Их не было 319…

Женщинам, погибшим на фронтах войны
посвящается.

                    Их не было 319…
1.
Разведенный спирт степлился и старший лейтенант Сидорин(так и не научившийся пить по-хорошему), командир похоронной команды при 2-й гвардейской армии, расположившийся со своим немногочисленным подразделением в одном из наиболее уцелевших вражеских блиндажей немецкой линии обороны "Вотан", входящий в 150-километровый "Восточный Вал", с отвращением отставил недопитую кружку.
На столе, старательно сбитом из аккуратно оструганных досок, стояло два ящика из-под патронов. В одном из них перевязанные лохматым шпагатом виднелись стопки документов погибших при прорыве обороны противника красноармейцев и офицеров, в другом - поверх замусоленной толстой «амбарной» книги, навалом лежали индивидуальные солдатские медальоны.
-Товарищ старший лейтенант!
В блиндаж, с белым и рыхлым, по-бабьи невыразительным лицом вбежал заместитель Сидорина- старшина Варакин.
-Товарищ старший лейтенант, там это.…Там ужас какой-то!
Зачастил старшина вытирая короткопалой ладонью обильный пот, мутными каплями выступающий из забитых грязью пор на лице и, заметив вдруг на столе недопитый спирт, неожиданно для офицера, да быть, может и для себя, схватил кружку и громко стуча зубами о выщербленные ее края, выпил прощально булькнувшее содержимое.
-…А вы старшина случаем не слишком увлеклись?
Поинтересовался (впрочем довольно беззлобно) пьяненький, а через это и излишне добрый лейтенант, со старательно скрываемой неприязненностью вглядываясь в слюдянистые бельма Варакина.
-Я, как никак ваш непосредственный начальник, а вы мало того, что влетаете без доклада и разрешения, да к тому же еще и чужую водку лакаете. Мало вам трофейных фляжек? Ладно, не дрожите, так… Я не сержусь. Что там у вас? Призрак отца Гамлета? Так мы его сейчас осознанным, Марксистко-ленинским материализмом! Да по яйцам, по яйцам….
Он икнул прикрываясь, глуповато хихикнул и, закурив папиросу, откинулся назад, упершись спиной в добротно, с немецкой аккуратностью обшитую горбылем стену блиндажа, увешанную фотокарточками полуголых женщин.
Старшина нахмурил пшеничные свои бровки, непонимающе посмотрел на Сидорина и вытянувшись во «фронт», попытался доложить по форме.
-Товарищ старший лейтенант. Возле берега реки Молочной, прямо на бруствере обнаружены бабы.
– Бабы!?- Сидорин резко поднялся и его долговязая, тонкая в кости фигура в распахнутой, долгополой офицерской шинели, нависла над низкорослым коротконогим старшиной.
- Что значит бабы? Местные жительницы что ли?
-Никак нет товарищ старший лейтенант, по-всему непохоже, что бы местные. Скорее штрафники, вернее сказать штрафницы…
-Ведите Алексей Михайлович. Посмотрим, что это за штрафницы.
Разом, протрезвев, приказал лейтенант и первым вышел наружу.
