Чуть-чуть о дружбе, фотографии и еловых шишках

Это был, наверное, первый день, когда они никуда не пошли. Тучи хмуро заглядывали в окно, словно предупреждали:
- Выйдете – будет вам… Вот только попробуйте выйти!
И в доказательство своих угроз довольно успешно метали в  оконное стекло крохотные капельки даже не дождя. Дождика! Который, если бы они всё-таки решили выйти, взяв зонты, вряд ли напугал бы их, разве только настроение испортил…
Спустя какое-то время, увидев на улице не собирающихся идти домой людей и, видимо, убедившись в своих довольно слабых методах воздействия, небо решило исправить эту ошибку. В доказательство своего могущества оно нахмурилось ещё сильнее, вдали вдруг  засверкало и даже загремело. Но гроза так и не разразилась. Подарив идущим по дорогам людям с десяток молний,  больше смахивающих на зарницы, небо, очевидно, решило, что этого будет вполне достаточно. А гром, который был  похож на ворчливого старика, что-то буркнул полуосипшим басом еще раз – и… тоже отправился восвояси. Видимо, у него были в тот день свои планы, которые он решил реализовать в другом месте.
Чем там ещё грозилось ватно-серое небо,  Мила не слышала. Вернее, не слушала. Её голова, которая в последнее время редко реагировала на смену погоды, внезапно дала о себе знать, и Мила решила прилечь на диванчик, предусмотрительно положив голову на коричневый кожаный подлокотник. Туда, где она ночью оставляла свои новенькие часы, которые ей недавно подарили на день рождения.
Боковая часть дивана была настолько широкой, что если бы Мила носила не одни, а несколько часов, они бы спокойно уместились на ней. Но в этот раз вместо часов Мила осторожно положила на кожаную обивку широченной  диванной боковушки свою голову и закрыла глаза.
Кажется, она уже почти уснула, как вдруг услышала то ли  тихий вопрос, то ли извинение:
- Ой, ты спишь, а я не знала даже…
- Считай, что уже нет, - так же тихо ответила Мила и открыла глаза. Это было своеобразной полуправдой. Мила даже не поняла, задремала она или нет, но то, как Лейла вошла к ней в комнату – она не слышала.
Впрочем, это было неудивительно. У Лейлы была на редкость беззвучная походка, если ей приходилось передвигаться по дому. Порой Мила даже говорила в шутку:
- Кошка – и та царапает линолеум, когда ходит, а ты – нет.
- Но у меня же нет коготков, как у Муси, - отвечала Миле Лейла. И вполне серьёзно добавляла:
- Вот если были бы – то тоже царапала бы. И ходила бы куда громче.
- Ага, - засмеялась один раз Мила. – Знаешь, есть такой анекдот?
- Какой? – и в глазах у Лейлы промелькнуло любопытство .
- А вот такой, - начала Мила, присаживаясь на табуретку в кухне, - один мужик проснулся утром после сильного возлияния и кричит жене:
- Дорогая, забери кота куда-нибудь подальше!
- Господи, - восклицает жена, - да чем тебе кот-то не угодил?
- Да голова раскалывается, а тут ещё он по ковру своими лапами: топ, топ, топ… Ну, невозможно слушать! Башка сейчас лопнет!
Тогда Лейла смеялась долго. То ли над незадачливым мужчиной, который «перебрал» накануне, то ли над котом, который ходил по ковру и «топал», создавая невообразимый по его меркам шум.
Но в этот раз она только тихонечко улыбнулась и предложила:
- Может быть, тебе чаю налить?  Давай налью и прямо сюда принесу.
- Вот ещё! – чуть не подскочила Мила и тут же схватилась за голову: «Ой!»
- Разбудила я тебя, спать не дала, - с упрёком сказала  Лейла себе самой.
Она уже хотела осторожно, как это всегда бывало, выйти из комнаты и затворить за собой дверь, как  вдруг Милины слова: - Расскажи мне что-нибудь. Пожалуйста…  - остановили её прямо в дверном проёме.

