Р А З Г О В О Р Ы О Т Е Н Я Х

как он много раз, проклятой (пропащей) Кассандрой пытался предупредить опасность, раскрыть людям глаза на тайну, после того, как много раз от него отворачивались, он перешел на сторону Темноты и Ночи, и тайны теперь завязли в нем голодными собаками. Он знает тайну - и Арлекина, и тайну Пьеро, и все знает про Скрипача, и про Нее, и про моросящий вечерний дождь, и он хранит их тайны и в своё окно видит далекую, далекую их даль.

                                                                1

Когда ночь все же пришла, и Эрлекен закрыл глаза, - видениями ли, привиде-ниями, зашевелились, заходились, затолкались, затрусили в мрачном чаду, в чах-лом свете фонарей, во всполохах химерического и висельного веселья из откры-вающихся и закрывающихся дверей притонов, кафешантанов, трактиров, ресто-ранов, уютов и приютов, арлекины-бродяги, разряженные в пестрые лохмотья ка-леки, проститутки всякие, смеральдины, франческины, коломбины, фанчески, серветтки, пройдохи-бригеллы, ковьеллы-ловкачи, шулеры-скарамуччи, тартальи-маски, злодеи, картонные носы, парики, шарфы, цилиндры, улыбки, гримасы и!!! Матчиш - беспощадный и беспардонный… нёсся, будто хотел сбить с толку сами звезды… «До звёзд разносится матчиш», - кричал поэт…
…а звездам было наплевать…
Звёзды лениво перемигивались и Луна, круглая и розовая, лениво пряталась, шхерилась за серую муть или мутную серь, показывая всем своим видом, что она ни при чём здесь; хотя знала, что в колдовствах и наваждениях все равно обвинят ее.
Да и матчишу, по правде говоря, было наплевать на звёзды: « Э-эх! Пай-рать-пать-пать, Пай-рать-пать-пать! Сегодня я вас встретил на карнавале, а вы меня заметили и мне сказали: Пай-рать-пать-пать, Пай-рать-пать-пать!» – матчиш сту-чал по клавишам, заламывал руки, корчил рожи, прижимался к сладкому, брызгал слюной от удовольствия и увлекал пьереток и пьеро, пульчинелл, клерков, гризе-ток, пажей, кардиналов, герцогов, принцесс, принцев, волшебников, карликов, художников и их жён, сплетенных и совокуплённых друг с другом в визгах и вос-торгах забытья; увлекал и затаскивал в раздрызганный танцующий и мчащийся по улицам города тарантас, на облучке которого Эрлекен размахивал и размахивал хлыстом, и хлестал, и ошпаривал то там, то там, в уголках и уголочках, скорчен-ных и ежащихся любовников, охаживал буйволовой жилой обнажённые части плывущих в пароксизмах парочек, и те застывали в моментальной вспышке маг-ния и отпечатывались на белой стене кургузой тенью, а тарантас, будто пузырь требухой, надувался гоготом и реготом и лопался во все стороны, и во все сторо-ны, и до самых звёзд летел разнузданный, расхлябанный транжира матчиш: «Матчиш я танцевала, с одним нахалом, В отдельном кабинете, под одеялом! Пай-рать-пать-пать, Пай-рать-пать-пать!»
Т-п-р-р-ру-у!!! – орал Эрлекен. И тарантас останавливался, как вкопанный, и даже у матчиша перехватывало в горле, и даже звёзды переставали глупо мигать глазами, и даже Луна смотрела вниз и становилась такой, какой ей и положено быть – бледной, а не розовой…
…и в бледном свете, прямо перед мордами лошадей (лошади ли это были?) все видели существо. Существо переходило дорогу, переходило дорогу прямо перед мордами лошадей и, казалось, ничего не видело вокруг. Белое лицо под громад-ными полями чёрной шляпы, с чёрными провалами глаз было недвижно, устрем-лено в одну какую-то точку за пределами существующего, за пределами огород-ных пугал, лисьих лиц, грима, пирсинга, брандинга, прикидов из кожи, гвоздей и пуговиц, разодранных чулок, устремлено в какую-то точку за пределами видимо-сти. Невероятный синий с кружевными чёрными цветами, тащился за ней плащ, и она уже перешла дорогу, а плащ ещё тащился… или это был не плащ, или это бы-ла какая-то ленивая, задумчивая тень. Хлыст уже взвизгнул, уже свистанул в воз-духе, чтоб ужалить, чтоб подхлестнуть это занудное течение, кликушествующее Largo, встрявшее, вмешавшееся в разнузданное и стремительное Scherzo, но лицо обернулось вдруг, и рука повисла, и змея, замерев на мгновение, обессилев враз, будто не допрыгнув до добычи, упала и скрутилась в бесполезную и обмякшую, поверженную лють. Лицо обернулось, испугалось, исчез плащ и цветы, и девушка бросилась бежать, и вся камарилья, будто обрадовавшись, источая бульканье и хлюпанье, фонтанируя сопельными перекликами, выпала из тарантаса и броси-лась преследовать, как преследуют собаки и рвут ту, которая оказалась слабее… преследуют всей сворой, всей инстинктивной ненавистью.

