… И плакала волчица или « Миленький ты мой»…

… И плакала волчица или « Миленький ты мой»…


Снег с тихим однообразным шорохом падал на все еще не протрезвевшую после новогодних праздников  Москву, полупустые дороги, молчаливые мрачноватые дворы дореволюционных застроек, горбатые переулки с разбитым асфальтовым покрытием, жестяные, в ржавых проплешинах крыши домов.
Голковский Сергей, торопливо пробежал по хлипкому дощатому мостку, переброшенному через невесть, когда прорытую канаву, наполовину заполненную  глинисто-рыжей, студеной водой, мокро прошлепал сквозь гулкую арку с крошечной дверкой – бывшей дворницкой и оказался перед высокими воротами – черным входом в зоопарк.  Поднатужившись и оттянув на себя одну из створок чугунных этих ворот, Сергей пригнулся под натянутой ржавой цепью и  протиснулся на территорию зоопарка.
Конечно, можно было, как все «нормальные» люди пройтись вдоль забора, благо, что  еще в прошлом году там были проложены вполне пристойные мостовые, а ля брусчатка,  но Голковский, с детства полюбивший зимний зоопарк с его заснеженными вольерами и пустынными дорожками,  при каждом возможном случае заходил на его территорию. Тем более что таким способом он сокращал свой путь до метро почти в трое, а это как ни крути при его-то  нынешней службе совсем нелишне.  Проходя мимо вольера с волками, обнесенного толстыми частыми прутьями, Сергей краем глаза заметил слева от себя какое-то движение. Инстинктивно остановившись, молодой человек взглянул за решетку. Невысокая в холке, необычайно похожая на самую обыкновенную дворнягу, старая волчица сидела на заднице и смотрела на него янтарно-желтыми, серьезными глазами. Голковский резко повернул назад и вновь уже не торопясь прошелся вдоль вольера. Волчица двинулась следом за ним, бесшумно ступая по бетонному полу.
…Еще несколько раз Сергей неспешно пофланировал взад и вперед и каждый раз волчица,  не сводя с него глаз и по-собачьи улыбаясь во весь рот, сопровождала и повторяла каждое его движение.
– Да тебе никак скучно, бедолага? -  проговорил Голковский, останавливаясь и рассматривая волчицу более внимательно. Та, вновь расселась перед ним, вольготно раскинув ляжки и обнажив живот с обвислыми сосцами. Длинный, шершавый и розовый ее язык, вывалился из улыбающийся пасти,  и ритмично двигался между изогнутыми желтоватыми клыками. Неожиданно пошел довольно крупный дождь,  и сука, подняв к низким и серым небесам тяжелую голову, недовольно сморщила морду.
- А как ты думаешь, - засмеялся Сергей.- Что за новый год без дождя? Нет. Без дождя никак…
Он прощально махнул рукой внимательно прислушивавшейся к его голосу хищнице и направился по дорожке вниз, к  пустующему сейчас дельфинарию.
– Прощай, сука…
проговорил Голковский, на миг, оглянувшись,  и свернул за нелепо сооруженную, искусственную скалу.
Неожиданно, сзади,  со стороны вольеров для хищников раздался сначала чуть слышный, но с каждым мгновением все более и более громкий и тоскливый волчий вой. Его необъяснимая боль и тоска поднималась все выше и выше к серому московскому небу,  постепенно умирая и смешиваясь с шумом просыпающего многомиллионного города.    
                                             1.
Тяжелая металлическая калитка крашеная серебрянкой наконец-то раскрылась, и молодой сержант внутренних войск провел Голковского в небольшую бетонную коробку КПП.
- Голковский  Сергей Васильевич. Иерей тюремного храма Покрова Пресвятой Богородицы при следственном изоляторе №2 УФСИН России.
Медленно и значительно вчитываясь в каждую строчку новенького пропуска,  дежурный офицер по КПП, полный, седоволосый татарин,  умудрялся одновременно с чтением разглядывать молодого человека. При этом лицо дежурного искажалось самым невероятным образом.
– Это вы у нас теперь будете вместо Глеба Каледы работать?- поинтересовался он, возвращая Сергею пропуск.
- От чего же непременно вместо?- удивился молодой священник.     -Просто отец Глеб человек уже немолодой и не очень здоровый и помощник ему не помешает. По крайней мере, так решили в Московской епархии.
- Да понял я, понял.  
Равнодушно  махнул рукой офицер и, поднявшись из-за стола, подошел к зарешетчатому окну.
– Вот сейчас как выйдите из двери, так сразу же налево. Там мимо женского корпуса идите по дорожке,  а за углом на площади, прямо напротив Пугачевской башни   и ваша церковь. Впрочем, заблудиться у нас трудно…Удачи вам, отец Сергий.
-Спасибо, товарищ капитан. Спасибо.
Пробормотал иерей и не без робости, впервые вступил на тюремный двор.

