Андреем,списком дописали ниже:
Футбол
Шахматы
Шашки
Игровые автоматы
Дальше просто куртка кончилась…
Успей тут только отвернуться! Спину тут только подставь!..
Они меня и в шатре частенько навещали: чтоб не заскучал.
— Ну как ты тут в своём шалашике, Церетели?
— Зрею, как ананас в оранжерее! Как нарцисс!.. Так, Витя, иди, давай, не отвлекай — и так развернуться негде! — неблагодарно выпроваживал друзей не поклонник творчества Церетели.
Сунулся ко мне однажды и Костик. Он ведь везде свой нос совал: авось, «косяк» где-нибудь высмотрит, да хозяину невзначай «сдаст» — зачтётся! Ну, а не зачтётся, так для души!..
— Да ну, на фиг! Чтоб я в такой тесноте работал!
А там, внутри, было здорово! Там всё было по уму — компактно, и не в обиде. Разложенный всеми четырьмя видами камень — каждый в своей стопочке, и каждый готов помочь тебе — и поможет! — быстро и здорово обрамить этот столб. Так, чтобы всем на диво!
То не под покровом синей парниковой плёнки — нет! — под накидкой фиолетово-черной мантии творил свой непостижимый фокус Гаврила: на бис! Поймал, наконец, он кураж! И разогнался теперь не на шутку.
Бывало, что и за день столб «выгонял». Другое дело, что ещё день его обогревать было желательно.
Работа шла ударными темпами, рабочий день самовольно теперь удлинялся до восьми–девяти часов вечера: замечательная вещь — китайский налобный фонарик — был куплен по ходу, он добросовестно подсвечивал мне своим лунным светом. Без него, надетого на вязаную шапочку, я уже работы и не мыслил: милое дело — и среди дня какой-то мелкий фрагмент дотошно рассмотреть!
Шатёр победоносно шагал ходулями своих балок от столба к столбу. Больше, чем на два-три дня, у одного не задерживаясь.
Понятное дело, бескровно такие успехи здесь пройти не могли…
Однажды, субботним утром, готовящимся, впрочем, и в полдень переходить — часу, верно, в одиннадцатом — зашёл я в дом в приподнятом — ещё и из-за исправной работы вентилятора — настроении и начал переодеваться в рабочее. Немузыкально что-то напевая: только что повтор пятничного хит-парада «Чартова дюжина» слушал, из-за чего и запоздал. Так ведь и работал теперь без выходных — обогреватель всё тот же.
Некоторые персонажи не могли, конечно, оставить без внимания моё опоздание!
— Чего это ты так поздно? — начал допрос с пристрастием Костя Мент.
— Так ведь суббота, — ещё не мог полностью переключиться на их волну я, — дела домашние.
— Какие у тебя могут быть домашние дела? — процедил Олежка Длинный. — У тебя дома-то нет!
Вот так вот — с ходу: под дых!
Я продолжал собираться — мне надо было делать ни в чём неповинный столб: разве он виноват, что с такими уродами здесь бок о бок работаю?
— Всё у меня есть, — не повышая голоса, степенно ответил я, — и семья, и дом.
— Семья есть, — кивнул Длинный, — а дома у тебя нет!
Я уже застёгивал сапоги химзащиты, не опускаясь — лежачего не бить! — до простого вопроса, а где, Олежка, был твой дом родной в течение трети, должно быть, жизни твоей, страшно счастливой?
А про семью уж в твой адрес — и подавно…
Вот чем и страшны были здешние люди — поневоле им начинал уподобляться…
«Вестись» — по-здешнему слогу.
Да ну их, ущербов!.. Они друг друга нашли!
Им не дано понять простой радости, что испытаю уже через считанные минуты. И обогреватель, вновь ровно загудев, прожужжит мне все уши о чём-то, конечно, хорошем и добром. О том, что стоит делать этот столб — с душою! Не для кого-то — для себя, в первую очередь. Ибо с каждым положенным камешком будет утверждаться простая и вечная истина труда и созидания, а всё фальшивое и напускное, что осталось за шалашом, отступит, «отпрыгнет» — как любители этой самой фальши говаривают. И камешек, податливо ложась в руку, найдёт своё место сам, удобно и мирно потеснившись с соседними камнями — что примут его, как родного… И суровая к случайным людям, любимая моя работа каменной стеной встанет между нами.
