ПРО АКТЁРА ФАВУ, ПРИЗРАЧНУЮ НЕВЕСТУ, ЗЛОДЕЯ КАРЛЕКИНУСА И ЦАРЕВНУ ЛИЗАВЕТУ

Смешная история, правда?
Закрыла фея Розабельверде пупса Фаву от любознательных девушек, которые снова, потом, когда все негодяи пронеслись, стали рассматривать и хихикать. Закрыла своим кружевным передником, а сама давай гладить по голове Фаву, и вдоль, и поперек, и по, и, как говорится, против, чтоб выгладить из его головы глупые и пошлые повадки primo amoroso и вгладить скромные, незлобивые и обаятельные повадки простого ухажёра, простого любителя нежных слов и снов. Пьеро получился. Белый, как Луна, и бледный, как обесчещенная, простите, ночным кошмаром невинность… из рода Педролинов.
Кто это у нас ночной кошмар? Неужели фея? Ну-у, получается… как сказано: «... платье пойдет хоть кому, ежели за дело возьмется фея» . Вы же знаете, что есть феи добрые, которые делают добро, а есть, которые зло, а есть которые делают зло, а получается добро, а есть которые добро, а получается зло… ну-у, все понимают!
Тут же обернулась фея Розеншён снова магом Фуриозо (от себя надолго не спрячешься, как уже сказано), чтоб тут же превратиться в Арлекина, а тот давай хлопать Пьеро по щекам, и так, и этак, а тот давай охать и ахать: «Ох! и ах!» - а те, девушки, давай хихикать и думать, что им бесплатно на улице показывают комедию.
Когда уже стемнело, сидели Арлекин и Пьеро под вишнями, как, снова же, говорится,  а вокруг летали майские жуки, потому что был май.

Садок вишневый бiля хаты,
Хрущи над вишнями гудуть
                                        «…»
- Ведь понимаешь, понимаешь, ну пойми же ты, друг Педро, - а было, точно, впечатление, будто Розабельверде, вместе с «повадками», выгладила у Фавы всякие способности понимать и всяческие другие интеллектуальные (не бойтесь этого слова, потому что скромность, незлобивость и обаяние вполне обходятся без особой интеллектуальности), интеллектуальные способности, - понимаешь, друг Педро, ещё не известно, жуков назвали майскими, потому, что месяц май, или месяц май потому, что жуки майские… - вот я и говорю, потому что, если, мол, невежда всегда злодей, то злодей… может, и не всегда невежда?..
« О чьём он? - подумала Царевна Лизавета и сама себе ответила: - Он о своём».
Царевна.
Царевна разжигала себя мыслями и нарезала закуски: - погоняли бы их, жуков… пока я тут…» - жуки мешали думать о своём.
Педро сидел, tet-a-tet, с другом и, тут же (будто раздвоился), пока ещё закусок не было, шёл вокруг стола, будто танцевал с призраком, с наречённой своей, несбыточной своей, фантастичной и химеричной невестой своей, танцевал упоительное фанданго в темпе largamente, ведя её за призрачную ручку, держа её за призрачные пальчики, то припадая на колено, то кланяясь и показывая свой отутюженный затылок… Педро из рода Педролинов:  «Я утону в твоих сиреневых очах. Луна, звезда… - надо было ещё сравнений, но к Педро сравнения не шли, - как Селена за тучей… - пытался, - как… как… как… - но не шли, и Педро громко шептал то, что шло: «В тебе жизнь моя, моё сердце, душа, я утону в твоих сиреневых глазах; это таинственное, неизъяснимое и запредельное, это, как Селена, - снова же, - за тучей… промелькнувшее», - громко шептал невесте Педролино.
- Педро, Педро, погоняйте жуков!.. - гобои и фаготы - вот ещё - добавляли музыки в гудение жуков, - жуков погоняйте, - бросала, подходя с закусками на  подносе, Царевна, и всё было взаправду, и разжигала себя мыслями, и вспоминала свою жизнь за драконом…
Именно взаправду.
Ей хотелось летать, летать, правильнее, улететь, улететь, потому что у неё, когда она по субботам принимала ванны, вырастали крылья.
Фуриозо, как ещё тогда, все знают когда, когда превращался в Победоносца, потрясал копьём: он же держит, мол, обещание не подглядывать, когда она по субботам купается в ваннах, он же вот, этим самым копьём… а она… вот, да что там вот… - и Арлекин тянулся к Пьеро, ища сочувствия у бледного друга.
Царевна, невзирая на копьё (ах, какое там копьё?.. в этом-то всё и дело!.. всё было так мучительно взаправду), невзирая на копьё и Педро, разжигала себя мыслями, вспоминала свою жизнь за драконом, когда злодей указывал на неё вилкой!
Педро из рода Педролинов смотрел на них, будто они были, ну-у, какие-то не в себе, что ли, будто они не понимают своего счастья и ругаются по пустякам. А потом, вдруг, как сказал поэт Пушкин: «Открылись очи…» - и другой тоже сказал: «Открылись вежды!» - хотя ни Пушкин, ни другой, который сказал, никакого отношения к этому не имели, потом, вдруг, Педро из рода Педролинов увидел закуски на подносе и Царевну, которая, ах! вспоминает свою жизнь за драконом… увидел, что эти жуки, которых проклял ещё Лозанский епископ (мог бы и епископа самого увидеть, епископ тоже был где-то здесь), епископ Лозанский, кто его не знает, эти жуки, вместе с гобоями, фаготами и флейтами, добавляют музыки и взаправды.
Словом: ужин, поднос, Педро, злодей Фуриозо, призрачная невеста, Царевна, внутренне переживающая свою жизнь за драконом, да и сам дракон, да что там наводить тень на плетень, вместе с Коньком-Горбунком… многоточие! Конёк-Горбунок - перебор. Без Конька всё остальное была настоящая взаправда, ещё больше взаправда, чем гусыня Мими, превращённая костюмерами и парикмахерами в красотку Джачиннету и горбатый первый любовник в балаганной комедии «Карлик нос».

