Шум ветра

                       ШУМ ВЕТРА

                           1
Осень...
Березка машет платочками - резными, желтыми, оранжевыми, устало зелеными, - бодрится, бодрится на ветру, - при свежем его порыве: молодится зачем-то, - зачем?..
И солнце - косится, косится и, вдруг, поскользнется кинжальным лучиком на влажном листочке, ослепит мгновением, да исчезнет, - да был ли он на самом деле?.. и, будет ли еще?..
Странно: березка пахнет густо заваренным кедром, и звучит  колокольчиками через паузы, размеренные шагами, - странно, потому что березка - за двойным оконным переплетом, за стеной метровой толщины, а голос ее - где-то тут, совсем рядом, - впрочем, ничего в том странного и нет: ее должен слышать Егор. Егор бледен, нос его - клювом книзу, к плотно-сжатым-иссиня губам; морщины исчезли; в руках его на груди соломинкой черный крестик...
Завершая круг, о. Сергий остановился подле нее (живой его жены); замерли: и кадило и колокольчики, и он тихонечко  прошептал в длинную до пояса бороду: "Простите за накладку..." Она скорее угадала его слова,  и так же не услышала своих: "Ну что вы..."
Организовал дела скорбные Яков Наумович Сипко, но не было вины его в том, что молодой дьячок перепутал процессии и принялся оказывать заранее оговоренные почести не тем (не тому!), кому следовало: возникло общее замешательство, и даже ропот в рядах спешно выпроваживаемых из храма; ситуацию исправлял сам настоятель, да так, что в сторону провинившегося дьячка лучше было не направлять даже равнодушного, блуждающего взгляда, - чтобы не пораниться.
Яков Наумович, он же - Яша, он же - Наум Якыч (так прозывал его Егор в "заглазных междусобойчиках") имел над верхней мясистой губой "пыжик", как у родового исторического врага-Адольфа, но только мягкий и крашеный, словно клочок искусственного меха из спинки дивана, что в прихожей ее деревенского дома, и волосы - скобочкой на лоб, и брови - кустистые к переносице, и - реденькие реснички, и... все, все они были выкрашены одним цветом медным. Глазки он имел темные, мелкие, быстрые - в почечных мешочках, выдаваемых им за неизбежный эффект от напряжения ума в бессонные ночи. Он обожал коричневые костюмы в крупную клетку, но сегодня был в новом, абсолютно-черном, одинаково блестящем с туфлями на кожаной подошве, отчего передвигался от одной мужицкой группы к другой разбалансированным коньковым ходом.
Егор недолюбливал Наум Якыча за "патологическое свойство": за отщипывание от чужого пирога при любых обстоятельствах, даже в безобразно-очевидных; где-нибудь в арабской стороне он давно уже был бы Яшей без конечностей, но Яша жил в России, в эпоху перестройки, и потому пусть в него бросают камни лишь те, кто сами без греха.
Яша имел солидные связи на самом верху и, благодаря ему, Егор, выиграв с десяток имущественных споров в судах, стал единоличным хозяином роскошного дома в центре Москвы, на улице Гиляровского, принадлежавшего когда-то, в давние времена, одному из именитых московских князей.
Дом был и есть - огромный, в четыре этажа, с кариатидами у входа, мраморными лестницами внутри, и с кругленькой ежемесячной суммой дохода в твердой валюте, конечно же, при наличии энного количества серого вещества под шевелюрой хозяина; хозяин же заимствовал его у Яши и потому на многое закрывал глаза.
"Ах! Егор, Егор..." - глубоко вздохнула она, его жена, теперь уже вдова.
"Ах! Простите меня, Ольга Липатьевна, - притормозил подле нее Яков Наумович, - закрутился, не успел сказать, что сегодня ночью наконец-то дозвонился до наших, у них все хорошо, они загорают в Испании. Я сообщил Ленечке о нашем общем горе, он долго не мог слова произнести, плакал, обещал с величайшей осторожностью подготовить Анну. При первой же возможности они вылетят в Россию..."
