ЗМЕЕБОРЕЦ
Былина о поединке Добрыни Никитича со Змеем Горынычем в русском эпосе предстаёт как завершённый и самодостаточный рассказ. Эти два персонажа созданы друг для друга: для Змея Горыныча назначен судьбой (или богами) единственный в мире поединщик, способный его одолеть, а Добрыня получил достойного его исполинской силы супротивника, победа над которым навечно прославит имя богатыря.
Искать исторические прототипы для былинных героев – дело безнадёжное, потому что эпические сюжеты зародились в таких глубинных временных пластах, о которых нам ничего достоверно не известно. А вот имена для героев подбирались из числа наиболее популярных. Среди всевозможных Добрынь в русской летописи самый известный – Добрыня Малыч, дядя по матери князя Владимира: “Володимеръ бо бЪ отъ Малуши, ключницЪ Ользины; сестра же бЪ Добрыни, отець же бЪ има Малъкъ Любечанин, и бЪ Добрына уй Володимеру” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 68, Рязань, 2001). Ещё в XIX веке русские учёные высказали мнение, что Добрыня был сыном древлянского князя Мала (Д.И. Прозоровский “О родстве св. Владимира по матери” // “Записки Императорской Академии наук”, т. V, кн. I, с. 20, СПб., 1864; “Мстиша Свенельдич и сказочные предки Владимира Святославича” // А.А. Шахматов “Разыскания о русских летописях”, с. 267, М., 2001). Можно согласиться, что такого высокого положения (а Добрыня одно время был фактическим правителем Руси) мог достичь только человек очень знатного происхождения. Ведь Добрыне подчинялась вся знать, включая князей, и невозможно представить, чтобы правящие роды признали над собой власть кого-либо менее родовитого, чем они. Это было бы унижением не только для правителей, но и для их подданных и чревато гражданской войной. Поэтому княжеское происхождение Добрыни не только вполне вероятно, это непременное условие его дальнейших успехов. Если Добрыня и впрямь происходил из древлянского княжеского рода, то понятно, почему потомки разгромленных киевскими дружинами древлян превозносили его как своего героя. Как последнего древлянского героя.
Но в летописях упоминается и другой Добрыня по прозвищу Золотой Пояс, живший в XIII веке. Он действительно был родом из Рязани, как и былинный персонаж, он дружил с Александром Поповичем, вместе с ним служил князю Константину Всеволодовичу и участвовал в Липецкой битве 1217 года: “А были с ним два храбра: Добрыня Золотыи Поясъ да Александро Поповичъ съ своим слугою с Торопом” (Никаноровская летопись. Сокращенные летописные своды конца XV в., ПСРЛ, т. XXVII, с. 234, М., 1962); “...еще же и храбрыхъ нынЪ не вЪси у него Александра Поповичя и слугу его Торопа, и Добрыню Рязаничя златаго поаса...” (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. X, с. 71-72, С.-Петербург, 1885).
Порой Добрыню называли Тиманя, то есть Тимофей (видимо, это его христианское имя): “С ним же храбръствуя и Тиманя Златый Пояс” (Д.С. Лихачёв “Летописные известия об Александре Поповиче” //ТОДРЛ, т. VII, с. 34, М.-Л., 1949); “ту же бЪ и Тимоня Золотой пояс” (Летописный сборник, именуемый Тверской летописью, ПСРЛ, т. XV, с. 338, С.-Петербург, 1863).
А потом оба “храбра” геройски погибли в битве на Калке: “... убиша же на томъ бою: и Александра Поповичя, и слугу его Торопа, и Добрыню Рязаничя Златаго пояса, и седмьдесятъ великихъ и храбрыхъ богатырей, всЪ побiени быша гнЪвом Божiим за грЪхи наша отъ Татаръ” (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. X, с. 92, С.-Петербург, 1885).
