Александрия. Глава 11. Жены-миротворицы

что если всеобщий, вселенский собор всех почтенных православных патриархов, посовещавшись и придя к единому мнению, отвратится от вас и поддержит Ария? Что тогда вы станете делать, обретя вдруг кругом себя ненавистников, которые также будут гнать вас, как сейчас вы, облаченные ныне властью в Александрии, гоните несчастного пресвитера Ария?!

- Господь того не допустит, чтобы хула и ересь взяли верх над истиной! - горячо возразил Афанасий.

- Значит так тому и быть, - одновременно с ним смиренно произнес епископ в ответ на слова матроны.

Увы, ни о каком примирении не могло быть и речи, Констанция с горечью вынуждена была признать поражение, и в этом позорном поражении она винила лишь Афанасия. Теперь она убедилась воочию, что все разговоры про то, кто на самом деле изгнал из Александрии Ария, и с чьей подачи он был отлучен от христианского общения оказались верными.

- Аминь, - с затаенной угрозой произнесла она, задумчиво и как бы сквозь него глянув при этом на диакона, оставив свое высокое кресло, тем самым показывая, что разговор окончен.

Согласно христианскому этикету подойдя сперва под благословение, после Констанция, весьма раздосадованная, в сопровождении свиты и охраны покинула кафедральный собор.

Общинники, которых она собиралась посетить после службы и беседы с епископом, так и не дождались в тот день священной гостьи. Зато слово «вселенский собор» с этого дня стало самым частым в разговорах александрийских христиан с обеих противоборствующих сторон.

Несмотря на неудачу в богоугодном миротворчестве, горьким ядом отравившую ей все дальнейшее пребывание в Александрии, к торжественному приему в свою честь Констанция прибыла в благодушном настроении – ей давно хотелось посетить дворец Адриана, о котором она так много слышала лестного. И да, её ожидания не были обмануты. Приемная не впечатлила, зато пиршественный зал, выдержанный в черных, темно-лиловых и желтых тонах, превзошел её надежды и поражал красотой, несмотря, что Манлий описал его достаточно точно. С помоста, на котором возвышались их серебряные ложа, украшенные позолотой и мраморной инкрустацией, был отлично виден расписной пол, искусно выстланный дивными узорами из самоцветов и перламутра. «Вот умели же в прежние времена возводить прекрасное! Надо будет и у себя повторить что-нибудь этакое» - с восхищением и завистью размышляла Констанция, любуясь на работу безвестных древних мастеров и стараясь разглядеть и удержать в памяти отдельные детали мозаики.

Направляясь в общество, преобладающе языческое, она оделась не в пример скромнее, чем на литургию в кафедральный собор, сменив сложный златотканный убор на простую паллу и покрывало из пурпурного шелка, из украшений оставив лишь золотую, сверкающую алмазами, тиару, дабы народу, пребывавшему во тьме, преподать урок христианской скромности и добродетели.

Александрийская знать поразила её своим дремучим язычеством. Сколько провинциальной спеси, пафоса было в этих людях, разукрашенных словно павлины. Сколько приторно-вязкой словно патока слащавой лести в устремленных к ней речах! Столько, что ей нестерпимо захотелось испить чистой родниковой воды, вместо разливаемого на пиру вина.

Среди всего этого невежества и затхлости лишь префект, надо признать, сумел произвести впечатление умного, приятного в общении человека, чего при всем желании нельзя было сказать о префекторше, якобы красивейшей женщины Александрии. Да, она действительно довольно миловидная и хорошенькая в своей юной хрупкости и свежести, которую не могло скрыть даже обилие всевозможных украшений её богатого убора, но называя её прекраснейшей жемчужиной Востока, Аглая жестоко посмеялась над бедняжкой. А её речь! Как видно, родители изрядно сэкономили на учителях.

Из всех многочисленных придворных, кто был ей представлен, священного внимания удостоилась лишь одна молодая пара. Это был служивый юноша, судя по амуниции и обилию наград не по годам высоко взлетевший, и его скромная спутница, по виду христианка. Священная тотчас услыхала от префекта, что этот юноша – герой Александрии, непревзойденный колесничий, а ныне командир вигилов, который вполне заслуженно, несмотря на молодые годы, снискал и свою славу, и награды. Юноша был красив, но явно недостаточно умен и образован для высокого общества, зато его невеста прекрасно восполняла неотесанность жениха. В её манерах сквозило отличное воспитание и образованность с неподдельной искренностью и простодушием. Она явно была не из простых горожанок, однако, в отличие от остальных матрон и девиц, явившихся во дворец в блеске драгоценностей, открытых платьев и изысканных причесок, Лидия в своей подпоясанной палле и, почти скрывавшем фигуру и прическу, покрывале резко выделялась на их фоне. Было очевидно, что она оделась так не из бедности. В её облике читалось осознанное намерение - противопоставить христианскую скромность языческой роскоши. Это был вызов, и довольно отважный. О, как понятно это было Констанции! Но то, что могла спокойно проделывать сестра императора, для другой, не столь высокопоставленной женщины, могло составить непомерно высокую цену. Такое поведение не могло не заинтересовать и не вызвать одобрение и симпатию сестры Константина. Констанция тщательнейшим образом и с неподдельным интересом расспросила Лидию из какой она семьи, и кто её родители, и узнав, при каких трагических обстоятельствах девушка осталась сиротой и что теперь она живет в христианской общине при кафедральном соборе, так расчувствовалась, что подарила юной христианке свои изумрудные четки, чем вызвала неподдельный ответный восторг, который девушка, несмотря на всю свою природную скромность, не смогла скрыть. Это юное создание ещё не умело лицемерить.