"Спасибо..." - всхлипнула Ольга Липатьевна, благодарно коснувшись его локтя.
Анна - ее младшая дочь, умница и красавица, сибирской закваски; ее - надежда; через год Анна закончит университет  в Лондоне, вернется и взвалит на свои плечи отцовские бремена, - она справится... "Ах! Анна, Анна... нет больше у тебя любимого папочки..."
Старшая ее дочь, Катерина, с мужем стоит рядом, вся заплаканная, переплаканная; она - глупенькая. Как-то Ольга Липатьевна грустно пошутила: "Ты знаешь, - она обращалась к мужу, - мне иногда кажется, что ты ее с кем-то нагулял от меня, ненашенская она, чужая..." Если отбросить из данной шутки маленькую толику самой шутки, то в остатке окажется огромная, во всю их совместную жизнь, правда: ох! и погулял Егор на стороне... причем дерзко, беззастенчиво... "Ты знаешь, Егор, - она внимательно всмотрелась в его плотно прикрытые очи, - а я ведь ни разу, ни разу! ничего подобного себе не позволила... может быть зря?.. как ты теперь думаешь?.."
Хор певчих в последний раз вознесся к сводам и слетел вниз к подошвам, настоятель взмахнул широченными рукавами, крышка мягко опустилась, и шесть добрых молодцев, подняв гроб кверху, качнулись и подвели под него половину собственных плеч, соблюдая симметрию. Черная людская "лужа" стремительно подсохла, собираясь в один упругий ручей и обнажая под собой кубический орнамент полированных полов, обжалась с двух сторон выходными дверьми, испуганно втянула головы в плечи от неожиданно сорвавшегося на нее сверху колокольного потока. И потекла между зеленых, голубых елочек, скрученных бело-черными лентами: "от... от... от... от родных и близких... от..."
Розы, лилии, гладиолусы (ее любимые - черные), катафалк - длинный и черный, за ним - импортные лимузины, отечественные автобусы - строго по ранжиру, в окнах скорбные лица, заискивающие...
Деревню для загородного дома Егор выбирал персонально, руководствуясь личной своей логикой, не всегда для нее понятной (а лучше: всегда  - непонятной). "Здесь достойное кладбище, - сказал он пять лет назад, - на пригорке, дышится легко на все четыре стороны, и главное, не будет рядом тех, которые уже опостылели, и еще опостылят мне в этой жизни, - и... успокоил ее, обняв за плечи, - ну а ты у меня исключение, вместе будем лежать до скончания века..."
Ну что ж, и на сей раз Егор оказался прав, ну хотя бы в первой половине общей для них перспективы. И она и сейчас оставалась спокойной, несмотря на докучливую, тупым сверлением, мысль: "Среди этой черной, притворной массы, непременно присутствуют люди, организовавшие убийство Егора". И никого, никого бы она не исключила из этого черного, подозрительного списка: и того же Яшу тоже; Егор так и не доверил ему права первой подписи на финансовых документов, и тот, - вынужденный, - так яростно и неряшливо брызгал слюной в лицо Катерины (первого зама Егора), что она однажды плеснула ему в лицо соком. Разразился такой скандал... Погасила его умненькая дочь Анна, в Лондоне, через сына Якова Наумовича Леонида Яковлевича. Леня, как и его отец, имели на нее конкретные виды; они надеялись и ждали своего часа, и кто знает, может быть они и решились на ускорение... "Прости меня, Господи, - прошептала Ольга Липатьевна, - если возвожу на невинных напраслину..."
"Что вы сказали?" - сочувственно склонил голову к ней Женя Чернов.
Вот, вот - единственное, пожалуй, исключение из того перечня - добрая душа, которой и она, и Егор доверяли безо всяких оглядок.
