смуглянка со своим партнёром и, пожалуй даже красивая, статная девушка, пришедшая нынче впервые и не оставленная в паре Артёмом: молодец маэстро — не бросил новичка одиночкой в крутые вальса волны!
— Раз- два- три!.. Раз- два- три!..
Оксана с верным своим мужчиной вот уже на несколько занятий куда-то запропали. Тем это было удивительней, что Люба посекретничала мне немногим ранее: очень серьёзно они настроены, накупили кучу компакт-дисков, бальным танцам обучающих, и даже намерены заниматься дополнительно дома.
Отсутствие этой пары уже чувствовалось в небольшом, но теперь дорогом сердцу микрокосмосе студийных занятий, и даже несколько грустило: то были славные ребята! По Екатерине со своим мачо, перешедшими в девятичасовую — чтоб с работы успевать — группу, скучал я чуть меньше: зато чуть больше будет места на паркете. Про студенток мы уже все и позабыли.
Кстати, кроме нас с Любой, никто из группы на турнир не собирался. Даже амбициозная Екатерина «съехала» — по причине, якобы, занятости на своей работе, которая прежде всего.
Да куда там — сдрейфила!
Прочие же игнорировали мероприятие принципиально: «Мы для себя пришли заниматься!»
Да мы тоже для себя! Но если есть желание — чего не посмотреть, почему не поучавствовать в самом что ни на есть бальном турнире — открытом?! С настоящими соперниками, судьями, и даже зрителями! Это с нашей-то хореографией основных,
только, шагов, да ещё пары- тройки танцевальных элементов: почти что отвага! С дерзостью, конечно, похвальной пополам.
Как бы то ни было…
— Но на вечеринку мы всё равно пойдём, — безоговорочно, как о давно решённом, кивнула мне в танце Люба.
— Хорошо!.. А там, глядишь, и ждёт тебя романтическое знакомство, — скрывал я печаль за улыбкой: зануда!
— Какое ещё знакомство? — строго хмурила брови у переносицы Люба. — Мы вдвоём идём!
— Раз- два- три!.. Раз- два- три!..
Она смотрела мне прямо в глаза… И в карих зрачках плавилось солнце, искря мириадой блёсток. А ресницы распахнутых глаз были его лучиками.
* * *
Сегодня я провожал её до магазина «Европа», где Люба условилась встретиться после занятий с Сергунчиком: чего-то малому прикупить там было надо.
— Четырнадцать лет же нам в этом году! — с гордостью поведала она.
— Слушай, так, может, мне уже и отцепиться с провожатых — чтоб тебя не дискредитировать?
Какое «вумное» слово Гаврила знал!
— Брось, ты чего? Идём, даже не думай!
«Европа» была на полпути к «Бомбе» — и в том же направлении, и на таком же, примерно, удалении от остановки — в другую сторону. Так что Гаврилу на проводы не «обжали», расстояние до разлуки не уменьшили.
— Татьяна тебя так хвалит: «Прогрессирует от занятия к занятию!»
— Татьяна? — не подумавши, удивился я. — Так ведь она меня в деле ни разу не видала.
— Эта Татьяна — со студии!
— А-а… Ну так — за партнёршей своей, всей такой замечательной, тянусь!
Подхалим!
— Нет, — серьёзно возразила Люба, — это всё твоя работоспособность!
А вот и «Европа», и Серёжка выходит навстречу из стеклянных дверей, тревожно, кажется, расширив глаза и на вечернюю улицу, и на нас, из полутьмы приближающихся. И я на равных пожимаю руку ему и вслед протягиваю Любаше — чтоб попрощаться скорым и демократичным рукопожатием (даром что по этикету руку первой
должна протягивать она — не время сейчас церемониться!). Но её хрупкая, облачённая в изящную чёрную перчатку кисть уверенно и настойчиво притягивает меня за руку, и алые тёплые губы смело ложатся точно на мои, как на сердце слова:
— Пока, Лёшечка! Только вторника нам и дождаться!
* * *
Калейдоскопом лиц летела,
Дробя все сны своею силой.
А как иначе бы хотел я?
Она же в жизнь мою входила!
