Шум ветра

Зинуля - закосила глазами, блаженной расплелась и лицом и фигурой за такое умильное поведение хозяйки, и зашептала послушнице на ухо горячим дыханием, зашептала, и размягчила и ту в блаженное состояние, - и в конце концов расставались они трое - подружками зареванными.
Опять же, в машине, распоряжалась Зинуля; опять же, Ольга Липатьевна, бальзамом на ее душу завернула водителя к своему храму: "Заедем к отцу Сергию, поблагодарим за вчерашнее", - не догадывалась Зинуля о том, отчего и Ольга Липатьевна сокрывалась за самою себя.
В храме - гулко от шагов: эхо улетает в противоположные сумерки, к еле угадываемым ликам в слабеньких отсветах лампадок, возвращается, треножит ноги, но и следующий сдвоенный шарк, хотя и приглушенный, повторяет прежние взлеты и посадки, и более того - раздается вширь, и уже не знаешь, каким образом пристраивать ногу к полу в следующее мгновение; а у Зинули другая проблема - с дыханием, но она, счастливая, ее не замечает, и более того, пугая Ольгу Липатьевну, поет сиплым, просительным басом: "Отец Сергий! О-о-о-тец Се-е-ергий!"
Вспыхивает свет; священник бесшумно выплывает из боковой двери; Зинуля преломляется в пояснице: "Благословите, батюшка!"
Ольга Липатьена протягивает к нему руку, каменеет: не такой она представляла эту встречу, - он - один, без мальчишечки, - "а с ним, - думает она, - было бы еще сложнее", - и в следующую секунду с облегчением пожимает пальцы: "А мы, вот заехали поблагодарить вас за вчерашнее". "Ну что вы, - смущается батюшка, - дело для нас привычное, богоугодное..." - чувствуется, что и он говорит не своими словами, и тогда Ольга Липатьевна, как воспитанная дама, ласково спешит ему на помощь: "А где тот ваш примерный помощник, как нитка за иголкой?"  Священник напрягает лоб, сборит кожу под атласной лысиной, обсаженной седой растительностью с лужайками для витиеватых ушных раковин: "А?.. Вячеслав - добрый хлопец, он у нас - городской: Ореховский, по выходным приезжает, или когда по случаю, подобно вашему..." "Я хотела бы, - продолжила вкрадчиво Ольга Липатьевна, - пожертвовать на храм, - не могли бы вы прислать его ко мне завтра... ну, во второй половине дня?" "Ну что вы, - с бестолковой поспешностью откликается священник, - я и сам подъеду!" "Нет, - мягко возражает она, - я бы хотела лично поблагодарить, он так прекрасно прислуживал". "Я сегодня же дозвонюсь до него!" - наконец-то, с радостью, соглашается он.
И та его радость обретения средств на восстановления храма в машине переросла в плохо скрытую радость ожидания Ольги Липатьевны; Зинуля же отнесла ее на проявление благодати, сошедшей на хозяйку за необычайную жертвенность во очищение грехов раба Божьего Егора, - ну а как она еще может выражаться в человеке?.. конечно же, проявлением тихой радости на лице.
В доме уже кое-где горели лампочки, и на крыльце - горели, а в прихожей стояла кромешная тьма, и не было ничего удивительного в том, что нормальный человек мог споткнуться о "ногу" желтого абажура, пропущенную через неприкрытую дверь комнаты для гостей; туркменский орнамент на ковре вначале привораживал взгляд своей узорчатой просветленностью, а далее, отталкивал, понуждая его взбираться выше, в глубь помещения; там на диване лежала часть человеческого тела в мужских полосатых трусах: от живота до коленей; слева, под резинку трусов проползала женская рука, поигрывала пальцами... Загадка - с очевидной разгадкой: тело принадлежало Чернову, рука - Катерине, потому что ее машина стояла во дворе; Ольга Липатьевна толкнула дверь ногой...
Бледная Катерина налила шею вишневым соком; Чернов - не шелохнулся, он лежал, привычно скрестив руки на груди, знакомо похрипывал; но вот в поведении Катерины обнаружилось совсем что-то новенькое. "Н-да!" - строго сказала Ольга Липатьевна.
