же.
— Без тебя — не начну!
Мы поднимались к мгновениям счастья.
* * *
А охранником-то я тоже однажды в жизни поработал — в ночную смену в круглосуточном продовольственном магазине. Между рейсами. Недолго, правда, месяц
только и выдержал. « Припахивали, конечно, ушлые продавщицы и на подсобную работенку.
Служил Гаврила в магазине,
Народу пиво выставлял.
И всё, что было на витрине,
Он от народа охранял.
Работа собачья – только и глади, чтоб кто-то из покупателей, а то и продавщиц, чего-нибудь не утянул. Но нашему, только что прибавившемуся Семёном, семейству никакой приработок лишним не был.
И повадился, в числе прочих постоянных покупателей, захаживать к нам в «ночник» полуночный бомж. Купив бутылку самого дешёвого пива и полбулки чёрного хлеба, подолгу задерживался он у витрин, дотошно изучая ценники красной рыбы и чёрной икры. Отогревался человек — душою.
Но однажды, когда уж слишком долго он приценивался, одна из продавщиц не выдержала:
— Алексей! Да выведи ты его уже за двери — он нам всех покупателей распугает!
Да, вид постоянный наш клиент имел дремуче-живописный. А запах! «Зори Парижа»! Но выгнать бедолагу вот так, как пса, на мороз…
Вздохнув, я ступил к несчастному.
— А вот есть у Джека Лондона рассказ, — доверительно начал бомж.
Моё воображение само по себе тотчас начало рисовать образ некогда интеллигентного человека, так нещадно побитого жестокой судьбой.
— Как вот такого же вида человека пустили в дорогой ресторан и обслужили там по высшему разряду.
Я устыдился своему невежеству — среди хранимых памятью произведений великого писателя ничего подобного не находилось. Вот ведь, какой начитанный человек!
— А он, всего лишь, — видя, что я сдаюсь, победно воздел заскорузлый палец кверху бомж, — хотел в тюрьму попасть - чтоб перезимовать!
— Э-э, дядя! Так ведь это и не рассказ Джека Лондона вовсе, а новелла О ‘Генри: «Фараон и хорал»… И бродягу того, кстати, в фешенебельный ресторан не пустили, а из дешёвого вытурили, натурально, взашей — на мостовую, кстати, небритым фэйсом и уложив! Так что давай — уважаемый! — от греха подальше!..
И, на законных уже основаниях (плохое знание зарубежной литературы, плюс искажение её в корыстных целях), выжал — интеллектом, получилось! — нерадивого книгочея за двери.
Вот такая и вышла история: «Охранник и бомж».
Из магазина я вскоре уволился. И в море пошел.
Лучше я короба в морозном трюме буду таскать!
Уж лучше в трюме свою шкуру поморозить,
Чем самому последней шкурою прослыть!
Людей за то, что мало смыслят в прозе,
В ночи за дверь, на холод лютый, выводить!..
Как ни пеняли бы меня за попустительство:
Без повода — людей! Людей, без места жительства…
* * *
А в глаза Татьяне всё равно смотреть пришлось. Не погасив толково радость предыдущей встречи…
— Ну, хочешь — я больше не пойду на танцы?
— Нет! Давай, ты хоть что-то доведёшь до конца!.. Не бросай — слышишь меня?
* * *
— Но всё-таки: как она неправильно всё понимает! — сокрушённо качала головой Татьяна. — Ленка говорит Любе: «Неужели ты думаешь, что он бы Татьяну с Семёном после турнира бросил, а с тобой на вечеринку пошёл?» — «Побежал бы! Впереди меня!..» Она, почему-то, совершенно уверена, что ей стоит только пальчиком повести!..
Вот стерва!
Но ведь правильно она всё понимает!..
* * *
Гаврила был простой мужик под небом.
Но запросто ты не суди его:
У ног твоих он никогда бы не был.
Желал он быть у сердца твоего.
«У» сердца… Рядом… Вокруг да около: как по тропинке луговой вдоль каменных стен замка, закрытого на железные решётчатые ворота…
* * *
Утром времени в автобусе я теперь не терял: надо было роман двигать.
