В среду паркетно-кирпичное «зеркало» — стенка топки задняя — было таки довершено!
Симпатично, конечно, получилось. Оригинально. Центр «композиции» суживался квадратом, оставляя лишь брешь в четверть кирпича — ни туда, ни сюда…
Но в минусе ищи, Гаврила, плюсы!..
Не мудрствуя лукаво, умелец «выточал» из кирпичной четвертинки то ли цветок о четырёх остроконечных, как наконечник копья лотарингского рыцаря, лепестках, то ли самую настоящую «розу ветров» (а всего-то грани кирпичика углубить — пять
минут шлифовальной машинкой пожужжать!). И получился настоящий масонский знак — не бросающийся в глаза сразу, но отчётливо заметный, если вглядеться внимательно. Тайный — даже для ваятеля самого!
Надо будет, кстати, в подаренной Таней книге глянуть — что сей символ означает?
Невежда! Не чета партнёрше своей!..
В аналитический тот ум всегда Гаврила верил,
Всем сердцем чувствуя — всё правильно она поймёт!
И, Небо восхваля, в души чуть приоткрывшиеся двери
К заветной нише прощелыга прошмыгнёт.
Надо тебе, Гаврила, отдать должное — свою нишу ты находишь всегда и везде: найдёшь, куда сунуться! Дуракам везёт.
И на любовь тоже!..
Она была где-то там, далеко — гораздо дальше, чем была от меня десять лет назад, когда мыкали мы все нужду безропотно. А этот нынешний, чуждый мне мир мог в любой момент закружить, захватить, забрать её. И противостоять ему я был не в силах. Вернее — слишком для того слаб.
Уж так получалось…
Я был абсолютно несостоятелен — не в жизненном (я многое знал и умел), но в социальном аспекте: не депутат, не делец, не хозяин жизни — даже своей: если рыщешь, как волчара, в поисках кем-то брошенной кости.
Разве ей нужен такой? Рыцарь на белом коне не может быть ремесленником!
На такого она и внимания не обратит. Как сказала как-то ранее, и не помню уж по какому поводу, Татьяна: «Нахимова на тебя выше плинтуса даже не посмотрит!»
И сердце оттого щемило смятенно и безнадёжно… Сильнее даже, чем от осознания, что нужно этому камину ещё поднимать «чёрную» кладку, вручную заливать верхнее перекрытие, а потом ещё и плиткой облагораживать — обалдеть, не встать!
Ей не нужны кирпичи и камни, гармония и вечность. Ей нужен достаток — немедленно, сейчас, нет — «ещё вчера»! Причём, достаток всеми видимый. И она — в свете общего внимания и — по возможности, и по остаточному принципу — любви.
А ты, вольный каменщик, ничего (кроме последнего, причём, во всех смыслах) дать сейчас ей не можешь, да и вряд ли сможешь когда-нибудь. А твои каменные победы и кирпичные находки, плиточные сомнения и бетонная истина — ей это неинтересно, ненужно, ни к чему, и по боку…
И хоть замуруйся ты в нишу свою каминную с головой.
Ты же её нашёл!
* * *
Однако в миру грешном был ещё я нужен…
— …Ну так, вы когда приедете? — гнусавила по телефону бабушка, жалостливо, но «с наездом» — кавалерийским, лёгоньким. — А то я, пока вас ждала, уже заболела вот!
По-людски — выхода у меня не было…
— Хорошо! Тогда вечером, после работы, я к вам подъеду. Бери копьё, седлай коня, и кирку — кирпичи с плеча рубить, с кельмой печной — за пояс!
— …На «семёрке», у дач — это следующая остановка за городком, выйдете. А как будете подъезжать, меня наберите — я выйду, встречу!
* * *
Седлай, Гаврила, ты коня — судьба нелёгкая такая!..
Копьё и меч — ту кирку острую, с стальною кельмою, — не позабудь!
В тьме-таракани дач, там человек без очага уж замерзает…
В труде тебе удач, пусть во спасение недолгим будет путь!
Это ж на двух автобусах, с пересадкой, добираться!