                                                                          2

Теперь уже было поздно, уже было не отвертеться, не оторваться, не прекра-тить. Она почувствовала его взгляд, обернулась и встретила его глаза, и уже тогда (хотя тогда она этого не понимала, но, естественно, ощущая всё же), уже тогда произошло всё, что должно было произойти.
Он преследовал тебя в проходах между столиками, у барного прилавка, около саксофониста, соло которого ты слушала, подойдя к нему и стоя рядом, преследо-вал, когда ты стояла под громадной люстрой, свисающей в центре зала, - такая… бархатный мотылёк, бабочка, трепещущая крылом в предчувствии лиха… ма-ленькая и блестяще-беззащитная, и такая… что ему показалось, будто люстра, во-площённая в пузырье пресыщенность, довлеющая пудовой властью, вот-вот, если он не подбежит и не спасёт, сорвётся… и если бы ты не пошла вдруг, он взвился бы и побежал… Он преследовал тебя уходящую в вестибюль, за стеклянной сте-ной которого ты, в зеркале рассматривала себя некоторое время; преследовал вдоль завистливых фонарей по цокающей шагами мостовой, мешающей уснув-шим, спящим на фронтонах и фризах львам видеть их жёлтые сны и просыпаю-щимся, и рыкающим вслед; мимо императора грустных медных мыслей; пресле-довал тебя в мимолётных сменах света и тени, последовательностях заходящей за облако и вновь выходящей луны, по ступеням деревянной, крутой, длинной лест-ницы, спускающейся прямо вниз, вниз, туда, где роща в тропинках и речка в из-луках, где всё замедляет свой бег, где Луна раскрывается так, что становится, будто солнце, во всё небо, где в молочно-синем шлейфе древней богини, шест-вующей по мировому кругу и благословляющей брачующихся, разыгрывается мистерия обручения любви со страданием.
Ты входила в отмерянный круг и становилась одной из подружек в свадебной кавалькаде стрекозиной невесты. Он видел тебя, преследовал тебя, вступающую в Там. Там тянулся молочно-синий шлейф колдуньи Изиды, объемающей мировой круг и благословляющей брачующихся, и устраивающей поздравления и процес-сии во имя любви и продолжения жизни - молочно-синий шлейф с чёрными цве-тами. Он преследовал и ненавидел всё к чему ты прикасалась, все, на чём задер-живала ты свой взгляд, например, этого бармена, который чуть не съел тебя гла-зами, когда подавал тебе коктейль, этого саксофониста, когда ты смотрела на него такими глазами… потому что с этих пор все твои прикосновения должны были быть его, все твои взгляды обречены ему. А всякая гнусь поздравительными тос-тами своими гнусавыми становилась поперёк дороги, обволакивала сиюминутной, изощрённой наречённостью, суженостью, в том смысле, что они были её сужены-ми, её наречёнными, сужеными её и её ряжеными.

                                                                      3                                                                                                   

И снова дождь. Моросит. Моросит этот мелкий дождь. Скрипка выматывается по любви.
И снова в окне. Ей кажется, что дождь плачет по утраченной туче, и туча, ей кажется, плачет по утраченному дождю. Всегда теряют двое, хотя и кажется, ино-гда, что потерял кто-то один. Нет, всегда, как у дождя с тучей.