Гаврила на подъём был лёгок:
Слетал уж на Канары поутру.
А для полёта надо так немного —
Лишь душу подключить к перу.
И пусть с песчаником пока он в пораженьи:
Сеньор Аугусто гневом весь кипит.
Но полдень минет, и на гребне вдохновенья
Гаврила-«руссо» всех здесь победит!
…До звёзд там можно было дотянуться руками… А и дотягивался — только не ясными прохладными ночами, а жаркими днями работы. Хоть поначалу и совсем не гладко всё пошло…
— Хунта!.. Хунта! — выкликивал «дуэньо» — хозяин, в порыве сдвигая на бетонном полу большие пласты песчаника: аж краснел при этом, и очки запотевали. А ещё и звали его — Аугусто…
В общем, ясно становилось мне одно — к стенке только за такую работу и поставить: той самой, на которой уж второй день мучил я без толку метровый фрагмент, так и не понимая — чего «дуэньо» хочет?
— Хунта — это значит — вместе, — переводил мне беглый, из Черновцов, Серёга. Он тут от бандитов своих, что обложили его данью, и даже в континентальной Испании («на Валенсии», — как он говорил) достали, скрывался.
В конце второго дня бесплодной работы, Лино — этот незаменимый у строительного фирмача-подрядчика человек, невозмутимо (хозяин-то с самого начала был против: «Какие ещё русские на моём доме? У них — своя технология, у нас — своя!») усадил меня в свою машину, и мы поехали куда-то смотреть ту кладку — мозаику каменную.
А она оказалась нехитрой: большие камни стыковались друг с другом этажами-рядами, а мелкие бежали ручейком по краям, заполняя пустоты.
Всего-то навсего! А он орал!.. Объяснить по-русски не может!
А с большими камнями наработанная «фишка» уже была: стыкуй их самой волнующейся, либо краеугольной гранью — помучишься чуть, но зато этот стык притягивать, ворожить взор будет неизменно. И к самому затейливой форме камню — знай! — всегда отыщется стыкуемо-подобный: повороши только камней груду, а может, он и под ногами лежит.
И уже в полдень среды, когда приехал неумолимый хозяин и прошёл с Лино на центр комнаты, в которой я уже выложил видимый фрагмент, и обернулся к стене, обозрел, и с каким-то даже облегчением выдохнул:
— Перфекто!
И ещё не успел он кивнуть в мою сторону, а Лино поднять мне большой палец, как я уже знал, что всё здорово. Потому как, «эффекто», есть «эффекто» — и дураку понятно!
В субботу сеньор Аугусто приехал уже со своей женой — высокой, красивой, светловолосой испанкой (обнажённый фрагмент ног, что виднелся от высоких кожаных сапог до юбки, когда шагала она своей смелой походкой, не мог не будоражить нашего, с Серёгой Черкасским, воображения), и, пройдя в комнату, где корпел я над канарской мозаикой, кивнул мне уже по-свойски, даже при этом и улыбнувшись приветственно.
Я благодарно сполз в сторону. Она внимательно оглядела приличный уже кусок мозаики на стене.
— Бонито!
— Бонито! — готовно перевёл мне вдвойне повеселевший дуэньо. Был он, кстати, небрит, в бейсболке и футболке вместо солидного костюма с галстуком, — я его даже и не узнал сразу: «А это что за пацан?»
А «миллионарио», кстати, он был канарский — ответственно местные работяги уверяли.
Что такое «бонита», я примерно знал — спасибо Мадонне (певице, в смысле) и другу давнему, по песне её «La isla bonita» фанатевшему: «Мы у самих испанцев спрашивали, они сказали, что «бонита» — это прелесть».
Хоть, вообще-то, слово «бонита», как я потом в словарях, что Татьяна мне после стала дорогими подарками дарить, дотошно высмотрел, означало скорее «симпатичный». А «перфекто» — красивый…
И выдалось тогда мне это счастье — два с лишним месяца заниматься любимым своим каменным делом на этом строящемся высоко в канарских горах доме! Да — мы были выше облаков, когда на рассвете они лежали внизу поблёскивающей ватой… А с восходом все уж занималось работой: и сновали по дому канарские работяги строители, и Серёга держал за меня кулаки («Лёха — братуха, русские не сдаются!»), и жужжала непрестанно «бомба» — бетономешалка, и под свежий шелест пальм просто грудь разрывало от счастья: я!.. Работаю!.. На Канарах! Камень выкладываю — запросто!
