Пожар Латинского проспекта. 7 глава

Стране чудес» (Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему: «Паша, салам!»), оценил песню про загадку гибели Кука у австралийских аборигенов, на «ура!» шла и военная тематика творчества Высоцкого. Но когда я в одно утро (шуруй подряд, без разбора!) завёл: «Глуши мотор, он говорит, Пусть этот «маз» огнём горит!» — то Семён, казалось, и не слушавший даже, по окончании шофёрской истории лишь мотнул головой:

— Нич-чего не понятно!

Пришлось, «включив заднюю», разобрать по частям и деталям.

А однажды прошлой осенью, когда тянул я что-то такое героическое, Семён вдруг потянул меня за рукав:

— Папа, смотри!

Клин журавлей летел над нами. Ровный, спокойный, неизменно волнующий сердце. Невозможно было оторвать от него взгляд. И Семён, задрав голову, смотрел мечтательно и восхищённо.

Мой сын глядел в Небо!

Это он увидел журавлей.

А я, давно уж не поднимавший взора ввысь — нет.
               
* * *

«И скрываются до срока
Даже рыцари в лесах:
Кто без страха и упрёка,
Тот всегда не при деньгах».

Миша! Плевать я на тебя хотел! А деньги — деньги свои я восстановлю!..


* * *
Она не отрывала взора от глаз моих…

— Раз, два, три!.. Раз, два, три!..

Увлекаемы водоворотом вальса, мы легко, шагая с правой, вливались друг в друга. Как в потаённую бухту корабли. Почти идеально — Любу изредка глазомер подводил. Может оттого, что глядели мы только друг другу в глаза.

Удивительное было занятие!

— Так! — досадливо остановил круженье пар Артём. — Теперь про взгляд. В отличие от латинской программы, здесь, в вальсе, наш взгляд направлен не в глаза, а чуть выше плеча партнёра. Любоваться друг другом вы будете там где-нибудь — на улице, где угодно, только не в вальсе!

Высмотрел, зоркий сокол! Углядел. Мог бы и «попустить» счастье моё мимолётное — жалко, что ли, ему было?

В конце занятия, когда готовы мы были уже, дружно похлопавши себе в ладоши, разбежаться, минутку внимания взяла Татьяна. Вышла на первый план.

— Двадцать седьмого декабря — это будет воскресенье — в Доме культуры моряков состоится турнир. Областной. На кубок области по бальным танцам. И там, наряду со спортсменами и хобби-классом, будет программа и для любителей. Обычно это три-четыре танца. Пока мы знаем, что обязательно будет медленный вальс, скорее всего, ча- ча-ча, и ещё что-то: чуть позже оповестят. Что?.. Да, я тоже надеюсь, что румбы не будет. Так что готовьтесь — мы тоже будем принимать участие, заявки можно подавать мне хоть сейчас.

Не было печали! Нужен он мне сейчас — турнир этот?!

Уже одевшись и переобувшись на лестничной площадке, я вернулся в зал: настал миг мести. Я сегодняшнего маэстро так не оставлю — всё по латине!

— Скажите, Артём, вот вы нам объясняли, что румба — это любовь и ревность. А ча-ча-ча — это что? Я просто потому спрашиваю, что мне важно дух танца постичь.

Глаза маэстро вмиг оживились.

— Ча - ча- ча, — встав из-за стойки, он обвил колонну кистью руки, — это флирт.
               
Предшествующий румбе танец: сначала, как водится, флирт, а за ним идёт любовь.

Понятно.

Знай наших!

А тут и Любовь, походкой своей летящей, пришла — из раздевалки. Надо было подсуетиться, чтоб успеть дверь перед ней распахнуть — сама же не замедлит.

— Спасибо, Артём! — только и успел выкликнуть я, исчезая вслед за ней в дверном проёме.

На улице довелось открыть свой замечательный зонт — с тёмного неба сеялась лёгкая морось. Люба, шагнув под него, просто взяла меня под руку.

— Чего с турниром будем думать?

Она задумчиво повела бровью.

— Не знаю… Чтобы на него идти, надо хоть какую-то хореографию иметь. Допустим, в школе даже у нас, когда я с выпускниками вальс репетирую, мы какие-то фигуры ключаем, повороты, кружения. А так — большой и малый квадрат с поворотом пройти — стоит ли и участвовать?