… «Миленький ты мой,
      Возьми меня с собой,
      Там в краю далеком,
      Назовешь ты меня женой»…

Довольно приятный женский голос бился и плутал среди тюремных корпусов плотно окружающих заасфальтированный плац, на дальнем конце которого молодой священник увидел небольшую группу одинаково одетых женщин, идущих строем, из рядов которых и раздавалось пение.  
 …- Ох, мамочки,
раздался вдруг громкий женский голос откуда-то сверху.
- С каких это пор у нас под окнами бродят такие мальчоночки!? Красивые, да без охраны…
Голковский невольно замедлил шаг и повернул голову на голос.
…- А волосики, волосики-то какие красивые.…И бородка…
Раздался смешок уже из другого окна…
- Ты парнишечка случаем не из обиженных будешь?
Последний вопрос потонул в откровенном и громком хохоте звучащем практически из каждого окна массивного, оранжевого с белым корпуса.
Священник остановился, вынул из кармана очки в тонкой золоченой оправе, одел их  и только после этого  попытался взглядом отыскать веселых насмешниц. Но как внимательно не всматривался Голковский в черные провалы окон, в толстые и частые решетки, вмурованные в стены поверх стекол,  все равно ничего кроме  серого бисера  дождя,  да полуразмытых светлых пятен лиц заключенных женщин разглядеть ему не удалось.
- Эй, вы марухи безпамятливые,
Неожиданно, но  уже мужским голосом отозвался корпус напротив.
- Какого шум подняли словно на байданге, канитель во весь двор устроили? Мы же вам, еще перед Новородом коня с малявой засылали, что новый буквоед пожалует.…Вот он и нарисовался…
- Да!?Так это и есть наш новый священник?
Искусственно - жалостливо прокричала бойкая заключенная.
– Да он же совсем еще молоденький.…Как я к такому на исповедь-то пойду!? Исповедоваться буду в одном, а думать - совсем о другом.…О…
громкий женский смех помешал отцу Сергию дослушать говорливую заключенную и он, улыбнувшись, поспешил завернуть за угол мужского корпуса, откуда уже хорошо были видны и Пугачевская башня, и сама церковь.
                                            2.
…Всего  несколько месяцев прошло с того дня, когда Голковский впервые перешагнул порог древнего Бутырского замка, всего несколько месяцев, но иногда, особенно под вечер, когда у молодого священника ноги подкашивались от усталости, а  голове и сердце казалось ничего уже не осталось от того тепла и бесконечного человеколюбия полученного в духовной семинарии, он, наскоро переодевшись в гражданское, запирал храм и бежал прочь из страшной этой пропасти, из тюрьмы.  Тюрьмы, где в свое время прикованным к стене башни, ожидал казни смутьян Емельян Пугачев. Где под стражей содержались  Варлам Шаламов, Осип Мандельштам, Александр Солженицын, Сергей Королев, Евгения Гинзбург.… Где в невыносимых условиях при большевиках пропадали за веру митрополит Петроградский Серафим Чичагов, архиепископ Можайский Дмитрий Доброседов, епископ Дмитровский Серафим Звездинский, протоиерей Владимир Амбарцумов и многие многие другие сыны Русской Православной церкви. Ну  а ныне отбывают наказание десятки и сотни убийц, насильников, грабителей и воров…Он бежал прочь из этого страшного места, где казалось, даже сама атмосфера была напрочь отравлена злобой, похотью, ненавистью и страхом. Где  даже русский язык  по чьей-то страшной прихоти вдруг оказался подменен некой отвратительной помесью мата и воровского жаргона, блатной жестикуляцией и уголовной татуировкой.
Прибежав домой,  и наскоро проглотив холодный, безвкусный ужин Сергей обессилено падал на не разобранную постель с твердой убежденностью в том, что на следующее утро он ни за что не вернется назад, в храм Покрова Пресвятой Богородицы при следственном изоляторе №2 УФСИН России.  Но, но  наступало  утро, он просыпался,  вставал и, помолившись вновь возвращался туда, откуда  только вчера столь малодушно бежал.
…Настоятель храма, уже довольно не молодой и не отличавшийся крепким здоровьем священник, частенько болел, и молодому иерею приходилось одному исполнять только несведущему и постороннему наблюдателю кажущиеся несложными многочисленные обязанности тюремного священника. Частенько, обычно под вечер, когда из каждого окна обступающих церковь тюремных корпусов падал блеклый желтоватый свет, поднявшись по деревянной лестнице на невысокую колоколенку, отец Сергий присаживался на табурет и в толстую (заведенную еще в школе) тетрадку,  в крупную клетку,  записывал предстоящие дела, некоторые мысли пришедшие в голову за день, короткие рассказы, первые неумелые стихи.

