походе на восток, уместилось в двух карманах. Он вышел рано утром, ещё до рассвета, чтобы никто не помешал ему завершить это самое главное дело его жизни. На улице вовсю хозяйничала осень. Лес стоял тихий и прозрачный. Разноцветные опавшие листья толстым ковром покрывали остывающую землю. Его путь лежал в самую чащу старого леса строго на восток, туда, где вставало солнце, откуда шёл этот странный, пугающий, но такой манящий зов смерти. И человек пошёл на этот зов. У самого края леса он остановился и бросил последний взгляд на город, на оставляемый им навсегда мир. В этом взгляде не было ни горечи разочарования, ни печали сожаления. Только лёгкая грустинка примешалась к той твёрдой решимости и безмятежной уверенности в неизбежной правильности собственного выбора, что излучали его спокойные глаза. Постояв так пару минут, человек развернулся и уверенно шагнул в тревожную, но такую манящую неизвестность. Тёмный, непроницаемый полог древнего леса с плотоядно-утробным шелестом медленно сомкнулся за одиноким путником. Больше его никто, никогда и нигде не видел.
А через некоторое время в маленькой комнате с большим окном появились люди. Это была бригада рабочих. Без суеты и лишних разговоров ремонтники принялись за дело. Они хорошо знали свои обязанности. Их действия были точны, профессиональны и отработаны до автоматизма. Они перестелили полы, сменили старое, растрескавшееся окно на пластик, вместо штор повесили жалюзи, убрали радиоточку и протянули интернет кабель. Скрипучая кровать была вынесена, а её место занял современный диванчик, в уборной заменили все сантехнические приборы. Комната осовременилась и заметно похорошела, засверкав свежей краской.
Спустя пару недель дверь отворилась. На пороге стоял человек в лёгкой куртке с дорожной сумкой на плече. Он уверенно сделал шаг внутрь. На него пахнуло сложным букетом ароматов ещё не выветрившейся краски и бытовой химии. Человек поставил сумку на пол и огляделся. Вид скромного жилища ему пришёлся по нраву. Он подошёл к окну и поднял жалюзи. Открывающаяся из окна перспектива его приятно удивила. Слева взор услаждал великолепный вид на урбанистический ландшафт современного мегаполиса, а справа виднелся большой лесной массив, уходящий за горизонт. От света восходящего солнца человек блаженно зажмурился и улыбнулся. Все дороги перед ним лежали открытыми. Он был молод, энергичен и полон надежд.
Собачье дело.
Мимолётное, смутное наваждение приглушённым всполохом озарило оцепеневшее сознание. В тело проникла томительная нега, где-то в груди и животе мучительно-сладостно защемило. Растревоженный мозг попытался удержать неуловимое, ускользающее видение, но оно легко освободилось из его слабых объятий и сгинуло где-то в тёмных глубинах памяти. Он проснулся.
Шёл последний месяц весны, самая середина мая. Давно растаяли остатки грязных сугробов, скопившиеся в течение долгой зимы. Газоны и обочины неудержимо распухали от обилия разнотравья. Появились первые озабоченные постригальщики со своими рычалками. Кусты и деревья оживали от долгого зимнего некроза душистым цветением. Да Солнце слепило ядовито-ярким сиянием.
На газоне в тени лежал большой бездомный пёс. Рядом ходили прохожие разных возрастов, полов и вероисповеданий, но никто не обращал на псину никакого внимания. Несмотря на величину собаки, ни у кого не возникало ни малейших опасений за свою жизнь, здоровье и имущество. Он был БЕЗОПАСЕН для окружающих. Об этом свидетельствовала жёлтая силиконовая клипса в его левом ухе.
Пригревало градусам к двадцати. Пёс растянулся на молодой траве и щурился от ярких красок наступающего лета. Прямо перед его носом лежал сильно недогрызенный куриный окорочок. Лёгкий бриз трепал его густую шерсть песочного цвета. На первый взгляд могло показаться, что судьба была предельно благосклонна к этому бездомному бродяге и одарила его всеми радостями собачьего бытия. Однако ни приятное весеннее тепло, ни отменная еда, ни прохладный ветерок не трогали зверя. Его уже давно ничего не волновало и не радовало. Апатия и равнодушие владели всем его существом. Все его радости и огорчения остались там далеко, в другой жизни, когда он занимался своим прямым собачьим делом.
Псу опять приснилась та его прошлая, настоящая жизнь, где были свирепые драки за территорию, тяжёлые поиски еды и подлые облавы. Но там был и смысл, и интерес, а ещё тот дурманящий, сладкий запах, заставляющий забывать о еде и покое и только следовать за ним упорно и неотступно. Там было всё: жизнь, влечение и его собачье дело. Там он был счастлив тем простым и незатейливым собачьим счастьем, что так мило и простой дворняге, и донельзя породистому псу самых чистых, благородных кровей.
Эти сны стали приходить к нему всё реже. Раньше они тревожили его каждый раз, как он забывался в дрёме, но теперь они посещали его нечасто. Пёс начал уже сомневаться в реальности той прошлой жизни. Теперь ему всё чаще казалось, что это был мираж, иллюзия, какой-то невероятный фокус его воображения, рисующий в его стерилизованном, сонном мозгу нереально живые картины собачьего рая.
Когда же это случилось? Две, а может, три зимы назад, он уже и не помнил. Как такое могло произойти? Почему он допустил, чтобы это случилось с ним? Где он потерял свою собачью душу? Когда лишился своего собачьего дела? Как у него украли этот самый главный собачий секрет бытия?