Любовь…
Не потревожив нажитые раны,
Не потеснив семью и мир вокруг —
Так входит только долгожданный,
Годами выстраданный друг.
Ты самому себе-то веришь?
* * *
Однажды Татьяна мне попеняла: «Друзей у тебя нет…»
И Слава как-то пустился в рассуждения вокруг да около: «Друзья приобретаются где-то в экстремальные моменты жизни: в горячих точках, или вот… Все мои друзья — настоящие! — оттуда.»
Но я там, по счастью, не был, и даже не собирался, хотя от тюрьмы и от сумы, как известно, на Руси не зарекаются. Одно — одна, точнее, — на моём боку уже почти болталась, да и три с лишним года ушаковской каторги в каком-то смысле «в зачёт» другого вполне могли пойти. Раджив Ганди сказал однажды: «Никто не может стать полноценным человеком, не отбыв какой-то срок в тюрьме». Я тогда эту цитату в блокнотик себе нацарапал, когда вовсю ещё тянул свой срок на Ушакова. На эмоциях и со Славой мудростью поделился, а тот лишь с сомнением покачал головой:
— Ну, уж не знаю…
Что-то, всё-таки, мешало нам назвать друг друга другом по-настоящему…
Но Седой с Аллой? А Серёга «Дружок» из стародавнего рейса?.. А Витя Шишмаров?.. А Женёк Мазнавиев — ты его, Таня, не знаешь даже! — не настоящие друзья? Да, редко мы видимся — в год, бывает, считанные разы, так ведь дела шкурные свои у каждого, семьи, дети! А по чести, ты, Таня, мой самый лучший друг — по жизни!
Без подхалимажа — по-честному.
* * *
А утром я принялся за работу. Без раскачки. Без остановки. Без разговоров: сейчас от меня требовалось сладить дело, подключив для этого не только всё своё печное умение, но и бесценный опыт работы в таких экстремальных условиях. Вкупе с нормальной мужской волей.
Эх, где наша не пропадала!
А не пропала даже на Ушакова.
Лихо затеялась чумовая круговерть. Сын Максимовны — Равиль, высокий, широкоплечий, постарше меня лет на пять- семь, беспрестанно грел воду в баке и ведре и глину в тазу на всех четырёх конфорках газовой плиты, к концу дня «угвазданной» нами до безобразия. Наносив кирпичей с улицы («пусть отогреваются»), я окунал каждый в ведро с тёплой и тут же лепил в кладку.
Кирпичи были бэушные, попадались и разновеликие, и кривые, поэтому прибивать их
сквозь тончайший слой глиняно-песчаного раствора приходилось вплотную.
«Раствор для печки должен литься из кружки! Чтобы усадка печки меньше была» — всё по дедовской науке!
Сейчас же надо было принимать в расчёт, что наледь, нет- нет — да и остающаяся на кирпиче (ну, не успевал я её в мгновение растопить!), по высыхании печи обязательно образует щель. Через которую возможно поддымливание. Но тут уж не до хорошего: успеть бы, плеснув с кельмы раствора, кирпич моментально плюхнуть — пока парящая теплом жижица не примёрзла!
В избушке дальней той, заиндевелой
Сомнения топи, Гаврила, лёд!
Лепи кирпич уверенно и смело:
Тепло, с недрогнувшей руки, придёт!
За нескончаемым своим перекуром — с сигаретой он почти не расставался — Равиль не оставлял меня наедине с сомнениями.
— А ты знаешь, как нас, таких, татары — те, что живут в самом Татарстане, — называют?.. Мешары!
Семейство переехало сюда из Средней Азии. Домик младшего брата Камиля — вполне себе обустроенный, с покупной чугунной печью — был в конце этой же дачной улицы. Но, видимо, не особо они между собой ладили («Двое же ребятишек там, да и жена — своей семьёй живут»), коль предпочитали мёрзнуть здесь в такие жестокие морозы.
— Не боись, Равиль! — не снижая темпы кладки, улаживал я непростые вопросы межнационального единства. — Поговорка такая есть: «Потри любого русского — найдёшь под ним татарина». У меня, вон, видишь — тоже монголоидное расположение
волос на лице. Жена вообще не сомневается, что я где-то с азиатской кровью помешан, а она у меня — историк!