- Это там, где-то там, там ломают копья, - злодей хотел сказать копья, да он и сказал копья, - это там мчится злодей, - он хотел сказать, рыцарь, - мчится, чтоб спасать обиженных царевен и оскорблённых глазастых девственниц; здесь же, - страдал злодей Арлекин, - вот тебе! на, на! получай! У неё же по субботам вырастают крылья! Она же по субботам вспоминает жизнь за драконом! Обидно… обидно.
Педро, потанцевав (не потанцевал, а потанцевав) вокруг стола фанданго в темпе largamente (жуки и флейты с гобоями продолжали), присел (хотя, для жуков и флейт с гобоями, он и не вставал).
Моя призрачная невеста, ах, луна, звезда, печаль, жуки, закуски на подносе – перемешалось всё в голове Пьеро… и на бледном и белом лице его отразилось вопросительное горе.
- Вижу, ты страдаешь,  друг, - стал утешать, заметив вопросительное горе на лице друга, друг, - твои мучения вижу, но терпи! «Зло прилетает на крыльях, а уползает, э-эх, на брюхе», - так говорил мне  один… один… - вот она - взаправдашняя жизнь … одни многоточия.
Какая она, взаправдашняя жизнь?
Взаправда взаправде рознь. 
Если жизнь живёт ради жизни и, пусть даже, ради жизни на земле, то живущих в этой парадигме во Вселенной большое и такое же бесчисленное, как сама Вселенная, множество. То есть, живу, чтоб жить, правильнее, живу, потому что живётся. И для осуществления этой, такой жизни, достаточно быть бабочкой, или анемоном, или амёбой, прозрачностью своей указующей на то, что и такая прозрачность востребована, и не надо совсем обладать спрятанными за разноцветными чешуйками интеллектом, духовностью, я бы сказал, душевными и телесными свойствами. Притом речь не идёт о каком-нибудь сообществе, ну скажем, на Альфа Центавре, здесь достаточно и единичного экземпляра. Представляете, как можно понять инопланетянина, если понять просто другого человека, говорящего не на твоём языке, а часто и на твоём – проблема, и как можно понять анемон, который не говорит, а растёт в горшке?
У Пьеро, как и положено у настоящих Пьеро, выкатывалась горькая, хотя, на самом деле, солёная слеза, и образовывалась беззащитная улыбка до ушей.

И так страдали они каждый вечер, каждый о своём, но горе, как сказал один неизвестный схолиаст , но горе было общим.
А потом шли спать, и только гобои и флейты, и жуки, которых Ной не взял в свой Ноев ковчег, продолжали музыку и свою, теперь все понимают, взаправду.