Они познакомились совершенно случайно. На фотовыставке. Бывают такие выставки фотографов-непрофессионалов, которые проходят почти незаметно, безо всякого шума и помпезности, потому что их нигде не рекламируют. Но вход на них открыт, а цены, чтобы пройти и посмотреть чёрно-белые и цветные картины, которые были схвачены через видоискатель фотокамеры, весьма демократичные.
Лейла, которой в один воскресный день надо было скоротать время, потому что её подруга Катюша запаздывала к заранее обговоренному времени встречи, от нечего делать зашла на фотовыставку, даже сама не зная, зачем.
Фотографировать Лейла не умела, более того – в её доме такая вещь, как фотоаппарат, никогда не водилась. Сам процесс фотосъёмки её совершенно не интересовал, а фотография, как вид искусства, привлекала мало. Поэтому, бродя по практически пустым залам, она то и дело поглядывала на часы. Она словно ждала, что время, которое поневоле пришлось провести среди не блещущих гениальным воплощением окружающего мира фотографий, наконец-то закончится, и они пойдут с Катюшей прогуляться по тенистым улицам, а то, может, позволят себе расслабиться в кафе. Всё-таки на календаре было воскресенье!
Впрочем, на нескольких  видовых фото Лейла всё-таки задержала свой взор. На одном из них был снят обычный пейзаж, который привлекал внимание своими красками. Лейла плохо разбиралась в том, что называется  «графическим редактором», поэтому восприняла «Весну в городском парке» такой, какой она была изображена на фото – яркой, солнечной, дразнящее-озорной. Ей и в голову не пришло, что фотограф хорошо владел как фотокамерой, так и компьютерными программами, которые позволили улучшить фотографию и убрать все огрехи, которые он допустил во время съёмки. Рассматривая парк, который её глаза видели уже, наверное, не один десяток раз, Лейла вдруг обратила внимание на то, что недалеко от неё стояла молодая женщина, видимо, из «непрофессионалов» с пачкой фотографий в руках. Рядом с ней находился невысокий лысоватый мужчина, который что-то то ли сердито, то ли строго выговаривал одетой в джинсы и лёгкий свитерок собеседнице.
Этот тип, говорящий с вызывающими нотками в голосе, Лейле не понравился сразу. Она терпеть не могла лысых мужчин, хотя подсознательно понимала, что потеря шевелюры – это не их вина. Скорее всего, внутри человеческого организма дали сбой какие-то гены, а, может быть, пресловутый обмен веществ сработал не в пользу наличия густых и крепких волос – здесь Лейла затруднилась бы ответить, потому что была не сильна в медицине. И, тем не менее, как бы то ни было, лысые мужчины всегда вызывали в её сердце неприязнь. В этот же раз неприязнь усилилась в несколько раз. Уж слишком резко отличались друг от друга стоявшие рядом с ней мужчина и женщина. Лысый продолжал говорить, но теперь его тон превратился из недовольного в нравоучительный. Даже в насмешливо-нравоучительный, как отметила про себя Лейла. Обладая аналитическим складом ума, она моментально чувствовала малейшее изменение  в том, что её окружало, потому что мозг у неё  привык всегда  сравнивать то, что когда-то было воспринято. И это «когда-то» не имело временнóго интервала: произошли  события давно или случились вот только что: в её голове словно работал невидимый датчик, который выдавал информацию тогда, когда это требовалось.
Собеседница же его - на вид ей было  чуть меньше сорока -  слушала его, глядя куда-то в сторону. Она немного покраснела и своим видом больше напоминала ученицу, которую отчитывает строгий учитель. Фотографии, которые она держала в руках, немного подрагивали, что выдавало внутреннее волнение. Но она ни разу не перебила лысого мужчину, который, яростно жестикулируя, что-то говорил про тональную перспективу, про соотношение объёма неба и воды на фото, про то, каких результатов можно добиться при ночной съёмке, если фотографировать не на автоматическом режиме, а ставить выдержку и диафрагму вручную и что-то там ещё.