* * *
«Семёрка» была распёрта изнутри народом, как в старые добрые времена — час «пик». Однако за круговой развязкой у скопища торговых центров и череды многоэтажек автобус опустел наполовину, а на остановке у городка вышли почти все. Следующая была моя.
Шагнув из автобуса в неизвестность, я пошёл вперёд — точно по данной мне ориентировке. Крепкий мороз витал на вольном просторе, фонари вдоль объездной дороги исправно освещали путь, не давая тьме стать непроглядной. В их свете, пройдя немного, я и разглядел спешащий мне навстречу силуэт.
Бабуля упорно семенила по удивительно широкому тротуару, отделявшему нескончаемые дачи от теряющейся вдали дороги, очень боясь, видимо, опоздать и не встретить меня: последнюю, быть может, её «надёжу».
— …Максимовна! Зови меня так.
Я взял её под руку, сразу ощутив через пальто старческую немощь.
— Да я же ещё работаю! Бухгалтером. — Она назвала организацию. — Вот, хоть и кашляю, а на работу приходится выходить: годовой отчёт делаем, а без меня-то как? Молодые эти разве что соображают!
Респект!
Мы подошли к даче — небольшой, вполне сносной, этим годом, видимо, и построенной (или достроенной), простенькой, без изысков.
— Уже хочется и рюмочку на Новый год у печки новой поднять, — открывая двери, искала ключи к моему сердцу Максимовна.
Электричество в домике, состоящем из маленькой прихожей и двух небольших комнатушек, было. Значит, работать можно и ночью — на сколько сил хватит. Значит, не придётся, тюкая киркой, кирпич «зубами грызть» — режь турбинкой, сколько душе угодно!
— Мы тут с сыном живём. Он помогать будет! — заверила бабушка.
В дальней от входа комнатке стояли две кровати с ворохом стёганых одеял на каждой, и газовая плита с горящими конфорками.
— Вот, от неё только и греемся!
— А голова-то от газа разве не болит? — сочувственно покачал я головой своей —
здоровой.
— Да болит, конечно, да что же делать, — развела руками Максимовна. — А вот и печка, что гастарбайтер до половины доложил.
— Разобрать придётся полностью, — с сожалением вздохнул я. — Лучше бы ничего он не начинал!
Трубы, конечно, не было. Но был один большой фундамент — хватит и на неё, на печной массив. Было всё нужное для работы: глина («Сын ещё летом накопал где-то»), песок, кирпич — и красный, и шамотный, огнеупорный. Не было времени рассусоливать: по углам большой комнаты, не говоря уж про мансарду, зарвавшимся оккупантом вольготно тянулся мохнатый иней.
— Хорошо, Максимовна, сделаю я вам печку, только с работы как-то надо будет умыкнуть, — вслух рассуждал я. — Кстати, ничего, если я и ночью пару раз поработаю?.. Но только, не шесть, конечно, тысяч это будет стоить — десять. Это с трубой уже, щитком обогревательным — я его на второй этаж выведу, и печкой, полностью — только разжигайте!
Это было нормально для меня. Почти что «жирно». Это было по-божески. Более чем: за такие деньги и летом, кроме того гастарбайтера или залётного какого-нибудь шарлатана, никто бы не сделал (так ведь и то дороже б вышло!).
Максимовна согласилась и на это, и на то, что по две тысячи будет мне платить подённо — в конце каждого рабочего дня (коих, быстро прикинул я, должно быть не больше пяти).
Всё-таки бабушку я в первый раз видел.
— Только завтра я ещё прийти не смогу — с работы надо будет как-то отпроситься, да и инструмент кое-какой взять. Потерпите ещё денёк?
Михайловна отважно кивнула.
* * *
Легко сказать «отпроситься»: это для меня всегда половина дела! Бо’льшая, причём…
Но — ради людей, что прозябают в насквозь морозном домике, спят под тремя одеялами, преют днём и ночью в семи одёжках, просыпаются уже с больной головой!..
Помнится, Слава, вытягивая меня как-то на пару дней работы с Ушакова, втулял:
— У тебя могут случиться непредвиденные обстоятельства: личные, семейные… Ты можешь заболеть — в конце концов, ты обычный человек!