Память начала подводить его. Та апатия и равнодушие, завладевшие всем его телом и нутром, коснулись и его памяти. Его воспоминания, так же, как и его физические функции, становились всё более стерильными и гладкими, там уже почти ничего не осталось, за что можно было бы зацепиться. Плотный, вязкий туман висел непроницаемой завесой в его голове. Пёс сделал усилие, чтобы разогнать его. Поначалу ничего не вышло, только глухим эхом ёкнуло в сонном сознании неприятным ощущением болезненной пустоты. Однако понемногу отдельные картинки стали пробиваться сквозь плотную, серую пелену стерилизованности. Они становились всё чётче и ярче, они накладывались и затмевали друг друга, путая общую картину произошедшего. Приходилось напрягать неверную память, дабы восстановить правильную, хронологическую последовательность событий. Мозг лениво сопротивлялся, не желая разгонять этот сонный дурман стерилизованности. Наконец, ему удалось упорядочить эти видения и в голове у пса возникла ясная, цельная картина всего произошедшего с ним. Во всём своём холодном презрении, в подробном, беспощадном натурализме всплыла неприкрытая правда его поражения, его краха, его катастрофы. Он вспомнил. Он вспомнил всё.
Да, точно, это была осень. Сырая, муторная, промозглая осень. Лили затяжные, холодные дожди, резкий ветер хлестал ледяными струями и бесконечная слякоть гнилым болотом растекалась по газонам и обочинам. Однако все эти неприятные капризы природы пса волновали мало. Был он молод, здоров и находился на гребне своей собачьей волны. Совсем недавно он победил главного врага и хорошо расширил свои владения. Теперь он мог совершенно беспрепятственно бороздить все окрестности в поисках еды и самок. И пёс был безмерно доволен этим своим тяжело приобретённым собачьим делом.
Вот уже несколько раз он сталкивался с ним и всё время терпел поражение. Тот был матёрый и опытный, хорошо закалённый в битвах бродяга. Приходилось спасать свою шкуру бегством. Но время неумолимо. Задорная молодость всегда возьмёт верх над расчётом и опытом. И в тот последний раз пёс всё-таки одолел своего врага. Это была славная битва. Чаша весов несколько раз склонялась то в одну, то в другую сторону, но, наконец, его старый соперник был повержен. Поджав позорно хвост и жалобно поскуливая, тот бежал с поля битвы, а молодой победитель великодушно дал ему возможность скрыться и не стал травить долгим преследованием. И пускай кровоточила рана на боку, и побаливало драное ухо, но вкус победы переполнял его. Пёс пребывал в приятном возбуждении.
Наверное, эта эйфория его и погубила. Она притупила его чутьё и лишила осторожности. Он всегда чуял эти невзрачные, пахнущие бедой машинки за километр и спокойно обходил все облавы. Но в этот раз его подло обманули, эти гады применили против него незнакомое оружие. От человека с петлёй он ловко увернулся, это было не впервой, это было несложно. И пёс бросился наутёк от этой ненавистной будки на колёсах. Он уже решил, что его преследователи отстали, как вдруг сзади раздался негромкий хлопок и что-то кольнуло его в холку. Все четыре лапы отчего-то вдруг стали ватные и в голове зашумело. Он по инерции пробежал ещё пару десятков метров, а затем рухнул безжизненной тушей прямо в лужу.
Очнулся пёс в каком-то тёмном помещении. Он медленно поднялся на слабых лапах и неуверенно сделал пару шагов. Его нос упёрся во что-то холодное и твёрдое. Это была клетка. Пёс сделал отчаянную попытку вырваться из западни, но что может слабая плоть против равнодушной, мёртвой стали. Загорелся свет и в помещение вошёл человек. Это была женщина в белом халате, наверное, ветеринар. Она подошла к его клетке и с каким-то нехорошим интересом стала его разглядывать. Хотя от той вкусно пахло едой и чем-то ещё приятным, пёс сразу почуял к ней лютую ненависть. Какую-то страшную беду принесла она с собой. Он в бешенной ярости бросился на прутья, но клетка легко сдержала этот отчаянный напор.
– Ух ты, какой злющий! – в испуге отшатнулась она, – ничего, я из тебя быстро сделаю хорошего мальчика, – мстительно и плотоядно ощерилась баба.
Пёс понял, что если он сейчас не вырвется отсюда, то быть большой беде. Невзирая на боль и кровь, он стал исступлённо биться в своей темнице. Клетка не поддавалась. В помещение вбежали какие-то люди. Они попытались его утихомирить, но безуспешно. Тогда раздался негромкий хлопок, его кольнуло в бок и пёс снова провалился в небытие.
Очнулся он уже в другой комнате. Тут было светло, чем-то неприятно пахло и никаких решёток. Пёс постепенно приходил в себя. Он тревожно втягивал носом воздух, стараясь разведать обстановку. Его чутьё говорило о переменах. И перемены эти были явно не в его пользу. Вроде бы ничего не болело, но что-то было не так. Что-то неуловимо изменилось. То ли в воздухе, то ли в нём самом. Он стал прислушиваться к себе. Его как будто чего-то лишили, словно у него украли часть него. Он не мог понять, чего именно, но чуял, что чего-то очень важного, возможно даже самого важного, такого важного, что теперь ему ни в жизнь не постичь того главного собачьего секрета, что так влечёт и манит любую собаку в мире. Из него как будто вынули его собачью душу.
К нему подошла та женщина-ветеринар. Но пёс почему-то не почуял к ней прежней ненависти, только какое-то холодное равнодушие и безразличное отчуждение. Он, вообще, стал чувствовать как-то иначе, словно сквозь вату, через какую-то завесу, сквозь вязкую, плотную пелену.
– Ну, вот. Так-то лучше, – безбоязненно потрепала она его по