Камень будет стоять за меня!
* * *
Поворочавшись ещё немного, изрядно уже закоченев, перебрался я к камину. В усталости прерванного сна, запихав полную топку дров, разжёг огонь и неудобно устроился, взгородив поддон на подложенные кирпичи, подле. Меняя бока под жар пламени и выстрелы искр.
Каменный век!
Уже рассвело, и безжизненная зола уже не теплилась в топке, когда подъехал Вадим — с новым газовым баллоном. Оказывается, баллон, стоящий на улице в специальном деревянном ящике, от которого и питался газом домашний котёл, попросту замёрз. Потому и не грели батареи.
Глянув на всё тот же, практически, что и вчера вечером, объём проделанной работы, Вадим втянул голову в плечи:
— Ну, и зачем тогда было оставаться? Чтоб от жены побухать?
Как зачем? А турнир, таки, выиграть?
— Может, с тобой так и надо разговаривать — как там?
Опять Славина работа!
Вадим уехал…
Вот встать бы сейчас, обуявшись такой же лихой, как на зимних столбах, удалью, да махом и шлёпнуть смешной этот, о двести десяти несчастных плитках, камин!.. На одном ведь столбе камней больше было!
Но, что-то, «нету силов» никаких… «Сдулся» Гаврила. Слабак!
Сил у меня хватило сейчас лишь встать и перетащить фанеру опять — к теплеющей батарее.
…А там, когда бодрым, морозным декабрьским утром отвалил я, на обозрение вывалившего по такому случаю на парадное крыльцо трудового люда, шатёр от первого ещё, по той зиме сделанного, столба, то Гриша, щурясь от слепившего снега, только
покачал головой:
— Да, Алексей!.. Ты — парадоксальный человек!
И каменная слюда золотом победителя блестела в отражении чистого солнца.
Я — нормальный человек! Я просто хотел поскорее оттуда уйти!..
* * *
Ужели ветром унесло, что той зимою было?
Порыв несокрушимой силы навсегда затих?
И напрочь «сдулся», руки опустил Гаврила?
«Силов» у мужичины не осталось никаких?
Нет сил на себя такого, безвольного, смотреть — вот уж воистину!
А вообще — прав Вадим: сволочь ты! Вот и кузовок — чтоб «тормозок» было в чём на работу возить, тебе Татьяна купила. А ты, бутерброд из него браво «затрепав» — не подавившись, в шалаш другую ведёшь…
* * *
Я «двигал» серую, неказистую плитку в последующие дни. Упорно и медленно: что-то всё-таки в руках появилась — какая-то боязнь, неизвестно к чему. К душевному раздраю — между моим, подспудно неизменным стремлением угодить самой работе, а работой — хозяину и каким-то безразличным равнодушием ко всему этому нынче.
И равнодушие то тоже тихо злило, но и злость эта была вовсе уже не спортивная — пустая, апатичная…
* * *
Но он пришёл — тот светлый день! Ясный, морозный, солнечный. Иссиня-голубой небосвод был высок и чист, и белый снег искрил, слепил, играл! А разве могло быть иначе сегодня, когда, после трёхнедельной разлуки, я вновь увижу Её!
И когда, после обеда, я смаковал последний час сегодняшней работы, она вдруг «пошла», да что там — побежала, полетела! Так, что, честное слово, не хотелось даже её останавливать.
Серые горбатые плитки, вдруг обретя смысл своего — в камине этом — существования, податливо, одна за другой, стали вставать осмысленными рядами, мягко входя в эластичный клей.
Давно бы уж так!
Морозный день за окнами искрится,
И радостного предвкушенья не унять
И плитка на камин так весело ложится:
Сегодня со своей партнёршей встречусь я опять!
Избушку — на клюшку, Вадимов дом — на запор в два оборота ключа, и ключ тот ему в офис мобильный закинуть: всё равно по пути, прямо напротив остановки.