Если признать, что у былинного Добрыни был и второй прототип, это объясняет, почему в былинах отцом Добрыни назван рязанец Никита Романович. Возможно, оба Добрыни связаны кровным родством. Прозвище Золотой Пояс позволяет сделать вывод о новгородском происхождении второго Добрыни. А.И. Никитский в своём исследовании предположил, что “золотыми поясами” в Новгороде называли сообщество богатейших купцов:
“Сколько можно думать, Новгородское купечество разделялось на два разряда, на купцов вящших, старейших, добрых или, иначе, пошлых, и купцов не пошлых. Внешним отличием вящших или пошлых купцов может считаться ношение ими золотых поясов, как то имело место и у знатнейших купцов западно-европейских. Оттого знатнейшие русские купцы в немецких известиях являются под названием “золотых поясов” просто”
(А.И. Никитский “История экономического быта Великого Новгорода”, с. 95, М., 1893)
Логические построения в этом исследовании не учитывают одной детали: Добрыня Золотой Пояс был княжеским дружинником, профессиональным воином, а значит, ни в коем случае не мог прозываться купцом, это было бы для него бесчестием, потому что он принадлежал к совсем другому сословию, более высокому. Прозвище подчёркивало его благородное происхождение. А ведь поначалу А.И. Никитский придерживался иной точки зрения и трактовал “300 золотых поясов” как совет бояр или думу (А.И. Никитский “Очерки из жизни Великого Новгорода” // ЖМНП, 1869, сентябрь, ч. CXLV, отд. наук, с. 300-301). И эта версия ближе к истине. В.О. Ключевский рассуждал о “золотых поясах” несколько иначе, но тоже признавал их правящей верхушкой Новгорода: “… вся совокупность новгородских властей, присутствовавших на вече, вся наличная правительственная знать города <…> Они назывались так по особенности в их одежде, отличавшей их от простых граждан” (В.О. Ключевский “Боярская дума древней Руси”, с. 545, М., 1902). Единственный источник сведений о “золотых поясах” содержится в донесении 1331 года немецких купцов в Ригу о конфликте их с новгородцами:
“Тем же вечером тогда пришел некто по имени Борис Сильвестров сын, и говорил, что его послали 300 золотых поясов; что у великого Новгорода есть достаточно имущества, они не хотят имущества, но они хотят получить 50 человек, [имена] которых они записали <…> Таким образом, посадник и эти другие не захотели удовольствоваться своими первыми обещаниями”
(П.В. Лукин “300 золотых поясов и вече. Немецкий документ 1331 года о политическом строе Великого Новгорода” // “Средние века. Исследования по истории Средневековья и раннего Нового времени”, вып. 71(3-4), с. 272-273, М., 2010)
Таким образом, “300 золотых поясов” говорят от имени всего Новгорода, они отменяют решение веча, с ними связан посадник и за ними в конфликте остаётся последнее слово. Шведский историк Видекинд (1619-1678), рассказывая о Новгороде, упомянул “300 знатнейших горожан” (Видекинд Юхан “История десятилетней шведско-московитской войны”, с. 500, М., 2000). Очевидно, что “золотыми поясами” в Новгороде называли высшую знать, самых родовитых бояр. А Добрыня Малыч был посадником в Новгороде, выше просто некуда, а значит, входил в круг избранных. Посадником стал и его сын Константин, который помог Ярославу Мудрому овладеть киевским престолом. Но позднее Ярослав, за что-то разгневавшись на Константина, сослал того в Ростов, затем в Муром, где его и убили (Софийская I летопись, вып. I, ПСРЛ, т. V, с. 123, Л., 1925; Воскресенская летопись, ПСРЛ, т. VII, с. 328, М., 2001; Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. XXXIV, с. 61, М., 1978). Но от Константина могло остаться потомство. И один из его потомков вместе с родовым прозвищем получил архаичное имя Добрыня.
