Шум ветра

натуры, а крупные темные глаза, замирающие в длинной ресничной бахроме, выражали любовь ко всему миру. Умная, строгая, темная, аккуратно подстриженная его головка подчеркивалась ослепительным кантом белоснежного подворотничка; такой бы и самого Патриарха не посрамил бы... От него и на расстоянии пахло парным молочком...
Он - полная противоположность Егору; именно этим?.. именно этим он и врезался в ее память.
Поминали Егора в его же московском кафе; Ольга Липатьевна продержалась в нем не более получаса, - уставшая, она попросила отвезти ее домой в деревню, в тишину; Катерина пояснила возражавшим из самых добрых побуждений, что одиночество для ее мамы в трудные минуты - самое лучшее лекарство, - она сильная...
У автомобиля ее настиг Герой Социалистического труда (никогда не расстававшийся со звездой на груди и женой Галей с пучком на том же уровне)  - Степунок Василий - бывший ударник Коммунистического труда, именитый проходчик шахты, руководимой Егором, натужно почитавшим себя крестным отцом его удачливости.  Впрочем, то было и не совсем так, но и с таким же - "впрочем" - было недалеко  от истины. Сам Леонид Ильич Брежнев здоровался с Василием за руку, интересовался его житьем - бытьем; в президиумах их лица обязательно вмещались в экран одного телевизора, пропустив между собой лишь три-четыре солидные очковые оправы: те были уж очень ответственны за всю махину: за одну шестую часть всего земного шара - за Советский Союз. С подачи Василия и был организован перспективный в научном плане главк "Гидроуголь", а начальником его был назначен Егор, - а кабинет его расположился в центре столицы на улице Гиляровского.
Егор недолго оставался в долгу у Василия; Василий бесплатно получил роскошную четырехкомнатную квартиру в Подмосковье, личный автомобиль и неплохой "пенсион", как официальный, так и довесочный, не фигурировавший ни в какой ведомости.
Василий полусогнулся, услужливо распахивая дверцу: "Простите, Ольга Липатьевна, что не вовремя, но..." Далее, далее замычал он невнятно, оттого, что лишних мыслей в нем, как и всегда, рождалось много больше нужных слов, - она сжалилась: "Василий, не волнуйся, все будет по-прежнему, без изменений..." Он же отдышался удачно, к паузе в ее голосе: "Спасибо, спасибо Ольга Липатьевна, огромное спасибо, но в том я не сомневался, я в другом. Егор... Егор Тимофеевич обещал устроить Галину кассиром там, в нашем районе, и приказ, говорил, подготовил, но Яков Наумович утром отрезал: никаких кассиров, будет сокращение... вот я о чем..." "Василий, - устало произнесла Ольга Липатьевна; она уже и вторую ногу подтягивала к первой, пристроенной на заднем сидении, - повторяю, все будет так, как сказал Егор", - она тронула пальцами плечо водителя. Тело охранника оттеснило Василия, жену его и звезду его в сторонку, и последнее сомнение его толкнулось в уже прикрытую дверцу; было оно коротеньким: "Ох! Ольга Липатьевна! Ох!..", и вполне могло проскользнуть в щелку, но проскользнуло ли?.. А если и проскользнуло, то и что с того?.. Охмурит этот "наум якыч" ее, - "ох! - мурит" - и о чем она только думает...
А она (в данный момент) думала о его жене Галине (своей ровеснице), но имеющей на груди и шее необыкновенную, совсем юную, без единой морщинки кожу - кожицу (для демонстрации которой и носила платья и кофты с глубоким вырезом). Не один раз Ольга Липатьевна перехватывала взгляд Егора именно там, "на санках" несущимся с розовеньких горок в завлекательную расщелину, но... к чести Галины, этот редут оказался для него непреодолимым; она беззаветно любила своего мужа, и потому на равных со звездой украшала его грудь своей гладенькой головкой.