Точно: заболеть! Очень даже могу, тем более — вспышка, как водится, ОРЗ и гриппа предновогодняя… Чем я людей хуже? Обычный же — скажи Вадику, Славян! — человек.
И, чтобы не забыть тотчас пришедший на ум грамотный текст, сразу набрал в черновик мобильного: «Вадим, похоже, заболел, — температура. Отлежусь пару дней». За пару дней, конечно, не успеть, но где два — там и четыре: или ты, Вадим, не знаешь, что никакой грипп меньше, чем за три-четыре дня, не проходит?
Прости, Вадим, так получается!..
Был бы твой камин не за тридевять земель от города — можно было бы у бабки по вечерам, полночи прихватывая, бомбить (хотя, опять же, на сколько бы то растянулось?). А так — отпадает…
Прости, Вадим, за то, что отпроситься у тебя будет едва ли возможно. Прости, что не пожелал бы ты никак этих людей понять!..
* * *
Четверг — до того самого момента, когда нужно было умыкать на танцпол, был отработан до упора (до самых двух часов дня — а в десять я только на работу приехал). Возился вовсю с черновой, из бэушного кирпича, кладкой — неблагодарное дело. Ужас, как смотрится старый (да местами ещё и в саже и копоти) кирпич! Плохенько, без энтузиазма дело продвигалось, так как назойливо памятовал Гаврила, что возводимое им сейчас ещё и оклеивать плиткой — потом — придётся. Наконец, подкучковал в каминную топку тот инструмент — что за меня здесь оставался (работает, мол, Лёха, конечно, раз нас — ржавый выгнутый шпатель, рассохшийся молоток со слетающим набалдашником, да затёртый клубочек нитки — «шнурку» — не забрал), подмёл и убрался. Турбинку и кельму с киркой втихаря в сумку уложил. Покашлял, для вида, лоб тревожно щупал, парням «пожалился»: «Да прохватило, наверное, когда выскакивал за двери резать». Подрезку кирпича я действительно делал на улице — на крохотном крыльце (козырёк которого поддерживал поднятый мною ещё по жаркому лету столб — старый мой дружище!), на ветру, и, случалось, с метелью. А когда по короткому декабрьскому дню темнело, то лишь лампочка прихожей тускло подсвечивала мне из окна.
Парни, кстати, затевались заливать заново полы в зале — убедили таки хозяйку: «Тут же у вас стол обеденный стоять будет!» А она растерялась, не спросила: аль, тогда тарелки с него съезжать будут, суп ли через край их переливаться, или стаканы опрокидываться — коль пол-то местами уровнем не идеален?
Но мне то было на руку, хоть и косвенно: всё-таки мешался б я им в зале, во время заливки. День на заливку, день, чтоб схватилось — не ходить (а лучше — два): вот как раз «отбежать» к бабушке и удастся!
Вадима, приезжающего с утра пораньше и вечером к семи, когда парни работу заканчивали, я, по счастью, нынче не увидел: как ему в глаза-то бессовестно посмотреть? Зная заранее, что завтра уж заболею тяжко, и будет меня крутить недуг до тех пор, пока из бабушкиной трубы дымок не завьётся… Лучше уж sms, так складно сочинённое, пошлю.
Завтра. А сегодня, и прямо сейчас…
Просил ответить Любушку Гаврила,
«Покедова» с работы не ушёл:
Мороз не испугает солнце своей силой?
Почтит ли яркая его звезда танцпол?
Вымучиваемый совестью шанс — поработать под безмолвие декабрьской стужи сегодня до предпоследнего автобуса — растаял окончательно с Её звонком:
— …Обязательно приду!
Вадим! Я постараюсь «поскорше»!.. Выздороветь.
* * *
Весь отведённый на счастье час она почти неотрывно глядела мне прямо в глаза. Даром что сегодня, нацеливая копья на турнир, мы шлифовали медленный вальс. В котором смотреть полагалось выше плеча своего партнёра — как Артём учил!
— Раз-два-три!.. Раз- два- три!..
Легко и в радость преодолевали мы спуски и подъёмы, и простора в зале было предостаточно — группа основательно поредела к этим новогодним дням. Вальсировали лишь мы с Любашей,