     3. «Посещение камер женского корпуса». ( С разрешения начальника следственного изолятора  №2 УФСИН).
                                  Нинель (начало).
… «Тяжелая, обитая железом дверь с холодным, равнодушным звуком захлопнулась за моею спиной, и я впервые оказался в тюремной камере. До сих пор я сталкивался с заключенными женщинами постольку – поскольку. Некоторые из них,  под присмотром вооруженных надсмотрщиков,  приходили  в храм на исповедь, да парочка пожилых уголовниц ожидающих этап и более или менее знакомые с церковными обрядами, помогали мне в бытовых вопросах: помыть полы после службы, собрать свечные огарки в картонную коробку, да отчистить восковые пятна с обшарпанных мраморных полов.
А здесь, в этой камере пропитанной запахом потных женских тел, табачного дыма, пузырящейся хлорки просыпанной поверх мочи  и еще чего-то неопределенного, но до крайности отталкивающего, меня окружил мир ни одного, ни двух и даже не трех десятков заключенных женщин. Их было много, необычайно много для такой, в общем-то, и не слишком большой камеры. Мне даже показалось, что я чувствую, как их потные полуобнаженные по случаю необычайной духоты и жары тела, липнут друг к другу, липнут холодным, клейким потом.
За большим столом, стоящим возле окна, шла игра в карты. Играющие,  как впрочем и зрители,  казалось, не обратили на меня никакого внимания, хотя я чувствовал, что мой приход взволновал их,  да и к тому же они явно меня ожидали: чистота на полу, аккуратно заправленные постели и даже небольшой букетик повядшей мать и мачехи в эмалированной кружке на столе – все говорило за это красноречивее любых слов.
- Все девочки, бура.
Бросила карты на стол одна из заключенных лет двадцати и, выйдя из-за стола, встала передо мной. Она была очень хороша собой. В чертах  лица девушки, чувствовалось капелька восточной крови, но именно эта капелька и придавала особое очарование и ее продолговатым глазам, и высоким скулам, и темным слегка вьющимся волосам. Серое свободное трико скрывало стройность ее ног, но выше…Тонкая майка без рукавов и широким вырезом казалось, специально