Женя Чернов - юридический энциклопедист, знающий наизусть, назубок, все законы, кодексы, положения, правила, следящий за судебной практикой всех стран и народов со времен Юлия Цезаря, не прочитавший, по его словам, со времени окончания школы ни одной художественной книжки, слыл и был таковым на самом деле - настоящим сухарем в прямом и переносном смысле. Был неряшлив в костюме и обуви, частенько небрит и нечесан, да знал ли он о существовании на белом свете носового платка? Наверное, не знал, но в том, что касалось профессии, ему не было равных (по утверждению Егора) на всем земном шаре. Невероятно, но и вся-то внешняя его неприкаянность также служила ему на пользу: поначалу судящие о нем по одежке, позднее очень-то об этом сожалели. Работающие же с ним на подхвате девчушки не выдерживали более трех месяцев (впадали в нервный транс, несмотря на довольно приличную зарплату): уходили, приходили, снова уходили; он никогда не спускался в кафе, всегда довольствовался бутербродом с сосиской, кофе из термоса, видом из окна на соседнюю крышу, и всегда, несмотря на огромную загруженность, оказывался в нужный момент под рукой. И все же два раза в году он отсутствовал на работе по неуважительной причине. Егор сам садился в машину, объезжал все "заветные кабаки"; найдя Евгения в стельку, привозил к себе домой, и Ольга Липатьевна лично в течение недели его обихаживала.
Сейчас она внимательно всмотрелась в него, улыбнулась. Несколько дней назад жена в очередной раз выгнала его из дому, а старший сын обещал размазать его по стенке, поэтому-то на лице Евгения печалились сразу две искренних, глубоких печали.
"Ольга Липатьевна! - он приблизился губами к ее уху, - я готовлю документы на ваше прямое правление фирмой, думаю, что это лучший вариант, до приезда Анны".
Она, наверное, не к месту, поцеловала его в щеку: "Спасибо, Женя! - пальцем смахнула с нее свою слезу, - я тоже так думаю..."
Приехали...
Березонька!.. - та, у храма бодрящаяся за окном, изрядно расстаралась: первой оказалась у пригорка; когда дробью захлопали дверцы автомобилей, испуганно затрепетала и росно расплакалась, и те, которые располагались к ней поближе, могли слышать крупные ее бомбочки в грустном шорохе опавшей листвы.
"Лужа" наползла на пригорок со всех сторон, и противоестественно: она не стекала вниз к его подножию, и совсем уж не собиралась исчезать в разверзнутом прямоугольном чреве земли, приуготовленном только для Егора, - она была липкой и вязкой, сродни гудрону; речи ее тоже были густыми и вязкими...
У Катерины подкосились ноги, перекроилось и заголосило лицо; добры молодцы вовремя подхватили ее под руки и, взвешенная в воздухе, она перешла на шепот; долговязый, тощий муж ее топтался рядом - услужливо-беспомощный. Егор специально ездил за ним в Новокузнецк, к старому своему знакомому; сговорились они на старинный лад к всеобщему удовлетворению, так как всем участникам сделки уже не приходилось рассчитывать на лучшее.
... Опустился на веревках гроб, простучали по крышке горсти земли; соорудили над холмиком "египетскую" пирамиду из венков и живых цветов, - прощай, Егор!..
Прощай, Егор!..
Еще в храме обострила Ольга Липатьевна свое внимание на юноше - орбитальном спутнике отца Сергия. Ловко все у них вместе получалось: юноша, начиная собой движение, плавно передавал его священнику, замирал, а в нужное время и в нужном месте снова подхватывал его, чтобы закончить прежний цикл, и тут же породить собой новый. И редкие отлучки его объяснялись самой необходимостью: чтобы принести книгу, кадило, пригласить певчих, - ни одного лишнего, рассеянного движения. Только однажды она поймала на себе его сочувствующий, томный взгляд, и... на кладбище - ответила ему таким же.
Был он тонок и высок, перехваченное в талии пояском с молитвами  длинное его облачение подчеркивало нежную стройность его фигуры, узкое лицо, узкие кисти рук, длинные пальцы выдавали в нем утонченность