Пожар Латинского проспекта.18 глава

В четверг я решил не пойти. Решил заранее. Надо было, всё- таки, шпаклёвку одолеть — я уже «тормозил» монтаж конструкций потолка, что должен был делать Адиль — мне в помощь. Уже и Слава как-то бросил ребятам зло: «А то — послушаешь — на словах мастер, а на деле, блин!..»

Раньше он в мою сторону никогда так неуважительно не отзывался.

Кризис!

Да, и заслужил, чего там говорить!

Я отзвонился Любе, как положено — сухо принят был мой звонок. Теперь, главное, пережить половину второго — когда в былые дни я уже срывался на сборы. Ничего, за работой да за ребятами — получится. Тем более, «чёрный строитель» пригласил «на
пирожное» свою новую знакомую — по sms они друг друга нашли. Молодец, ученик! Не тяготился ни своим интеллектом, ни видом выдающимся — так и надо! Явившаяся на пятнадцать минут раньше оговорённого пигалица была тоже без комплексов. Галантно засуетившиеся парни подостлали ей самую чистую газету на мешок с клеем и, протянув кружку с чаем, угостили медовым пирожным.

Девице было девятнадцать лет, она была в разводе, сынишке шёл второй годик.

— Нет, сейчас я уже замуж выходить не спешу! — заложив спичку-ногу за ногу и на отлёте держа сигарету, сообщала она.

В случае с Серёгой, наверное, это было разумно.

Удивительно — и Саня, и Вовка, и даже Адиль с ходу нашли разговор с оторвочкой интересным — их беседа лилась непринуждённо и весело.

А я, должно быть, был безнадёжно стар для их тем. Молодая мамаша в мою сторону даже не посмотрела.

Напоследок девица пообещала Володе помощь в трудоустройстве, Саше — содействие в сдаче зачётов на юридическом факультете («Везде свои люди найдутся!»), а Серёге — звонить и заходить. И умчалась, с мешка с клеем кипучей своей жизнью подорванная — деловая!

— Да, нога у неё в сапоге — как моя чайная ложка в кружке, — в точку подметил Володя.
             
— Теперь, пацаны, ваша жизнь наладится — если такая девка весовая вас под крыло берёт!

Ты стихи к Восьмому марта пиши, язва!

Я спокойно перенёс половину второго — шпаклевал старательно. Не дёргался и в начале седьмого — когда из дома, обычно, на танцы выходил. А вот уже в половину этого часа…

Да, всё равно — работа была на сегодня закончена: очередные полведра заведённой шпаклёвки я выработал, а заводить новый раствор — на ночь глядя?! Хотя до темноты-то было ещё далеко. Солнце ранней весны уже не спешило закатываться по-быстрому, оставляя прекрасным весенним сумеркам всё больше свободы неподчинения ночи. Впрочем, и та, присмирев, мирила свой серебряный месяц с бледно-лазоревыми рассветами…

С другой стороны проспекта, в отдалении прохода между домами, выход из стеклянного подъезда студии «Арта» просматривался достаточно хорошо.

Чего, Гаврила, ты тут ждёшь? Чего соглядатайствуешь? Чего постыдно шпионишь, ждёшь чего? Чтобы она вышла с кем-то — под руку? — и ушла, наконец, из твоего сердца?

Но ведь и тогда не отвяжешься, страдалец!

Хотя с кем она могла отсюда выходить, прости Господи?! С Андрюшей, что ли, центровым? Да не смеши ты беса!

Просто — я хотел Её увидеть! Пусть издали, пусть вороватым инкогнито… По твоим-то «понятиям» законно, Гаврила-четверг!

Вот появился, наконец, Паша, не вздумавший даже придержать стеклянную дверь для выходящей следом высокой партнёрши, но что-то с ней тут же продолживший обсуждать. Возникло даже сиюминутное ощущение, что насилу он удержался, чтоб обратно эту дверь не качнуть. А ещё через минуту вышла Люба…

Но она вышла одна. И заспешила неповторимой своей побежкой к остановке.

Она была чиста, непорочна и верна — партнёру, в данном случае, её заполошному: спокойно мог бы он ещё полведра шпаклёвки завести и выработать!