Равиль раскуривал другую сигарету.
— А там у нас дом был свой!.. Но нет сейчас там никакой работы. Всем свои рулят. Вроде бы: одной же я с ними веры, но куда там! Никуда не сунешься, не влезешь. А то — чего бы мы сюда потащились?!
Работы постоянной не было у него и здесь — шабашил где-то и с кем-то от случая к случаю.
— Сегодня надо звонка ждать: если мороз спадать начнёт, пойдём опалубки ставить — фундаменты под столбы для забора заливать… Я сейчас по бетону работаю. Оно, знаешь: бетон всегда можно поправить, долить, а вот дерево, если повредил — никак. Дверь, скажем — из красного дерева… Я, тут было, и плотником работал.
Понятно: тюкнул где-то скол на двери дорогущей, «на бабки попал». Известное в современных трудовых отношениях дело: работа твоя стоит копейки, а материал, с которым работаешь, — десятки, порой, тысяч.
Наш же б/у материал позволял работать без дрожи в руках. Поэтому печка сложилась в считанные часы, и массив отопительного щитка рос на глазах: не время было «миллиметровать» — людям тепло нужно!
— Ого! — подивился заглянувший на минуту (а то ещё, гляди, помочь «припашут»!) Камиль, переводя взор маслично-чёрных глаз с меня на наше строение и обратно. — Это вы так сегодня и на второй этаж выйдете?
— Постараемся!
— Молодец! — оценил он. — Я, вообще, точно так же работаю.
Он был порядочно моложе меня.
Труды праведные закончили за полночь. И то лишь потому, что электричество вдруг отключили. Но мы всё же успели до того выпилить квадратную дыру между этажами — под трубу. С фонариком Максимовна взобралась по лестнице куда-то на мансарду,
возвратилась с двумя тысячами рублей моей зарплаты — чин- чинарём!
— Равиль, ты проводи его — до «Алтына» хотя бы!..
* * *
Утром, взяв-таки жалкие деньги («Так ты оставил бы пока себе!.. Точно, тебе не надо?.. А на проезд?»), Татьяна завела разговор, которого я всячески избегал.
— Всё равно, Алексей, надо, наверное, снять уже денег немного с книжки — пришло время… Я понимаю — жалко!.. Знаешь, как мне было жаль снимать в этот раз свои на поездку нам с Семёном в Турцию! Но у меня на счету больше денег нет.
— Да-да, Танечка, — мне срочно занадобилось куда-то бежать из комнаты, а то и из дому, — всё будет хорошо!
* * *
И совершенно внезапно, отчётливо и ясно, как часто и случается в трудные моменты, простое решение пришло само собой. Год или полтора назад, когда вовсю «кочегарил» ещё на Ушакова, нашёл я на свой лестничной площадке — у самых дверей лифта — золотую цепочку. С крестиком Святого Распятия. Ну, точно Аннушка из «Мастера и Маргариты» — подкову золотую, только что не в салфетке. В понедельник — важный факт! Компании молодых людей, что снимали квартиры и в нашем крыле, и напротив, любые выходные превращали в праздники — шумные и весёлые, по полночи будоражащие децибелами пол, стены и потолки соседей, а вторую, частенько случалось, её половину — чувственным оханьем залученных в гости девиц. Так что выспрашивать, кто обронил у лифта золотую цепочку («Какая такая салфеточка — подковочка? Вы что, гражданин, пьяный, что ли?») огульно не стал: кто потерял, тот и спросит, ему и отдам. Так до поры и упрятал, чтоб самому не забыть, в фотоальбомчик — в ячейку с фотографией моей на борту шотландского того «пылесоса»: золотое было то время, а и рейс золотой!.. Одна только фотография от всего и осталась… Так вот, и позабыл бы я напрочь, если бы не помнился, вместе со своим анекдотом, достойный сын набожного своего народа — Томек: «Новый русский у магазин увэлирный заходит: “Дайте мне са-амую толстую цепочку и самый большой крэст!.. О-о, цэ то, что трэба! Только
гимнаста отсюда — снять!”».
Хозяин (хотя, наверное, всё-таки хозяйка) цепочки не объявился