А вы говорите театр, злодеи, гении. Назавтра Арлекин снова лупасил Пьеро по щекам, толком не зная за что. А Пьеро «ох да ах» подставлял то одну щеку, то другую, как велел спаситель рода человеческого. Назавтра девушки снова хихикали и думали, что им забесплатно показывают комедию. Назавтра Царевна, если назавтра вдруг случалась суббота, снова вспоминала свою жизнь за драконом и купалась в ванне, и у неё вырастали крылья.

Девушки хихикали, костюмеры проветривали костюмы, злодеи пробегали и зло шутили, а актёр Фава: «…она?.. нет, не она! Она, не она! Она, не она!», - уже бежал, мчался за той, которая призрачна, иллюзорна и эфемерна, как операционная сестра. Ах, эти пелены белых надежд… одежд, простите, в помрачённом, уколотом анестезиологом сознании!
Мчался, а навстречу, будто у нежинского писателя, из города Нежин, по Невскому: лёгкие, как дым, башмачки, неуклюжие сапоги, старухи в салопах, ганимеды без галстука, бакенбарды, как соболь или уголь, шляпки, как мотыльки, узенькие талии, усы, греческие носы мелькали, гремящая сабля проводила по мостовой резкую царапину (не мог не попользоваться), словом, разного рода злодеи и гении, разукрашенные и наглаженные костюмерами и парикмахерами, и разнообразными феями; знаете, феи бывают бубновыми, пиковыми, червовыми и трефовыми такими… словом, такими Розавельверде; надежды и одежды мелькали, а он мчался, трости и тросточки, и костыли, а он мчался; причастные, деепричастные обороты, сослагательные наклонения, а он мчался, мчался за призрачной метафорой! Вдруг! упал с неба экипаж, с неба экипаж с крыльями, сверкая перьями, совсем такими, как у полоумного павлина на хвосте, да кажется, это и был сам павлин. Павлин притормозил, проехав на лапчатых лапах, будто лебедь по пруду на пруду; хотя, всё-таки, это был павлин, а не лебедь; сложил крылья, поправив одно, которое сложилось не так, будто он был не павлин, а ворона, присевшая на забор у писателя Набокова,  и… легко спрыгнуло, спрыгнуло с павлиньей спины, спрыгнуло что-то такое, такое что-то спрыгнуло, спрыгнула, как будто это была какая-нибудь Сарасвати или богиня Кали, все знают, трах-тарарах! богиня сексу-у-альных желаний, а может Юнона, она тоже сексуальна, в некотором роде (в этом месте многие улыбнулись), сексуальна и летает на павлине…
… ах, была у меня подруга, звалась Юнона… помните: «итак, она звалась Юнона»… Юнона, Татьяна, Гликерия-Гликерия, как тут без многоточия? ну-у, все помнят, ну да теперь неважно уже… Нет Юноны, нет Татьяны, и Гликерии нет! Была да сплыла!
«Ах, луна, звезда, печаль! Я утону в твоих сиреневых очах!» - легко спрыгнула со спины павлина не Юнона. «Ах, призрачная моя, невеста моя в белых одеждах!» - а Юнона, которая была, ах! поправив одежды, такое впечатление было, что они (одежды), так показалось актёришке Фаве, ещё недавно бывшему Карликом Носом и  белым Пьеро, так показалось или так на самом деле и было, что они где-то ей жали, одежды жали, так вот, поправив, поведя плечиком, жавшие одежды, чтоб не жали, невеста впорхнула в раскрывшуюся перед ней парадную дверь с раскрашенной вывеской наверху. До вывесок ли теперь влюблённому? Влюблённый бросился за ней. Публика ахнула! А девушки - все уже знают - захихикали.
Какая музыка прянула оттуда! Публика отхлынула, и девушки…
Швейцар! тоже! – встал, с жабо на груди: «Не соответствуют!» - но костюмеры и гримёры приступили, набросились, прикололи, пристегнули, приторочили и привели любовника в соответствие, и швейцар отступил. Теперь, «Хлоп!» - дверь захлопнулась. Бедные девушки. Зато Джильо Фава, правильнее, зато наш Джильо Фава, как тот Джильо Фава, из