Катерина пружиной распрямилась к окну, за тяжелую гардину, - настолько тяжелую, что правый кронштейн под потолком перегнулся, обнажая верхний гвоздь, - занавесочное устройство перекосилось, угрожая сорваться вниз и от мнимого прикосновения; впрочем, абажур утаивал зинулину промашку в своей тени, - но еще бледным днем заметила ее Ольга Липатьевна, но не успела выразить отношения, как завертелось все, завертелось... "Да! Да! Да! - истерически завопила гардина, - голодная, я! да!.." "Сходи на кухню, перекуси!" - спокойно отреагировала Ольга Липатьевна. "Не хлебом! Не хлебом..." - просопливилась дочь. "Зрелищами?.." - съерничала мать.
Гардина промолчала, заколыхалась, собралась крупными складками на один край; размазывая тушь по лицу ладонями, Катерина выплыла на середину комнаты: "Он все равно не чувствует, привезла домой, а жена  выбросила его на лестницу, пришлось к тебе... больше некуда..."
Понимала, ох! как понимала Ольга Липатьена свою (общую, без кавычек, с Егором) дочь: у нее длинный, тощий, никчемный муж, к тому же постоянно посматривающий на сторону, - вот она - цена компромиссов, - уж лучше бы она осталась вековухой, чем такое... Нет, не во всем был прав ее муж - Егор...
"Ты знаешь, - Катерина верно вычитала мысли на лице матери, - он ведь встречался с этой Светланой Марковной. Я говорила отцу, но отмахнулся он, просил тебя не расстраивать, теперь-то уж чего..." "Кто? Женя? - на всякий случай засомневалась Ольга Липатьевна, - ни за что не поверю!" "Да не Женя, - раздраженно искривилась Катерина, - а мой, идиот! Кстати, Наум Якыч подкладывал ее и под Женю, но где там, хоть и пьющий мужик, но настоящий кремень, - и она так мечтательно прикрыла глазки, что мать еще раз засомневалась в искренности ее слов.
И не поторопилась ли сама Ольга Липатьевна с обещанием неприкосновенности этой половой бестии - Светлане Марковне?..
Нет, не поторопилась, потому что имела в виду только первый этап их непосредственных отношений, - как следует присмотреться, - но в том, что в дальнейшем не будет с ней компромиссов, то это уж точно - безо всяких  сомнений.
Ужинали вдвоем; Зинуля хлопотала с особенным воодушевлением, но они того не замечали - не до того было; и все же Зинуля сумела внедрить в их сознание, что звонил жиденок: наговорил-наговорил-то, но, ввиду наличия Катерины, сослался на чрезвычайную занятость, обещаясь приехать завтра и, пораньше, и, сознавая свой перевес - ввиду той же Катерины, Зинуля, наконец-то, решилась на мнение, родившееся в ней на кухне, во время злополучного репортажа по телевизору, - она подступила с ним вплотную к Ольге Липатьевне, положив руку на плечо Катерины: "Можно, я в последний раз скажу, и больше никогда в жизни, можно?" "Не разрешу, - подумала Ольга Липатьевна, - так все равно выплеснет, и в самый неподходящий момент, так пусть уж лучше сейчас", - она безнадежно махнула рукой. "Я уверена, - зловеще прошептала Зинуля, - что жид приложился к убиению, нашего ненаглядного, они завсегда так: чужими руками", - она зажала нос передником, чтобы погасить нахлынувшее рыдание. "Ну вот что, - Ольга Липатьена строго и восклицательно поднялась из-за стола, - с меня довольно, это действительно было в последний раз!"
Зинуля шумно выбежала из столовой, но за дверью притихла и дольше нужного задержалась подле, чтобы услышать желанное: как Катерина, ее любимица, встала грудью на защиту ее мнения: "... и я так считаю, и я уверена..."

Проводив Катерину и приняв душ, Ольга Липатьевна надолго застыла у окна в спальне.