* * *

Полуденное утро пятницы, когда без четверти одиннадцать явился я на работу, принесло новые потрясения. Новёхонький тёмно-коричневый ламинат лежал ровным полом в опустевшем моём зале, а Саня с Володей отводили взоры.

— А это?.. Это чё, не понял? — завертел головою я, хотя прекрасно было всё понятно!

— Да только ты вчера ушёл — Слава звонит: «Бросайте срочно ламинат в зале — завтра хозяин приедет, чтоб побольше движухи видел — аванс же надо с него перед праздником взять!» Ну, мы и…
             
Ну, Слава, удружил! Не потому, что ламинат, который как кубик Рубика собирается, парням отдал, но как я теперь, по готовому-то покрытию, с козлом строительным, да с делами своими шпаклёвочными, двигаться буду: не царапни, не капни!

— Говорит: плёнкой застелить.

Вот показушник!

Сам ты — капуша! Протележил — до безобразия!

Плёнку — смешную (потому что тонкую, как папиросная бумага) постелил, набил на ножки своего козла и второго — подлинней и повыше, что Володька даровал (он-то уже свою детскую комнату закончил, стахановец!), куски старого ламината, да и призвал настоящего мастера Адиля конструкцию профилей для второго уровня потолка монтировать.

Адиль ходил по козлам с перфоратором и шуруповертом, я передвигался в поддержке и прижиме профилей к потолку и стенам — руками и, случалось, головой. Встречались мы на середине и, балансируя, расходились, как в лок-степе ча-ча-ча: «Чуть только друг о друга прошелестев». Козлы менялись местами, обходя друг друга и двигаясь по кругу зала, как в венском вальсе, только в другую сторону. Так мы и прокружили — до самого вечера.

Уже стемнело, когда прибыли наши шефы — хозяин квартиры не нашёл времени доехать, только «пересёкся» в городе со Славой: на слово ему поверив, аванс отдал. Кроме денег (копейки, конечно), парни привезли водки от Вадима — по дешёвке.

— Кто будет брать? В счёт зарплаты.

Ну, вот это уже более деловой, начальники, подход — исправляетесь!

— Слава, на меня запиши!

Вечер, когда я остановился на полпути домой в скверике из четырёх скамеек, был хорош. Рукой подать, проносились за железным ограждением по пятничной спешке в обе стороны машины; на противоположном тротуаре не иссякал живой ручеёк пешеходов — движение там было очень интенсивным. Здесь же теперь не ходил почти никто — близлежащие светофоры и пешеходные переходы дело решили. Лишь мирная нешумная компания из трёх лиц мужского пола и одной девицы расположилась напротив — стоя у «шведского», разложенного на лавочке несколькими пакетами «стола».

Поставил на крашеные заледенелые бруски скамьи свою поклажу и я…

Вечер был хорош…

* * *

Вечер был хорош. Как в «Мастере и Маргарите» — персонаж тот, что в обличье борова однажды летал, тоже всё на скамейке присаживался: «Воздухом, воздухом хотел подышать, душенька моя! Воздух уж очень хорош!»
             
Такая же свинья!

Я отхлёбывал прямо из горлышка пластмассовой полуторалитровой бутылки.

Хорошо, что за ударной нашей с Адилем работой прихваченный из дома бутерброд я не успел «затрепать». А бутерброд был, между прочим, с салом — мировая закуска!

Кстати, о «душеньках»: Татьяна с Семёном завтра опять едут в Польшу — на целых три дня. Так что Восьмое марта я «зажал»!

Не любил я этот праздник…
В воздухе вдруг заискрились снежинки. Ну, а что — ещё только март, да и то самое начало. «Марток — надевай сто порток!» Когда уже весна — с теплом её — придёт?

Слава вот так же подставлял недавно лицо падающим из темноты снежинкам: «Бли-ин, это ж снег идёт — смотрите!» Увидел, наконец: только-только сдали они «Кловер». И удальцы его, нейтрализующие мелкие недоделки, стояли тут же: спиной к огромному торговому центру, к начальнику своему передом. Третий час ночи шёл — романтика!.. Которая простым смертным, что мирно спали в тёплых постелях, вместо того чтобы клеить или шпаклевать, попросту недоступна.