Обрывки утреннего тумана все еще плавали над оборонными сооружениями фашистов, перепаханными тяжелыми танками и самоходными орудиями, многочисленными, многодневными артобстрелами и воздушными бомбардировками, цепляясь за растяжки колючей проволоки и вывороченные взрывами телеграфные столбы. Вправо и влево от блиндажа, в котором расположилась похоронная команда, змеились глубокие, местами полу засыпанные окопы, соединяющие меж собой порушенные теперь пулеметные гнезда и точки стрелков-снайперов. Искореженные орудия, и наши, и противника, напрочь сгоревшие танки, глубокие воронки от снарядов, воочию доказывали, что бои под селом Чапаевкой, были тяжелые и продолжительные.
Пролысины жирного чернозема выброшенного разрывами мин, траурными кляксами расплескавшиеся по все еще зеленой, не тронутой осенью траве, отполировано блестели после недавно прошедшего ливня. Кислый запах жженого пороха, смешанный с тяжелой вонью обгоревшей плоти, казался осязаемым. Отчетливо пахло человеческими экскрементами и страхом. Даже яблочный дух заброшенных сельских садов, необычайно сильный в эти октябрьские погоды, не мог перебить эти, с трудом переносимые миазмы.
…Само село утопало в садах несколько левее от высокого берега реки, куда и направились постоянно оглядывающийся Варакин и нервно кутающийся в шинель старший лейтенант.
Уже отсюда, из небольшой низины, поросшей кустарниками дикой смородины и вишни, он со страшной, пугающей очевидностью увидел то, что смогло так поразило старшину Варакина, наверняка уже успевшего несколько очерстветь душой своей, за эти годы, проведенные им в похоронной команде.
…На поросшем травой бруствере покинутых немцами окопах, последней их нитке перед рекой Молочной, в страшном, каком-то ненормальном порядке (словно застывшие по команде «смирно»), лежали погибшие, практически в упор расстрелянные из пулеметов женщины, в солдатском ношеном обмундировании, без оружия и знаков различия.
-Ох, блядь, что же они с вами наделали!?
Выдохнул Сидорин и словно в каком-то религиозном экстазе упал перед погибшими на колени, механически сдирая фуражку с головы.
…Их было много, очень много, несколько сотен расстрелянных женщин и совсем молоденьких девочек. Красивых и не очень. Совершенно безоружных. И лишь у некоторых (сквозь радужную пелену слезы, невольно затуманившей взгляд), офицер заметил зажатые в безжизненных уже руках, саперные лопатки.
- Ох, блядь!
простонал он вновь, никакого внимания не обращая на стоящих рядом подчиненных, Варакина и подошедших к ним еще троих солдат, грязных и подвыпивших.
-Документы?
спросил он глухо Варакина, поднимаясь и зло, нервно, отряхивая колени и шинель.
-Никак нет!
Варакин старался не смотреть на заплаканное лицо своего командира.
-Ни документов, ни оружия, ни личных вещей. Вот только у одной, в кармане рядовой Бобров обнаружил…
Он протянул Сидорину деревянный, по-видимому, самодельный гребень с выжженным увеличительным стеклом словом «Тася».