Мощный световой столп - от четырех матовых шаров, нес на себе тяжелую, глухую, ночную "шляпу", с бесконечными полями; под нею - и дом Егора с пристройками, и лысые лужайки по-английски, и каменные дорожки, по-английски скрипящие по утрам под шинами автомобилей, и эти тяжелые беломраморные балясины, перила, ступени - все против ее желания, а мечталось ей - о розовом море, кивающем очаровательными головками (белыми, красными, желтыми) вслед летящей по волнам, ей... Но погаснет свет, упадет шляпа и умертвит под собою все живое; вот и Женя солидарен с ней, постанывая внизу в такт ее дыханию; ужасно... ей так хотелось жить сегодня, потому что завтра...
Но вот сбоку тяжелую "шляпу" прошили немые: фонарик, охранник и пес... И она с детской радостью выстроила из последнего наблюдения поэтические ступеньки вслух:
         "Но вот сбоку тяжелую "шляпу" прошили
                                       Немые:
         Фонарик, охранник и пес..."              
А утром заглянуло в окно солнце: настоящее, лучами теплое настолько, что углом пригрело ее ножку под одеялом, - хорошо бы понежиться, если б не парикмахерская, - ей приснился сон, а в нем, ничего зазорного в том (опять стихи?..), что приведет она свою голову в порядок, - а маникюр?.. - вот он был бы излишним и вызывающим, как и неоправданная яркость в одежде, как и пресыщение духами, - а опрятная стрижка - всегда женщине к лицу: и в радостях, и в скорбях...
Ольга Липатьевна выпила кофе с бутербродом, съездила в Орехово к лауреату всероссийского конкурса парикмахеров и визажистов, вернулась.
На обратном пути ехала медленно, на переднем сидении, виляла и по центральным улицам города, и по его закоулкам: для водителя она вдыхала от остатков бабьего лета, на самом же деле уступала свербению одинокой мысли в мозгу: может - тут он? может - там? и - не там ли, у автобусной остановки?..
Нет, нет и нет - к сожалению, вероятность встречи с ним, конечно же, была ничтожной.
Яков Наумович ждал ее давно, перелистывал журналы, но орлиным взглядом был под верхней планкой окна и дальше - в подбеленной сини; в кабинете Егора он сейчас бы съехал на самый копчик и носом, носом ковырялся бы в зените, - в потолке, над самым столом там зияла круглая стеклянная дыра (для нее - дыра, для Егора - круглое небо, открывающееся от кнопки на столе, если что-то там не заедало).
Орлиный взляд-то Яков Наумович имел, орлиный, но... сегодня общипанный. "Ольга Липатьевна! - он с напряжением вытянул себя из кресла, - я еще раз приношу вам соболезнования, но, как говорится, жизнь продолжается, и больше нельзя откладывать на потом назревшие, а я бы сказал, уже перезревшие вопросы..."
Общипанный вид он имел потому, что уже знал о ее решении, или догадывался - оно-то уже давно висело в воздухе. Ну а если знал, то Ольга Липатьевна, присаживаясь напротив, как бы продолжила, текущую по накатанным рельсам беседу: "... и вот я еще о чем попрошу вас, Яков Наумович, вы, конечно же, прекрасно осведомлены о положительных деловых качествах нашего общего друга Степунка Василия Григорьевича, и о его прекрасной жене Галине... - наморщила лоб, - что-то запамятовала ее отчество, - улыбнулась, - или не знала вовсе?.. ну не важно это, пожалуйста, Яков Наумович, назначьте ее старшим кассиром всех наших предприятий в Подмосковье, думаю, что она с эти справится наилучшим образом..."
Не пересказать - это надо видеть... Все цвета радуги от макушки до клетчатого пиджака, - не одной - а радуг, радуг, и так быстро несущихся друг за дружкой; испарина на лице - крупными каплями, как после парной, ну  и все такое прочее... и с первых же ее слов, и после окончания  в течении длиннющей паузы.
Он завозражал: "Нереально!.." Потому, что новичку в таком деле не справиться, потому, что на этом месте человек - надежный, преданный, проверенный, испытанный, потому, что сам