Конечно, оба Добрыни ни с каким Змеем Горынычем не сражались, но Добрыня Малыч известен как ниспровергатель идола Перуна в Новгороде, там даже произошло настоящее побоище (В.Н. Татищев “История Российская”, ч. I // “Собрание сочинений”, т. I, с. 112-113, М., 1994). Древляне, пускай и язычники, расправу с ненавистным Перуном воспринимали, как победу над давним соперником. А соперников обычно демонизируют, вот древляне и подсказали христианам идею: изображать Перуна в виде змея, чего в подлинных верованиях быть не могло. Искажённое представление о Перуне зафиксировано в народных преданиях (“Хронографический рассказ о Словене и Русе и городе Словенске”, ПСРЛ, т. XXXIII, Л., 1977, с. 140; П.И. Якушкин “Путевые письма из Новгородской и Псковской губерний”, с. 119, С.-Петербург, 1860; Д.И. Эварницкий “Запорожье в остатках старины и преданиях народа”, ч. I, с. 190-191, С.-Петербург, 1888). А если победителем оказался к тому же соплеменник, то такое известие древлянам просто душу грело. Это же месть за поруганного Велеса. Историю о разрушении капища Перуна смешали с преданиями о победах самого Велеса, только имя бога скрылось в тени нового героя. В том, что Перун, наиболее почитаемый из русских богов, изображён кровожадным чудовищем, нет никакого противоречия. Именно его церковники считали главным соперником христианского бога, на него были направлены проклятия и клевета. Разрушались прежде всего капища Перуна, тогда как идолы Велеса ещё какое-то время стояли нетронутыми. А не трогали их, потому что противники Перуна стали для пока ещё слабых христиан, если не союзниками, так временными попутчиками, и получили возможность взять хоть какой-то реванш. Да и для самих христиан языческие боги оставались вполне осязаемы:
“В лЪто 6498 (990). Пойде Володымеръ во землю Славенскую <…> раздруши в НовегородЪ идола Перуна <…> въринуша его въ рЪку Волховъ, идеже абие погрязе во глубину и помалЪ явися з воды. Един же нЪкто человЪкъ верже на него палицею. Онъ же възем палицу, верже нею на мост и уби тамо мужей килка. Порази же слЪпотою новгородцовъ, яко оттолЪ в сие время даже донынЪ въ коеждо лЪто на том мосту люди собираютъся и, раздЪлшеся надвое, играюще, убиваютъся”
(Густынская летопись, ПСРЛ, т. XL, с. 45-46, С.-Петербург, 2003)
Даже в XVII веке летописец по-прежнему воспринимал Перуна как реальное существо, к тому же сильное и опасное. Летописцы слегка видоизменяли этот рассказ, но общее его содержание оставалось прежним: “И вринуша его въ Волховъ. Онъ же пловя сквозЪ великы мостъ, верже и палицу свою и рече: “На семъ мя поминаютъ Ногородскыя дЪти”. Ею же и нынЪ безумнии, убивающеся, утЪху творятъ бЪсомъ” (Софийская I летопись. Вып.1, ПСРЛ, т. V, с. 72, Л., 1925). Такую же историю рассказывал и немецкий путешественник XVI века Герберштейн (Сигизмунд Герберштейн “Записки о Московии”, с. 150, МГУ, 1988).
Из летописного рассказа следует, что на протяжении нескольких столетий после своего крещения новгородцы творили на мосту через Волхов языческий обряд в честь бога Перуна. Разыгрывался сюжет известной сказки “Иван Быкович” (А.Н. Афанасьев “Народные русские сказки”, т. I, №137, с. 225-232, М., 1984). Через огненную реку Смородину перекинут калинов (раскалённый) мост. По этому мосту из потустороннего мира в мир живых прорывается многоглавое Чудо-Юдо, чтобы установить на всей земле своё царство смерти. Застава на берегу должна защитить наш мир, и если она не устоит, то случится глобальная катастрофа. Возможно, для язычников схватка на мосту через Волхов имела сакральный смысл и по её результатам жрецы гадали о будущем. И это Чудо-Юдо очень похоже на Змея Горыныча: он тоже многоглавый, тоже обитает за огненной Пучай-рекой и тоже налетает на русскую землю, разоряя её. Если один и тот же сюжет соблюдается в сказках, былинах и обрядах, то он должен покоиться на древнейших народных верованиях.
В.П. Аникин, желая связать налёты Змея Горыныча с набегами хазар, сопоставил Сорочинские горы, обиталище Змея, и
