалансу – скоро свободных коек и одноразовых шприцов не останется – и росту количества вопросов со стороны главврача (при этом показатели выздоровления не только не радуют глаз, а постоянно стремятся к историческому для отделения минимуму). А ведь главврачу придётся ещё отчитываться о таких в кавычках успехах, перед вышестоящими инстанциями. И что главврач сможет ответить, если его спросят, почему в его подведомственном заведении стоит такая нездоровая обстановка.
– Мы, видите ли, – рассудит серьёзный начальник, прохаживаясь по своему огромному кабинету, – к вам со всей душой и выделяем столько средств, сколько не попросите, и всё без толку и у вас люди всё болеют. Непорядок знаете ли. – Остановившись напротив замершего в своей бледности главврача, как приговор произнесёт это высокий начальник. Немного подумает и сделает итоговый вывод. – Я понимаю, конечно, что больной нынче неблагодарен, и он на одном энтузиазме не собирается выздоравливать, но на нас давят свои статистические планы и значит, вы должны немедленно предпринять оздоровительные меры в своей клинике. А иначе…– высокий начальник делает многозначительную паузу, буравя глазами главврача, – мы предложим вам свои рецепты оздоровления. Где самый эффективный, это лечебное голодание.
И понятно, что главврача такие голодные перспективы не воодушевляют – что они значат на самом деле, не трудно догадаться, усушка финансирования, – и он начинает собственную перетряску своего медицинского персонала, который становится ещё злей на своих непоколебимо цепляющихся за свою болезнь больных и не желающих с нею расставаться. И как тут не возникнуть напряжению между медицинским персоналом и их, не излечивающимся в строго отведенные сроки, а иногда и вовсе ни в какую, подопечным контингентом.
А ведь медицинский персонал клиники со своей стороны не меньше лечащегося контингента видел, что творится в стенах клинике, а зачастую и больше этого и того, что может вынести тот или иной чувствительный больной. И его наиболее видные представители, в число которых входил и заведующий отделением, иногда знают, а чаще всего догадываются, что на самом деле за всем этим неповиновением стоит – здесь имеет место заговор больных (ведь они все заодно), во главе которого вот такие всё знающие умники стоят. И они, и сами не лечатся и как итог не выздоравливают, и другим, в отличие от них ответственно относящимся к своему здоровью людям, не дают этого сделать.
Ну а как дальше пойдут дела в клинике, и в какую сторону направится стрелка статистики, – вверх или вниз, – всё будет зависеть от того, какой нездоровым людям лечащий врач попадётся – либо с отличием закончивший медицинские институты, крайне самонадеянный и амбициозный врач, который будет действовать напролом: «Как я, здесь самый главный, сказал, так оно и будет», или звёзд с неба не хватающий, но при этом сам себе на уме, такой как доктор Резус, выбравший для себя не путь прямой конфронтации, а путём переманивания на свою сторону такого рода пассионариев – с помощью послабления постельного режима и других мер воздействия на их не окрепшую от таблеток и уколов психику, – тем самым сумел понизить средне фиксируемую с помощью градусников температуру в палате.
Ну а так как этому, сейчас упоминаемому отделению клиники, вначале относительно, а затем проверено временем, повезло с кадрами, и на месте лечащегося врача находился доктор Резус, а не его вечный антагонист и соперник, доктор Венус, который по графику отпусков ушёл в отпуск, то обстановка в клинике и в её отдельных частях, отделениях, по крайней мере в том, где больных наблюдал доктор Резус, более менее выправилась. И когда очередной, вдруг заболевший новичок, оказался в одной из палат под номером тринадцать, – и почему обязательно нужно людей неверующих и суеверных нужно класть в палату под этим чёртовым номером (да чтобы ты, Фома неверующий, укрепился в вере, а не в безверии), – то когда он очнулся от своего бессознательного состояния, в котором он был доставлен на поправку в эту чёртову палату (а так бы он ни за что не согласился в ней помещаться, как в прочем и все другие её обитатели, кого таким, с помощью наркоза, образом, в неё и затащили), то первое, что он видит, так это то, что он не один здесь, и при этом все на него внимательно смотрят и по своему изучают.
И новенький новичок в другой бы раз заставил бы всех с собой считаться, требовательно вопросив этих, таких любопытных людей: «И чего вы на меня уставились и что вы такое увидели?». Но сейчас, учитывая ту ситуацию, в которой он находился после операционного наркоза, где он и сам себе ещё не до конца представлял, что с ним там, в операционной, наделали, и всё ли в нём оставили на прежнем месте и не отрезали ли лишнего, он так сказать, опасался задаваться такими вопросами. Впрочем, новенькому новичку повезло, – вот бывает же такое удачное стечение обстоятельств или совпадение, – и он, как сейчас же им выяснилось, оказался не единственным, кто сюда прибыл в палату после операции, или же в каком-нибудь предоперационном, негативном состоянии. И как заметил новенький новичок, стоило ему только посмотреть по сторонам, то буквально на соседней с ним койке поместился человек, на него может быть и вовсе не похожий, но по тому, как все на него с тем же что и к нему вниманием смотрели, новенький новичок мог догадаться, что между ним и им есть какая-то связь (как позже выяснилось, то он тоже был после операции).
И только новенький новичок обнаружил этого своего соседа, как тот приоткрывает один глаз и на него со всем своим вниманием изучающе смотрит. После чего он улыбается и обращается к новенькому новичку. – Ну так что, будем делиться историями своих болезней, или сразу пойдём ва-банк. – Ну, а новенький новичок ещё не отошёл от наркоза и его пока ещё мало что сдерживает, и он с не свойственной ему в обычном состоянии лёгкостью и боевитостью заявляет в ответ. – Ну, если вопрос ставится так, то для начала было бы неплохо послушать ваше предложение. Ведь вопрос, как я понимаю, не простой и требует для себя основательного подхода. И я должен знать, чем ваша болезнь лучше других? Какие в ней есть плюсы, и какие минусы? Ведь в случае неудачного стечения обстоятельств, мне с нею жить, и кто знает, может только смерть разлучит нас.
И только новенький новичок закончил свою пафосную речь, как со стороны соседа раздаётся раскат смеха, к которому присоединяются и другие находящиеся в палате люди. И так до тех пор, пока этот весёлый сосед, искривившись в лице, не начинает перебивать свой смех в разрез идущими заявлениями. – Ой, больше не могу, у меня сейчас швы разойдутся. – Но новенького новичка не провести, он отлично понимает, что тот, таким образом, своей болезне цену набивает – мол, она уже находится на стадии излечения, все самые сложные мероприятия произведены, и если не будет никаких осложнений,