- «Тася».
Медленно по слогам прочитал Сидорин и осмотрел гребешок. - Да, лагерная работа.
Желваки на лице старшего лейтенанта заиграли и он, вернув гребень Варакину, резко повернул обратно.
-Я звонить особистам, а вы, не стойте, не стойте.… Ищите. Быть может еще где-то…
Он махнул рукой и пошел назад, высокий и сутуло-уставший.
2.

- …Товарищ капитан. Докладывает старший лейтенант Сидорин. Да-да, из похоронной службы…
Сегодня, буквально в трехстах метрах от бывших дислокаций левого фланга 5-й ударной армии, на бруствере оборонных сооружений вермахта обнаружены трупы более трехсот человек, женщин, расстрелянных фашистами в упор.
В связи с тем, что ни у одной из них не обнаружено ни знаков отличия, ни воинских наград, ни документов, а также оружия, я предполагаю, что это был женский штрафной батальон, принявший участие в прорыве обороны противника. С подобным мне сталкиваться еще не приходилось, и к тому же я подумал, что эти женщины пусть косвенно, но проходили по-вашему ведомству, то я и решил, что вы подскажите, что…
…Да, коммунист.
…Да, высшее.
…Да, я понял товарищ капитан: женские штрафные батальоны никогда не принимали участия в прорыве обороны "Вотан". Так точно: захоронить в братских могилах, координаты не указывать. Да-да, лучше использовать бывшие оборонные сооружения противника.… Так точно, понял: о выполнении доложить, документально не отражать.
До свидания товарищ капитан.
…Тяжелая телефонная трубка выскользнула из вспотевшей руки старшего лейтенанта.
-Ох, девочки, девочки…
он, словно в тупом оцепенении закачался на облезлом венском стуле, невесть откуда взявшемся здесь, в этом вражеском блиндаже, уютном, если не сказать комфортным, по военным конечно меркам.
-Как же такое возможно? Вы еще остыть то по-хорошему не успели, а от вас уже все кому надо и не надо открестились. Война еще идет во всю, и одному Богу известно, сколько еще идти будет, а про вас уже позабыли.…А что будет потом? Через двадцать, тридцать лет? Кто вспомнит? Кто поверит? Да и кому верить то?!
- …Варакин.
Лицо лейтенанта (пьющего редко и неумело), подернулось нездоровой белизной с яркими пятнами пьяного румянца на заросших щетиной скулах. Сквозь залапанные, выпуклые стекла его очков, взгляд тусклый, безжизненно- туповатый. В уголках растрескавшихся губ, скопилось что-то белое, неопрятное.
-Варакин. Всех женщин захоронить в общих могилах. Воронки не использовать. Лучше блиндажи и окопы. Поверх захоронений - дерн. На все дается не более десяти часов.
…- Да, еще…
Сидорин вцепившись за рукав Варакина, попытался выпрямиться, но только неестественно сильно изогнулся животом вперед, и противно рассмеявшись дробным, нетрезвым смешком, старательно и чрезвычайно педантично застегнул шинель на все пуговицы, а после чего приблизив влажные губы к уху старшины, громко и горячо выдохнул:
- Кстати там (тонкий изогнутый палец уперся в низкое, затянутое тучами Украинское небо), очень рекомендовали не распространяться…
Последнее слово далось офицеру относительно трудно. Он постоял некоторое время, покачиваясь, помолчал, да и побрел себе, часто спотыкаясь и падая, с трудом поднимаясь, и чему-то громко то ли смеясь, то ли плача, с кем-то громко не соглашаясь.
- Запомни Варакин,
старший лейтенант, стоящий перед входом в свой блиндаж обернулся, сложил ладони рупором и громко, как только смог крикнул:
-Запомни Варакин, кто бы тебя ни спрашивал, знай одно: не было этих женщин. Не было и все! Не-бы-ло!!!
- Да понял я все, лейтенант. Понял. Как не понять. Особисты хвоста накрутили, да еще, небось, по партийной линии тебя припугнули…. Вот ты и обоссался…. В чем, чем, а в этом они мастера.… Как воевать, или же вот трупы раздувшиеся закапывать, так их хрен с фонарем отыщешь, а как предписания сверху отпускать, так они первые!
Буркнул многоопытный Варакин и, забросив на плечо лопату с отполированным до антрацитного блеска черенком, направился к остальным бойцам.
В левой руке, старшина бережно нес выданный ему щедрым по случаю собственной пьяни Сидориным, котелок чистого спирта.
3.

В вагоне, несмотря на осень, было довольно тепло, если не сказать жарко.
Пахло дешевым, дегтярным мылом, давно немытым женским телом, портянками. Под округлым, вагонным потолком, где слоями колыхался тягучий, молочно-сизый махорочный дым, на натянутых между верхними нарами веревках сохло плохо простиранное, не прополосканное белье. Всю дальнюю, противоположную от широких, откатывающихся дверей стену вагона, занимали грубо сколоченные, двухъярусные нары, для блезиру застеленные бумазейными, синевато-линялыми одеялами, под которыми явно угадывались слежавшиеся, набитые соломой матрасы. На нарах, отчаянно потея, почти впритирку друг к другу лежали женщины. Много, много женщин и совсем еще молоденьких девушек. Возле торцевой стены вагона, на застеленной замусоленной газеткой погашенной буржуйке, черневшей в углу, под высоким и небольшим, старательно зарешетчатым окном, несколько молодых, полураздетых девиц (явно из блатных), играли в секу, не на деньги, и от того скучно и без азарта.
Вагон, битком забитый заключенными женщинами к составу прицепили где-то под Бугульмой, прицепили в самом хвосте, и от того все последующие сутки арестантский вагон безбожно трясло и бросало из стороны в сторону. За