И еще Ольга Липатьевна сумела легко, равнодушно и коротенько подумать об очень длинной истории, сумела, - потому что видела в сегодняшнем ее финале ту: бледную, поверженную, трясущуюся от страха, блуждающую где-то там, на периферии, боящуюся приблизиться...
Жил-был Марк (кто таков?.. да кому ж он был интересен...), и родил этот Марк очень красивую дочку, и назвал ее Светой, и закончила эта Света школу, и пришла работать на шахту секретарем, - к Егору, значит, пришла, и участились у Егора командировки однодневные, многодневные, и даже заграничные. И приходили Ольге Липатьевне анонимные письма, в которых во всех красках описывались танцы обнаженной Светочки на праздничных столах; Егор был щедр: все, сколько-нибудь значащие для него люди, побывали в ее объятиях. Может быть, - может быть, эти подробности и делали Ольгу Липатьевну невероятно терпеливой, и лишь однажды она не выдержала, - но Егор отмахнулся от темы небрежной рукой: "Для дела!..." Лукавил; столько лет таскать ее за собой по городам и весям - увядшую, поблекшую, - и в конце концов пристроить (вряд ли полезную) на хлебное место: своим заместителем по кадрам.
Странно, но сегодня, на кладбище, был момент, когда Ольга Липатьевна испытала к ней что-то отдаленно напоминающее жалость.
... Нет, ничего странного в том не было, - просто она решила, что будет к ней благородной, наверное, потому, что?.. что может быть более жестоким для побежденного, чем благородство и великодушие победителя? Такое испытание - не каждому по плечу...
Приехали...
Скрипнули тормоза; в последний раз качнулись седоки в салоне; открылись ворота, автомобиль медленно прополз через них, выбежал второй охранник, молча взял под козырек (на лице суровая правда чужой смерти); Джульбарс метнулся ей под ноги, замер, уложив умную, скуливую морду на полусогнутые передние лапы, хвост - пристегнутым, неодушевленным предметом.
На крыльцо выдвинулась - домработница Зинуля. Зареванная и красная, - она любила Егора задушевно, самозабвенно, - не обижалась, что прямоугольная она в любом сечении, ноги - тумбы, руки - крюки - из-под широченного сарафана, - зато неожиданно ловкая при перемещениях, да и в любом деле. Гости с такими утверждениями Егора соглашались, обнаруживая присутствие ее лишь по сильному, объемному дыханию: жадна была она до кислорода, и плакала по-детски: вдавливая ладони в глазные ниши с искренней силой.
Но свидетельницей последнему была одна Ольга Липатьевна, и сегодня во второй раз. "Матушка моя, родненькая, да как же так, да за что ж нам такое горе!" - запричитала она, как и в первый, когда грохнулась широченной задницей о линолеумные квадраты, и, вдобавок, украсила общую кухонную композицию осколками венецианского чайного сервиза. В первый раз - она еще таращила оба глаза и указательный палец между ними в направлении телевизора; там, из плохо освещенного подъезда, выносили носилки с голубым, застегнутым на молнию, спальным мешком...
В нем и уснул, навечно, удачливый Егор, с двумя пулями в шее; не спасли его - ни личная охрана, ни "фээсбэшная крыша" за пять тысяч долларов ежемесячно, ни личные связи с Кемеровским губернатором... Венок от того, да рукопожатие помощника - вот и вся благодарность за дружбу...
Поддерживая за руку, Зинуля проводила хозяйку в спальню на второй этаж, помогла раздеться, уложила на кровать, подтягивая одеяло к подбородку, внимательным образом заглянула в глаза: "Сейчас рассказать, или завтра?" "Сейчас", - откликнулась хозяйка. "Не-е, лучше потом, - замялась та, - много за раз переживаний". "Да говори уж!" - затребовала Ольга Липатьевна, прикрывая глаза, - все равно не уснуть теперь".
"Ну тогда слушай!.. Только все это без шуток, серьезно очень...