Не успела священная матрона закончить разговор с Лидией, как перед её взором предстала Сабина.

- О священная! Позволь в знак приветствия и восхищения подарить тебе свой танец! – решительно обратилась она к сестре императора.

- О священная, поверь, это будет прекраснейшим из всего, увиденного тобой в нашем городе. Сабина - воистину лучшая танцовщица на всем Востоке, - живо заверил префект.

«Такая же лучшая танцовщица, как и первая красавица» - недоверчиво подумала Констанция, при этом одобрительной милостивой улыбкой отвечая на обращение к себе юной префекторши.

Легкой уверенной походкой приблизившись к музыкантам, Сабина выхватила из рук одного из них тимпан и, выйдя на середину зала, пустилась в пляс, аккомпанируя сама себе то звенящей россыпью бубенцов, то бухающими глухими ударами барабана.

Что ж, Констанция вполне убедилась в правдивости слов наместника – этот завораживающий танец юной нимфы с тимпаном в руке, осыпанной дорогими украшениями, обряженной в богатые одежды, но не утратившей во всей этой роскоши своего естества, посреди сказочно прекрасной, искрящейся узорами из самоцветов мозаики александрийского дворца - ей, пожалуй, никогда не забыть. Казалось, что это сама Александрия - прекрасная, гармоничная и вечно юная танцует перед ней в приветственном танце.

Сабина же, казалось, забыв обо всем, словно жила своим танцем. Даже не в силу сана танцовщицы, а в силу её блистательного таланта никто из присутствующих не смел отвести от неё взгляда. И лишь тот, ради кого на самом деле она танцевала, единственный из всех оставался равнодушным, время от времени отводя взгляд от танцовщицы и с тихим разговором обращаясь к своей невесте.

Когда же танец завершился, после нескольких мгновений зачарованной тишины, Сабину накрыл гул восхищенных возгласов. Она же, скромно опустив взор, приблизилась к священной матроне и поклонилась ей.

- Ты и в самом деле восхитительно танцуешь, милое дитя, - ласково произнесла Констанция, - твой танец и впрямь превосходит все те, которые я когда-либо видела. И не только в вашем городе, - одобрительно добавила она, обращаясь префекту.

- О священная, может быть ты рано хвалишь меня, - неожиданно проговорила Сабина вместо того, чтобы с достоинством вернуться к своему ложу рядом со священной матроной. - Ведь ты ещё не видела танца моей сестры Лидии – той самой, с которой говорила только что. Мы занимались у одних учителей, она танцует не хуже и тоже мечтает станцевать для тебя. Позвольте же и ей порадовать тебя и всех присутствующих своей грацией и мастерством! – громко произнесла Сабина, и, сияя ослепительной торжествующей улыбкой, вызывающе посмотрела на сестру. Той же ничего не оставалось, как, смутившись и покраснев, с позором удалиться из собрания на глазах всего города.

Они обе знали, что Лидия вечно сбегала от учителя танцев, предпочитая слушать бредни старого философа. Впрочем, никто во всей Александрии не рискнул бы соперничать в танцевальном искусстве с префекторшей.

- Прости мою невесту, о священная, она слишком скромна и робка, - вступился жених Лидии, не удостоив Сабину даже взглядом, - а кроме того, её бог запрещает ей публично плясать.

- Что ж, думаю, мы оставим первенство в танцах за Сабиной, - отвечала Констанция, с улыбкой кивнув префекторше, кто так живо напомнил ей её саму в юности. - А ты найди Лидию и утешь её слезы, славный юноша, ведь скромность – прекраснейшее украшение для девушки!

- И самое дешевое при том, ведь оно ничего не стоит, - вполголоса усмехнулся наместник.

- Скромность девушки как чистая родниковая вода. Она одинаково ценна хоть в серебряном кубке, хоть в глиняной кружке. Она дарит жизнь, и чем она чище, тем ценнее, - заметила в ответ Констанция, принимая вызов.

- Точнее сказать, скромность девушки - это самоцвет, который нуждается в умелой огранке и хорошей оправе, чтобы засверкать во всем своем блеске, - парировал Аттал.

- Друзья мои, я предлагаю каждому из вас высказать свое слово в защиту девичьей скромности! - обратилась ко всем свидетелям завязавшегося диспута священная матрона.

Тем временем Лидия, выбежав из пиршественного зала, в мыслях была уже на свободе. Хотя девушку и жег стыд перед священной матроной за это глупое бегство, но в то же время она была благодарна Сабине, что та предоставила ей повод преждевременно покинуть столь тягостное для Лидии общество нечестивых язычников.

- Эй, Лидия! – Пантия подбежала, поправляя на голове покрывало, сбившееся от быстрой пробежки – глаза горят, губы угрожающе стянуты в зловещую ухмылку. Лидия слишком хорошо знала наперсницу Сабины, чтобы не заметить, что та в бешенстве, хотя и пытается это скрыть. - Не мешало бы нам с тобой потолковать, - проговорила она, исподлобья поглядывая на стражников.

- О чем? – для виду поинтересовалась Лидия, хотя сразу поняла, в чем дело. Уж слишком Галл перестарался, разыгрывая из себя влюбленного женишка.

- Все о том же, - многозначительно прищурившись, отвечала Пантия.

- Что ж, говори, - равнодушно пожала плечами Лидия.

- Это не разговор на ходу, дело серьезное.

- Мы уже говорили, забыла?

- С тех пор многое изменилось.

- Ничего не изменилось, все так же как раньше, уверяю тебя, - отвечала Лидия, и считая, что этого достаточно, чтобы успокоить ревность рабыни, отвернулась, чтобы направиться дальше.

- Не думай, что вот так просто можешь уйти, -