— Да, — искренне посетовал я, безотчётно завидуя в душе её ученикам, — и времени мало совсем — на какую-либо путёвую, более-менее серьёзную подготовку. Да и одёжу какую-то особую на турнир надо будет…

— Я лично ничего покупать не собираюсь, — категорично заявила Люба, — у меня есть платье вечернее, туфли на каблуке — вот в этом и пойду.

Ну и мне, значит, «париться» не надо будет: отделаемся, если что, свадебными брюками, рубашкой белой — «богатой», с коротким рукавом, да и туфлями теми, в которых танцую сейчас, — они с блёсточками! Эконом-класс!

— Пить хочу. — Она кивнула на громоздкую «Викторию» через дорогу: — Зайду, куплю.

— Я тебя подожду?

— Если ты не спешишь, конечно.

— Да куда мне спешить?

— Ну, мало ли! — довольно улыбнулась она.

А на прощание, угостив леденцом с мятой, ещё и живот под расстёгнутой курткой, пощипала.

Эх, Гаврила, ловелас! Как стремительно и бурно роман-то развивал!
               

* * *

Гаврила счастлив был по уши,
И от души благодарил он
За вечер дивный, самый лучший —
Тот, что партнёрша подарила.

Гармония дождём стекала
Под зонт, где верною рукою
Его, блаженного, держала
Та, что меняла мир собою.

А мир вокруг был полон счастья —
Они его теперь творили сами.
И та рука, что у Гаврилы на запястье —
Владыка ох как многого под Небесами!

* * *

Последняя суббота ноября была тиха и солнечна, с небольшим даже, вырвавшимся из ночных заморозков, температурным плюсом. Я взял, да и пошёл запросто на субботнюю практику — а ну как надо к турниру готовиться. Ангажировал, ясно, партнёршу по телефону ещё в пятницу: «Я не смогу — у меня в половине второго только уроки заканчиваются». — «Если всё-таки надумаешь — буду ждать: ну и запоздаешь чуть-чуть — ничего страшного». Ещё как раз в эту субботу должны были прийти мастера — вторые двери устанавливать. Но я отпросился у Марии Семёновны: чем, особенно-то, помогу? Мешаться тут, под ногами у них путаться да колкости её (о чём промолчал,
конечно) на свой счёт выслушивать?

В студии было полдюжины человек — ни одного из нашей группы. И когда время настало уже выходить на паркет, ко мне вдруг, открыто улыбаясь, мягко приблизилась Женечка — та самая!..

— А Люба сегодня не придёт? — Она глядела на меня серьёзным, но и добрым взором серо- голубых глаз.

— Наверное, нет — работает ещё, в школе.

— Тогда давайте вместе, в паре танцевать!

Лазоревая кофточка плотно обтягивала высокую грудь, не сковывающая движений полупрозрачная газовая юбочка оставляла лишь чуть простора воображению довершить линии облачённых в чёрное трико ног.

Мы встали в пару. Сдавалось, оба были чуть взволнованы и непривычны друг другу. Отчего сразу возникла ненужная боязнь лишний раз сблизиться, коснуться, ошибиться. Я не чувствовал единой с собой нити её тела. Хоть и захватывало дух от присутствия такой красавицы совсем рядом. Польщён был, конечно, Гаврила!

Но это была не моя партнёрша!
               

А тут ещё ремень начал вдруг капризно выбиваться свободным своим концом, так, что беспрестанно по ходу танца его поправлять приходилось.

— Да вы остановитесь, сделайте, что вам надо! — тактично улыбалась она.

На втором часу занятий дошли мы, наконец, до румбы, в изучении которой группа Евгении ушла от нас порядочно. Засим я и откланялся: дальше, Евгения, шагайте — основные шаги, и прочие — одна. К этому моменту и она уже не была против — как бы с таким партнёром самой не разучиться. Так что закончили занятие мы поодиночке — половина студии была таких.

Но всё равно — это было здорово!

Едва взошёл Гаврила трудною дорогой
В арт-студию, как сразу уловил
Взгляд умный, добрый и не очень строгий
На вензеля, что на паркете он творил.