Когда я к яме-то подошла, бросить три щепотки землицы, услышала ясный голос самого Егора Тимофеевича, из-под крышки, грустный такой, усталый, - она замолкла, для того, вероятно, чтобы уже и на этом этапе своего рассказа уловить сомнения или возражения со стороны слушательницы (но та оставалась с лицом сосредоточенным и внимательным), и тогда она продолжила с нарастающим воодушевлением, - вот видишь, Зинуля, сказал он, в каком я положении, плохо мне здесь будет, дурак был, - призадумалась, - так и сказал, дураком был, с деньгами, думал, все могу, зачем они мне теперь, - вдруг, загорячилась-загорячилась, - ты только верь мне, матушка! это у меня от мамки, я со всеми родственниками разговариваю, верь мне! скажи, говорит, любимой жене моей, дочерям, чтоб молились за меня, и сама молись... - перекрестилась и построжела. - Веришь мне?..
"Верю! - Ольга Липатьевна открыла глаза, чтобы та могла удостовериться, - добрая ты..." "Да причем тут это! - возмутилась Зинуля, - от мамки это у меня, проверено, вот увидишь!"
Кроме живой и здравствующей мамки, у Зинули был еще муж: маленький, худенький, в жидких волосенках, бывший тракторист, теперь же полностью ответственный за подсобное хозяйство: за корову, за поросяток, за коз, за кур, за гусей, за уток, за урожай картофеля, капусты, лука и за все прочее, включая фрукты, ягоды и, грибы, которые так обожал Егор. А Зинуля одна зарабатывала столько, что и всей деревне в общем сне привидеться не могло, потому и дорожила своим местом, но... не только за деньги, но и по совести, за необыкновенную доброту хозяев, которую по нынешним временам днем с огнем не сыскать.
"Как там детки?" - улыбнулась Ольга Липатьевна. Да и кто бы смог удержаться от улыбки при упоминании о ее двух близнецах - Николках. Пьяный ли был секретарь в сельском совете, или еще в каком другом ненормальном состоянии, но только выдал он ее сыновьям  два совершенно одинаковых свидетельства о рождении - оба они теперь Николаи Николаевичи, как и отец их Николай Николаевич. "Так и живу теперь с тремя Николами, - радостно сетовала Зинуля при случае, - с двумя летними и одним зимним".
Сама приспособилась к сыновьям, да и всю деревню приспособила: одного звали - Ко, другого - Ля.  
Ко и Ля довольно быстро просекли о дарованных им секретарем преимуществах, впрочем, средний бал на них двоих по любому предмету в школе никогда не опускался ниже четверки, и потому Зинуля не очень-то возмущалась их проделками.
Ольга Липатьевна оторвалась от подушки, переломилась в пояснице, ткнулась лицом в область шеи домработницы и заревела: громко, обильно, сопливо, впервые так за три дня, - расставила руки широко, чтобы зацепиться пальцами за края широченных плеч и... почувствовала в них  ответное землетрясение и услышала шум потоков, несущихся с вершин в горных ущельях. "Матушка моя, родненькая, да как же так, да за что ж нам такое горе?" - задавалась Зинуля вопросом риторическим потому, что сама любила повторять при каждом случае мелком и неприятном: "Да по грехам все нам, матушка, по грехам!.." Добрая она, потому и забывала на сегодня о той своей справедливой поговорке и только ласково поглаживала по головке хозяйку.
Ночь провела Ольга Липатьевна отвратительную; именно - отвратительную - а не бессонную, или еще какую другую, ползала на брюхе по темным катакомбам, - изорвалась вся, - искала выхода на свет белый, и только под самое утро явился к ней на помощь тот самый мальчишечка из церкви: служка, прилег с ней рядом и принялся ласкать ее по всем интимным местам, да так искусно, как Егору не удавалось и в лучшие времена: когда ей было двадцать, а ему - сорок... А катакомбами (поняла она) был университет, в общежитии которого и взял ее силой Егор на первой же вечеринке, приезжал он тогда