И вот автобус уже нёс меня сквозь вольные просторы полей, и горизонт уже розовел пред скорым закатом зимнего дня, а я спешил туда — в сутолоку и тесноту города с избалованными и капризными его жителями. И был тем счастлив!
Ведь там же — и только там! — была студия «Арта»!
Татьяна ещё не вернулась с работы — это избавило меня от тяжёлой необходимости взглянуть ей в глаза. После…
* * *
Занятие скоро должно было начаться, а её, конечно, всё ещё не было. Я сидел счастливым дураком на пуфе у окна, а сзади, на подоконнике, алела роза. Тут вдруг неожиданно пришлось мне потесниться: бандерша Татьяна, с непременной своей, милой и обворожительной, улыбкой подсела рядом. По-детски уперев руки в края сидения.
Гаврила от такой почести прямо обомлел.
— Ну, Алексей, как ваши дела?
— Да спасибо, Татьяна, нормально! С турниром-то только, видите, как получилось!.. Супруга воспротивилась вечеринке, а партнёрша тоже каблучком в пол топнула: «Тогда никуда не пойдём!»
Татьяна понимающе кивнула.
— Вы только занятия не бросайте, ладно?
Чего бы она так со мной носилась? Да ведь Татьяна же тоже!
— Да нет, Татьяна — как можно?.. Партнёршу-то — бросить? Она же у меня видите какая — необыкновенная.
Татьяна загадочно улыбнулась.
— Вижу!.. Нам, по роду нашей работы, поневоле приходится многое видеть и наблюдать. Почему вам и говорю: вы, главное, занятия не бросайте… А партнёршу, — она свойски махнула ладонью, — партнёршу мы вам тут найдём!
— Нет, — искренне не согласился я, — разве такую ещё найдёшь?
— Ну да, — поджав губы, чуть склонила голову набок она, — глазки у неё горят… Ну и?.. — Она грациозно повела ладонью.
Я, конечно, очень уважал её мнение, да и как не прислушаться к человеку, нежданно-негаданно принимающему в тебе участие? Но сейчас я ждал Её, и не было мне ни до чего другого дела…
Когда Артём готов уж был начать разминку, я не усидел — вышел на лестницу, с высоты четырёх этажей глядя в безлюдные пролёты. Не удержавшись, ринулся вниз — к входу, к тротуару, с проходящими мимо людьми, но пустому пока от Неё; к вечерней улице, с проносящимися машинами и стоящим прямо против входа, у обочины, джипу охранного предприятия.
Смешным «чепушилой» выглядел, конечно, я сейчас для двоих крепких, сидящих в нём охранников.
Что было, то было!
Что было — то было:
Смешной чепушило
В рубашке — в морозе,
И роза в руках…
Они, чернорубашечники дюжие, с эмблемами охранного своего агентства на рукавах, частенько, мощно распахнув двери, гордо следовали в свой офис, что находился в конце помещения. Лишь искоса оценивая наши танцевальные таланты и бездарности. А уж нас, партнёров, в открытую презревая.
Было за что — с такими девчонками пируэты крутили!
Да ладно, парни, добросовестно таскал, в своё время, я и штангу — с энтузиазмом! — и с грушей работал старательно, а уж коробов в трюме за жизнь переносил!.. И в вашей команде, кстати, чуть-чуть побыл — но не понравилось уж дюже!..
Была тоже сила!
Теперь же Гаврила
Силён больше в прозе,
И меньше — в стихах.
Наконец, она появилась! Неповторимой своей походкой — мягкой, скользящей, стремительной, приближалась Люба почему-то со стороны площади. Но двумя минутами раньше откуда ни возьмись нарисовался Паша («А ты чего не заходишь?.. Ждёшь, что ли, кого-то?..»), с которым не успел я объясниться, несколько смазавший задуманную бурную встречу. Впрочем, с налёта в щёку я нацелился Любу поцеловать: она обернулась так, что губы наши встретились.
Белый пушистый иней, севший на длинные ресницы её глаз, подчёркивал их пронзительную, горящую черноту.
— Так, розы-мимозы! — взбегая по лестнице впереди меня, задорно строжилась она. — Почему не на занятиях?
Паша путался под ногами тут
