Александрия. Глава 11. Жены-миротворицы

недолговечнее. Скажи, вы всегда держите этот дом не запертым?

- Дом был заперт, сиятельный Аттал. Однако он никем не охраняется. Очевидно, что злоумышленники взломали замки прежде, чем заманить туда казначея.

- Ты видел следы взлома скоб или крючьев?

- Неет, - нерешительно и неохотно протянул Валерий, признавая очередной прокол в работе, - я не смотрел… но я уверен, что они там есть. Иначе как бы злоумышленники попали в дом?

По мере этого допроса префект становился все мрачнее. Он сидел, нервно сжав рукояти своего высокого кресла, и вперив в подчиненного тяжелый немигающий префекторский взгляд.

- А ты проверь, это важно! – отдал он очередной приказ и в голосе его послышалось раздражение. Насколько же далеко ещё этому недотепе до умного и исполнительного Кассия. - В какой части дома он был найден? Оружие преступления?

- Обычная пеньковая веревка. Его убили в хозяйственном помещении за кухней.

- Трудно представить, чтоб наш бравый Ганнон позволил закинуть себя в петлю так же легко, как закидывают ночной колпак на вешалку, не правда ли?

- Похоже, чтобы исполнить свой план, убийца незаметно для жертвы подкрался сзади и оглушил его, ударив тяжелым предметом по голове, - предположил Валерий.

- А что там находилось – какая утварь, мебель..?

- Горы грязных лохмотьев, какие-то старые вещи. Это что-то вроде кладовки для ненужного хлама.

Давид, появившийся в совещательной зале, подал Атталу свиток. Наместник тотчас развернул его и пробежал глазами.

- Сиятельный Аттал, - говорил тем временем Галл, воспользовавшись передышкой в допросе, - я считаю необходимым для согласования дальнейших действий встретиться и обсудить все происходящие в городе события с начальником тайной императорской службы. Я уже делал письменный запрос и пытался встретиться с ним лично, но ни то, ни другое ни к чему не привело. А тем временем, было бы больше толку для расследования, если бы все службы действовали сообща.

Прочтя документ, префект подошел к одному из больших бронзовых многоярусных подсвечников, благодаря которым в зале было светло почти как днем, зажег пляшущим пламенем свиток, и оставил его догорать на подставке.

- Феста нет в городе, - кратко отозвался он при этом на последнее замечание командира вигилов. – А что касается этого дела - бери в самый жесткий оборот слугу Ганнона – дави его до тех пор, пока эта шлюха не сознается кому и за сколько он продался, кто надоумил его загрызть руку, которая его кормила. Вероятно, что заказчик убийства - и твой злейший враг, раз он выбрал местом убийства тот дом, который практически принадлежит тебе.

Галл понятливо кивнул.

- Все будет исполнено, сиятельный Аттал!

- Как тебе известно, вскоре в наш город пребывает священная сестра императора - она не должна подвергнуться в Александрии ни малейшей опасности. И, вот кстати, - сменив вдруг тон на менее официальный, заговорил наместник, - на торжественном приеме в честь её прибытия ты должен явиться во дворец в сопровождении своей невесты. В единственном числе можешь даже не показываться мне на глаза. Ты понял?

- Благодарю за столь великую милость, сиятельный Аттал! Величайшая честь для меня! - благоговейно ответствовал Валерий, право не ожидавший такой благостыни после стольких своих оплошностей. «Что же ты там сжег?» - задавался он при этом мучительным вопросом, постановив себе обязательно выяснить это, - и для моей невесты, разумеется, - спохватившись, добавил он.

Ночное убийство не встревожило сон города. Александрия безмятежно спала до самого утра, пока крики рыбаков и торговцев, шум открываемых лавок, да звонкое пение утренних пташек в ветвях кипарисов не пробудили её. Явившаяся в розовом сиянии Аврора повелевала горожанам забыть о покое и предаться повседневным заботам и трудам, а тайным любовникам, облюбовавшим свое гнездышко в одном из роскошных особняков Неаполиса, вместе с солнечным светом принесла разлуку.

Этот особняк, окруженный обширным садом, расположенный между городской и соборной площадью, был всем известен и по праву считался одной из жемчужин города, привлекая к себе многочисленных гостей и славясь изысканными и шумными обедами. Ныне, ко всеобщей грусти, он пустовал. Хозяин дома отбыл к священному двору и его возвращения ожидали не ранее осени. Однако за домом присматривали – сестра знатного домовладельца, богатая вдова и одна из почтеннейших матрон Александрии, несмотря на занятость, не оставляла дом брата своим вниманием. К оставленным следить за домом стражнику и садовнику она направила в помощь и присмотр своего человека – старика-раба, которого привезла для этих целей из деревни, да и сама нередко навещала особняк, успевая жить на два дома. Брат должен был быть весьма благодарен такой внимательной и заботливой сестре.

Несмотря на явление зари, любовники не спешили исполнить её приказ, делая вид, что не замечают ни солнечного света, настойчиво пробивавшегося сквозь круглые оконца под потолком, ни шума пробуждающегося города. Им было мало полной страсти ночи, даже утомленные любовными утехами, они не спешили оставить друг друга, ослабить пылких объятий, а оставались нежиться в постели, переговариваясь и перемежая слова с поцелуями, прижавшись друг к другу обнаженными телами.