Лейла была настолько далека от всех этих понятий, что из всего разговора поняла не больше половины. Когда неприятный во всех отношениях мужчина небрежно бросил своей собеседнице «До свидания», Лейла, посмотрев на расстроенное лицо оставшейся стоять в позе отчитанной ученицы, дамочки, сама не зная, зачем-то подошла к ней. И увидела, как у той самым предательским образом повлажнели глаза, хотя она старалась изо всех сил не выдавать своих чувств.
Слова застряли у Лейлы где-то глубоко-глубоко внутри. Она хотела было что-то сказать, но тут же поняла всю нелепость ситуации: если сейчас забросать стоявшую перед ней незнакомку ненужными вопросами,  то дело, скорее всего, кончится совсем плачевно.  Поэтому она вытащила из сумочки одноразовый платочек и, вытерев слезу, всё-таки появившуюся на лице совершенно неизвестной ей женщины, тихо сказала: «Не надо плакать. У вас всё ещё получится».

Они подружились, и больше уже не расставались. Правда дружба эта была на расстоянии. Мила (а это именно её, за неумение владеть фотокамерой правильно, отчитывал  тогда на выставке руководитель местной  гильдии фотографов) приехала в город, где жила Лейла, всего на несколько дней. Её участие в первой же выставке закончилось полным провалом, и, вернувшись к себе, она напрочь забросила своё бывшее увлечение, которое когда-то приносило ей чувство свободы и раскрепощенности. Фотоаппарат был положен на полку в видавшем виды серванте, видимо, надолго, потому что Милины руки больше его не касались. Из компьютера были удалены все снимки, которые когда-то казались их владелице более-менее нормальными. Более того, она стёрла из памяти компьютера названия всех сайтов, которыми пользовалась раньше, чтобы научиться снимать хорошо на дорогостоящую цифровую технику. «Ставишь точку – так ставь», - вспоминала она слова давно ушедшей из жизни прабабки. Вот она и поставила.
Муж, который привык видеть Милу с фотокамерой в руках, первое время удивлялся, почему она так внезапно охладела к своему, так захватившему её хобби. Но руководящая должность не позволяла ему детально вникать в подробности произошедших в Миле перемен. Завтраки и обеды готовились в доме, как и прежде, бельё стиралось и гладилось, паркетный пол блестел, а на полках не было ни пылинки. Внешняя сторона жизни не изменилась, и это Милиного мужа вполне устраивало. Во внутреннюю же жизнь супруги влезать ему не хотелось. Идёт себе жизнь потихоньку – и ладно. А проблем разного рода – считал Николай Алексеевич – ему хватало и на работе. Главное – чтобы дома всё было спокойно. Хотя бы для вида, но – спокойно.
Однако недаром говорят, что если Господь закрывает одну дверь в жизни человека, он непременно откроет другую. Вот он и открыл, подарив Миле дружбу с Лейлой.
Общались они теперь только по электронной почте, но этого им обеим хватало. Мила, работавшая в проектном бюро, вряд ли смогла бы писать слишком часто. Лейла тоже постоянно была занята. Общение по телефону было исключено, потому что звонки в другой город стоили немалых денег. Однако проскочила между ними какая-то искра взаимосвязи, когда общения хотелось если не постоянно, то, по крайней мере, довольно часто. А общих тем для разговора, несмотря на разницу в пять лет, у них было более, чем достаточно.  Вот интернет и стал их палочкой-выручалочкой. К теме фотографии Лейла, с присущим ей чувством деликатности, больше не возвращалась. Они писали о чём-угодно: о вышедших на экраны фильмах и об артистах, занятых в них, о жизненных историях, которых у обеих накопилось к тому времени немало, о музыке всех жанров…  Даже о полётах