                                                                                ***

О-о-о! что это было? импровизация, транскрипция, мотив, модуляция, пересе-чение? Что вдруг происходит, когда человек пересекается сам с собой?.. с самим собой?

Нет, не снились ей жаркие губы тогда,
поцелуи, что были потом,
нет, не снились.

Пьеро с бисквитом (нашарил всё же) танцует(ют). Арлекин танцует. Коломбина танцует. Все танцуют. В конце концов всё это танец, во всяком случае это всё все-гда превращается в танец под музыку гения.
Танцор под музыку тоскует,
кривляется и
                                  танцует
плачет, злословит, заклинает и просит, просится и танцует
ногами по паркету!
 
И Пьеро, будто он шут гороховый, а не Пьеро, отплясывает коленца, соблазняет Коломбину бисквитом, нашаренным им таки в корзине. Бисквит, как, в некотором роде, кусочек сахара у дрессировщика медведей… перед носом туда и сюда; здесь главное, чтоб пальцы успеть вынуть… Хотя, враньё всё. Дрессировщики медве-дям никогда пальцы в пасть не суют. Но Коломбина клюёт, хотя тяготеет (за «тя-готеет» надо премию!) к Арлекину, хотя - невеста Пьеро.

Верлен: Луна на стены налагала пятна…/ К вам в душу заглянув, сквозь лас-ковые глазки,/ Я увидал бы там изысканный пейзаж…

Да, Луна зарделась.

- Я бы её, как берёзу…

… и Луна, теперь уже клокочущая и красная.

- И танцевала она, скажу я вам…- поёт семинарист, тот который в лирической драме.

- Некому, некому берёзу заломати, - страдает пьяный.

- Некому кудряву… - поёт пьяная компания деревянных. Кларнеты, гобои, фаго-ты и деревянные флейты: Некому кудряву… - я бы сказал, в унисон.

И тарелка вдруг: Гауптман!!! – сбивает с толку компанию деревянных.

Винни печально танцует.

Да что там! - все танцуют и науськивают третьего. Совсем, говорят, и не лиш-него.

- Скажите ещё и четвёртого!

- Вкусы людей весьма разнообразны, характеры капризны, природа их в выс-шей степени  неблагодарна, суждения доходят до полной нелепости.
- Это было уже.

А они сидят и грызут ногти… будто им это так важно.
Неужели притворяются?

Арлекин и Пьеро встали с дивана.
Реш-ш-шили, ш-ш-ш… што будет дуэль.
Принесли снова пистолеты. Деревянные.
Поединок.
Пиф-паф, ой-ё-ёй!
Никто не упал! естественно.
А кто должен упасть?

Снова сели на диван грызть ногти.

- Неужели притворяются?

Да что Вы, профессор? Что за вопросики? будто это не сами Вы пишете? Будто это не Ваше собственное художественное произведение Вашего «я». Наблюдателя жизни из себя изображаете, Марселя Пруста, Льва Толстого, «В поисках утрачен-ного, - я бы сказал, - иллюзией»?.. вот именно, утраченного. Экзерсисы всё, рито-рические фигуры, упражнения!

- С утра пораньше…
– и на сон грядущий.
- Вла-аж-ная.
- Ни лучше, ни хуже, никаких изменений.
- Вялость… снижение подвижности… потеря аппетита…
- Подтяни штаны, дорогой, а то обгоришь.

Да что Вы, профессор!

- Яркий роток. (Вилли переворачивает страницу)

(Винни кладет зеркальце и помаду и поворачивается к сумке): - Бледный видок.

Я завидую, я в отчаяние, я никогда не смогу такого… «Яркий роток. Бледный видок»!

Да что Вы, профессор? Сидите пока, грызите свои ногти.
                                     
К Вам в душу заглянув, сквозь ласковые глазки…
Я увидал бы там изысканный пейзаж,
    Где бродят с лютнями причудливые маски… 

                                            Винни (печально)

Роток на замок, и молчок!
                                         
С маркизою Пьерро и с Коломбиной паж.

                                            Винни (очень печально)

И никакой гарантии…