Жаль, на два с небольшим месяца той работы и хватило — кухня во всю стену двух этажей, под крышу, также зал и большая комната… А забор (куда мне от него деваться — и на Канарах достался!) узорчато «композицией» (три камня в пролёт) украсил и вовсе за пару дней — несло уж тогда «маэстро»!
Но когда работал уже на другом объекте — в городе, а сеньор Аугусто захотел и в ванной выложить пару метров — с изгибом, он доверил ровные места двоим парням, что работы моей понагляделись, а на волну изгиба…
— А сюда давайте, всё-таки, мы позовём русского!
* * *
Два вопроса лишь волновали неблагодарных слушателей, коим историю эту сокровенную честно ведал:
— А как ты там очутился?
— Судно в отстое стояло, а я на его охрану прилетел…
— Так, а чего ты там не остался?
И, для правдоподобия своего рассказа — чтобы не усомнились десиденствующие, что всё так и было, по-честному! — приходилось здесь покривить душой:
— Дурак потому что — какие ещё могут быть разумные объяснения!
Разве ж понять среднестатистическому: не жить я там хотел — поработать! Под шелест пальм и пение испанской речи. Не доли лёгкой искал — камня тяжёлого. Чтоб застолбить его здесь своею рукою. Чтоб знать — и на далёких, прекрасных, вожделенных всеми Канарах моя работа живёт!..
Как же было и не вернуться: а кому я буду о своих трудовых канарских победах рассказывать?!
Было — и было: сказки ведь всегда заканчиваются! Хорошего помаленьку.
В последнее время, правда, никому особо уж не трепался — на Ушакова тем более: чтоб самого меня не разубедили, что может быть работяга человеком, а не быдлом.
Но те славные дни на этом чудном острове я хранил теперь в своём сердце — как одно из самых дорогих.
Попробовал бы кто отнять!
* * *
А у Вадима на доме опять повеселело: прибыли с праздников мичмана-отставники, и вновь принялись посыпать мою голову шпаклёвочной пылью, и засыпать вопросами о взаимоотношениях с партнёршей — в периметре, впрочем, танцпола.
«Пельмешек» Саня и сам любил музыку и, по нескольку раз слушая композицию Познера «Dance 4 life», пританцовывал на козле со шпателем в руках.
— Слушай, давай ещё поставим, а?
Вставленная в магнитофон «флэшка» охотно повторяла прекрасную музыку, уносящую много выше и козлика этого, и даже потолка, что Саша усердно шпаклевал, да что там — выше крыши! Туда — в бело-заснеженную, искрящуюся, непорочно-чистую даль… Где в чуде этой музыке мы в танце с ней!..
«Дэнс фор лайф!.. Танец — это свобода!.. Танцуй!.. Останови…»
— Чего остановись? — не расслышав, переспрашивал я. — Остановись пить?
— Останови СПИД! — смеялись отделочники. — Да уж: у кого что болит!
Тут они намедни тоже отличились. Вадим приехал с утра: «А где эти?» — «Не знаю, — пожал плечами я, прекрасно, на самом деле, зная причину их отсутствия: они меня тоже накануне к себе зазывали. — Может, приболели слегка» — «Все сразу?» — «Ну, так старый Новый год вчера был!» — «Да ну, — уверенно протянул Вадим, — это серьёзные ребята!.. Они — не ты: они тут — деньги зарабатывают! Сейчас я к ним съезжу».
Вернулся от «серьёзных ребят» Вадим слегка растерянный, и больше мне в этот день и вопросов не задавал, и на танцпол отпустил без разговоров.
Сегодня тоже надо было ехать. Парни, убыв уже на обед, оставили мне, чтоб без них пока не заскучал, радиоволну «Маяка»: серьёзным ребятам — серьёзные программы.
— Тема нашей сегодняшней передачи: многомужество…