Жаль, конечно, бедолаг…

А Слава… Слава — он классный парень! Один только день, что стоял особняком в моей памяти, чего стоил! Январский, воскресный — после длиннющих праздников и штормовой бури накануне. Три года назад. Мы не без труда добрались тогда до мангала нашего, Мальборгского, в тот день нами и завершённого. Ветер залихватски лихо гнал по синему, с ярким солнцем, небосводу рваные облака; Слава с упоение разделывал швы, я крейсерски поспешал с завершением кладки.


— По морю лодочка плыла! — плыло из самовольно нами вынесенного на улицу хозяйского магнитофона.

— Чего там по морю плыло? Водочка? — разбитно вопрошал я.

— Она самая! — в тон мне хохмил Слава.

— А по какому морю-то — не сказали?

— Нет, — мотал головой он, — это только в конце песни скажут. А то народ, не дослушав, сразу и ломанётся.

Душа тоже пела: правдами — неправдами, ночами — воскресеньями заканчивал я, наконец, этот побочный, тоже навязанный, калым, что путал меня по рукам и ногам. Теперь руки для Ушакова были развязаны! Теперь-то уж я там разгонюсь!

И зима та была тёплой — сама природа была Гавриле в помощь: а кто ему ещё поможет?

И каждый день я смотрел вечером по телевизору прогноз погоды: «От нуля до двух градусов ночью, пять–семь тепла — днём». Ещё день отыгран для работы! А, как сказали всё в том же прогнозе: «День начал прибавляться, хоть по чайной ложке». Да ничего — по чайной ложке, по маленькому камешку, до весны доживём, а там — закончим, да оттуда уйдём!

Вот тогда мы дружили со Славой душа в душу. В те дни мы понимали друг друга с полуслова.

Но недолог был тот день — коротки они ещё в январе…

А и подвёз он меня однажды оттуда же — домой: года, верно, через полтора (Александр Мальборгский, листом берёзовым, всё не хотел от меня отстать — то с печкой банной, то с клумбами кирпично-каменными). Опоздал я на последний автобус — пришлось вызванивать друга: он в близлежащем посёлке комнату снимал. У добропорядочных мужей сельских их жён уводя — на кухню свою. Как клятвенно заверял — только для разговоров, для весёлого общения. Вот и пришлось мне весельчака от какой-то общительной пассии в один вечер выдернуть. Откликнулся без разговоров: «Сейчас, только блинчиков с творогом съем — ещё не ужинал».

Настоящий он друг — чего говорить!..

А баклажка моя полуторалитровая опустела уже заметно: пора было сворачиваться и двигать домой. Хоть уходить с этой скамейки уже и не хотелось…

Вечер был уже не просто — очень уж хорош!.. Как и я, сдавалось, уже…

…А когда я однажды, по какому-то очередному фортелю Александра Мальборгского (грешил он ими порой — невинно) размышлял вслух Славе, а не снести ли заезжим «Камазом» наше сооружение, Слава воспринял это всерьёз:

— Не-е — не надо!.. Я в своей жизни ещё ничего лучше не делал.



***

Отправив своих в Польшу утром в субботу, поехал сразу на работу, подавив соблазн рифмы: «суббота — работа»: где-то она уже явно звучала — миллион, наверное, раз. Да, вот — навскидку:

«Закончена работа,
Опять пришла суббота,
И нам с тобой охота
Кадриль потанцевать!»

Да, много танцев на свете — узнать надо, при случае, как кадриль танцуют: ближе, всё-таки, она нам латины далёкой.

Наша же работа не кончалась…

Зашабашили мы с Адилем потолок — только чай, с запасённой им накануне копчёной куриной ножкой, ещё не проснувшемуся толком брату я и дал попить. Ближе к полудню звонил Слава и долго консультировал Адиля, как клеить стыки между гипсоплитами.
             
— Слава говорит, надо сначала шпаклевать, а потом сетку клеить.

От новых таких технологий я оторопел!

— Как это так?! А как мы