Простоволосая, с разметавшимися по подушкам и плечам густыми каштановыми локонами, обычно благочестиво убранными в сетку и спрятанными под вдовьим покрывалом, Аглая говорила приглушенно и скоро, глядя на возлюбленного ослепленными страстью блестящими зелеными глазами:

- Когда же я влюбилась в тебя?.. О, это было давно, когда я впервые увидела тебя в театре. Ты в тот день представлял Медею. Как же я возненавидела эту злодейку, не щадившую никого ради собственных желаний! Но и жалела её тоже, несчастную жертву всепоглощающей страсти. Я до сих пор благодарна тебе за эти сильные чувства, которые никогда не испытывала в жизни. А ведь ты был тогда ещё так юн, почти ребенок! Но, увы, возлюбленный мой, тогда я не смела вознаградить тебя. Мой покойный муж был так ревнив, что я боялась проявить свою благосклонность, боялась даже просто улыбнуться тебе, чтобы не вызвать его подозрений и не натравить невольно на тебя его могущественную ненависть.

Её возлюбленный слушал её, то с нежной преданностью глядя в глаза, то лаская её волосы и грудь.

- Ну да, было дело, но я давно уже не играю женские роли, - отвечал он, когда она смолкла, и как бы в доказательство мужественности, хотя вся прошедшая ночь могла смело засвидетельствовать неоспоримую силу его достоинства, юноша покрепче приобнял её и поцеловал. – Да и кроме того, не приписывай мне чужих заслуг, все дело в том, что Еврипид великий трагик, а я всего лишь актер, безвестный исполнитель его великих замыслов, - юноша вздохнул, выдавая легкую грусть. - То было время триумфа нашего театра, но с тех пор как его перекупил Мануций, театр уже не тот.

Неизвестно по какой причине, но разговоры о театре были её любимой темой во время их свиданий, непосредственно после любовных утех и перед расставанием. В эти моменты, когда он смотрел на неё так, как ей нравится – в театре это называлось взглядом Дафниса, - обнимал её так как ей нравится – не слишком нежно, но и не грубо, и говорил то, что она хотела слышать, у неё не было ни одного повода заподозрить, насколько эти разговоры тяжелы для него. Сама того не ведая, она все время растравливала его душевную рану, не позволяя ей затянуться и перестать болеть.

Театр был большей частью его жизнью и, притом, счастливейшей – но это прояснилось для него лишь теперь, в период бедствий. А в то время, когда он, сирота из Ракотиса, явился к Азинию в поисках заработков, все это - просцений, ставший для него вторым домом, так много часов он проводил на нем, и роли, которые он играл, – все это было тяжелой обыденностью, из которой он мечтал вырваться. Он вкалывал за медяки, сперва рядясь в женщин, а, став старше, изображал хитрых и уродливых рабов в старинных ателланах, героев и тиранов у греческих классиков. После спектакля, когда стихали аплодисменты и пустели ярусы зрительских рядов, они, актеры, наскоро стащив с себя парики, маски и сменив яркие героические костюмы на свои латаные грязные туники, подменяли собой работяг, на которых экономил Азиний. Но ни экономия на помощниках, ни дорогие билеты не спасли старого хозяина от разорения и театр оказался в руках мошенника Мануция, который нередко и вовсе оставлял актеров без средств к существованию, несмотря на угрозы пожаловаться на него главе городского совета. В ответ он презрительно хохотал и грозился выгнать с позором. Все эти невзгоды Саратий сносил, живя тайной мечтой о богатом поклоннике, каком-нибудь александрийском Меценате, который взял бы его под патронаж. Или богатая поклонница - ему было абсолютно все равно, он или она, лишь бы заиметь постоянный кров над головой и верный и не слишком тягостный кусок хлеба. Тогда он перестанет быть зависимым от самодурств Мануция. Но мечты не сбылись, вместо этого он был отправлен на военную службу. Прослужив год в вигилах, вслед за приятелем, перевелся в легион и попал на войну, откуда еле унес ноги.

И вот теперь у него появилась добрая покровительница, красивая и богатая, а он жалел, что не сгинул на войне.

Аглая облачилась в широкую длинную столу и накинула поверх головы покрывало. Однако она все медлила уходить, задумчиво и грустно глядя на покидаемого возлюбленного.

- Почему при расставании с тобой у меня всегда такое чувство, что наше свидание было последним? - с тревогой произнесла она.

- Потому что Архит того и гляди прикончит меня со злости, - усмехнулся Саратий.

- Ты шутишь? – с укоризной удивилась она. - А я ведь серьезно. Когда я покидаю тебя, меня охватывает какая-то непонятная тоска. Я так сильно беспокоюсь за тебя, милый моему сердцу юноша!

Она вернулась к нему и крепко обняла, прижавшись головой к его груди.

- А что тогда говорить обо мне, милая, возлюбленная моя Аглая, - в тон ей подхватил Саратий, - жизнь моя подвергается смертельной опасности, я каждый день боюсь, что того и гляди, люди светлейшего пронюхают где я прячусь. Вот если бы ты помогла мне покинуть город… - робко начал было он.

- Ах что ты! Не хочу и слышать об этом, - отрезала матрона, гневно поджав губки, и отстраняясь от него, - куда ты отправишься? Зачем? Да ты сгинешь в пустыне, только и всего! А что если люди светлейшего нападут на твой след? Меня бьет дрожь ужаса, когда я только представляю, что ты попал в лапы этого чудовища!

Но увидев его опечаленный вид тут же сменила гнев на милость.

- Послушай меня, возлюбленный мой, сейчас вся Александрия бурлит, готовясь к приезду сестрицы императора. Подожди ещё немного, когда вся эта кутерьма уляжется, мы обязательно что-нибудь придумаем, Христом-богом клянусь! – чтоб он точно поверил ей, она быстро перекрестилась.

Поцеловав на прощанье опечаленного расставанием юношу, она легким движением стукнула в дверь и услышала ответный стук служанки – знак, что все благополучно и безопасно.

- Знаешь, - слегка усмехнувшись молвила она вдруг, - а все же никогда в жизни не могла бы себе представить, что буду испытывать что-то вроде благодарности к