И солнечной осеннею субботой
Та девушка так просто подошла,
И, за отсутствием её партнёра за работой,
Пустились они парой в вальс, с обеих ног Гаврилиных спеша.

Уверенностью грудь её дышала,
Дыхание струилось чистотой.
«Давайте, мы опять начнём сначала!»
Мы начинали — стопы по «шестой».

Чуть меньше часа действо длилось —
Терпенья Женечки, его старательных потуг.
Ремень его и ноги напрочь сбились,
Зато собрались мысли в ровный круг.

Теперь наврёт Гаврила смело —
И в россказнях, и в прозе, и в стихах,
Как девушку тургеневскую в вальс водил умело,
Как счастье — целый час почти! — держал в своих руках.

Поэтичней бы, конечно: «Носил он на руках», — но чего не было, того уж не было, врать не станем.

Эх, пусти меня в огород!

* * *

Мы встретились с ней на мосту — со святой моей Татьяной. Так было уговорено по телефону — сразу после практики. Она издали распростёрла мне объятия, и я — надо было счастливо оканчивать вечер — ринулся в них, как рыцарь на ристалище.

— Сегодня Нахимова девчонкам вдруг разоткровенничалась: ничего у неё сейчас, кроме танцев, в жизни нет. Сказали мне: «Таня, следи за своим мужем!»

После Татьяна купила своему мужу в супермаркете, несмотря на настойчивые его отнекивания, зимнюю куртку («Ты должен здорово выглядеть!») и синий контейнер для бутербродов — «тормозков».

А вот это действительно нужная вещь!

* * *

В воскресенье я ушёл из дома — так было надо. Тёща, включив маленький телевизор, стоящий на холодильнике в тесной нашей кухоньке, заводила тесто, собираясь приготовить что-нибудь воскресно-вкусненькое. Старалась побаловать нас, оглоедов, она каждый выходной. И надо было не помешать послушать Марии Семёновне по радио «Калину красную» — единственная отдушина человеку за целую неделю заключения с нами в двухкомнатной квартире. Семён в нашей комнате уже засел за компьютер,
насмерть рубясь компьютерными рыцарями. Татьяна, укрывшись одеялом на диване, смотрела канал «Histori». Привычный воскресный расклад. А так как мне ехать на работу нынче было некуда, то пришлось искать повод умыкнуть — срочно занадобилось отдать фотоплёнку в печать. «А тебе точно надо? — допытывалась Татьяна. — Посидел бы сегодня дома» — «Да я — одна нога здесь, другая там! Сейчас вернусь».

Отдав плёнку в уголочке «Kodak» огромного супермаркета на привокзальной площади, я свернул к автовокзалу. Но ехать сегодня никуда не предполагалось — на билеты тратиться, да и времени нет. Поэтому побрёл за трамвайное депо, через железнодорожный мост, туда, где стояли в отстое товарные вагоны и не было ни машин, ни людей. Зачем? Подумать не о чем, высматривая под ногами брусчатый, уложенный когда-то и кем-то камень.

В последний год часто случалось так. Уходя в воскресенье из дому, я честно собирался ехать на работу, но, придя на остановку (а порой уже и по пути на Ушакова), вдруг садился (пересаживался) в автобус другого маршрута. И ехал куда-нибудь: в другой конец города или за край его — частенько к своему «Мальборку»: коснуться кирпичей, почувствовав вечность, и потрогать заодно, крепко ли они, год назад положенные, ещё стоят. Бесцельно побродив, пусто поразмышляв, так и дотягивал время до второй дня половины: теперь уже можно было ехать домой. Ни с чем.

Ну, не несли на Ушакова ноги!

А в последнее время сделалось совсем худо — ехать стало некуда! Во всех, куда ни кинь, направлениях что-то да напоминало уже об Ушакова, о незавершённой там работе, о вечном — нескончаемом: «Надо успеть!.. Надо заканчивать!.. Надо!..» И я прекрасно знал: чтобы разорвать этот круг, чтобы опять увидеть все четыре стороны света — надо стать свободным. А значит, надо замкнуть этот каменный круг — только так…

И вот теперь я сделал