По ходу жизни. (Заметки на могильной плите).

это явление, как “отблеск разума”, и постоянно искала его в окружающих людях. Эти его качества и привлекли её внимание. А ещё ей нравился его запах и манеры. Её даже охватывало какое-то томление, когда Митя проходил рядом, а когда он говорил, она переставала слышать другие звуки вокруг. За последний год он значительно прибавил в росте и у него появились усики. Можно было сказать, что Митя нравился Анне.

Вообще, Аня была девочкой умной, не то, чтобы прям умной, умной, а такой, правильно умной. Все эти девичьи вздохи и томления она воспринимала скептически-иронично, понимала, что это просто буйство гормонов, первые проявления инстинкта размножения. Уже годам к пятнадцати она чётко себе представляла всю сущность женской натуры и не стремилась, как некоторые идеологически накачанные дурочки, противостоять своей природе. Но она и не хотела тупо и беспрекословно подчиняться своему инстинкту размножения, не желала быть бездумной марионеткой в руках своей природной натуры. Человек же всё-таки есть животное хоть и слегка, но разумное, поэтому Анна хотела внести и свой скромный вклад в дело социального прогресса и построения более совершенного общества. Для себя она решила, что не будет плодоносить от всяких придурков и мерзавцев, которые только и делают, что ублажают свои животные инстинкты да пестуют собственную хищную сущность, но даст возможность для продолжения рода только такому мужчине, в ком заметит хотя бы малейший “отблеск разума”. Она даже поклялась сама себе в этом и клятва эта была ничуть не слабее клятвы юных пионеров.

Вот такого представителя противоположного пола она и разглядела в своём однокласснике Мите. Но она не знала, как к нему подступиться. Тот был молод и не угадывал её желаний, да и она тоже не имела опыта близкого общения с противоположным полом. Нет, Аня не была какой-то страшной уродиной, скорее наоборот, была она прекрасна той неяркой северной красотой, что бросается в глаза не сразу, а постепенно заполняет постельными тонами заманчивый образ. Она нравилась мужчинам и те часто оборачивались ей вслед. Аня это знала, но ни с кем романов не заводила. Так что этот их первый вынужденный “долгий” разговор пришёлся, как нельзя, кстати. Он воодушевил их, показал общность интересов и обозначил ближайшие планы на будущее. Пока их одноклассники катались на лодочках по пруду, они славно поговорили и сошлись во мнении, что этого недостаточно и надо бы им ещё поболтать на волнующие обоих темы дня через три.

Но их планам не суждено было осуществиться. Этот выпускной случился в печально известную ночь с 21 на 22 июня 1941 года. Все планы полетели к чертям собачьим. Митю сразу призвали в армию, ему к тому времени уже стукнуло 18, а Аня вместо института сначала рыла противотанковые рвы на подступах к Москве, а потом пошла в госпиталь санитаркой. Так их едва завязавшийся роман и закончился. Митя осенью сгинул бесследно где-то в ржевских болотах. Анна в эвакуацию не поехала, осталась в Москве, делала перевязки раненым, выносила судна, отстирывала кровь и гной с солдатского белья. Она наводила справки о Мите, несколько раз ходила к его родственникам, но так ничего и не узнала. Пропал без вести – был ей стандартный ответ. Её отец ушёл добровольцем, а через год на него пришла похоронка. И остались они вдвоём с больной матерью, которая маялась сердцем.

Но Аня ещё тешила себя надеждой, что её не её Митя жив и лежит, наверное, где-нибудь в госпитале, а писать не может, потому что рука забинтована. Она решила воплотить их планы в жизнь и в 43 поступила всё-таки на искусствоведческий на вечерний. Днём ухаживала за ранеными, а вечером изучала живопись эпохи возрождения. Только вот проучилась она недолго, всего год. Летом 44-го припёрся к ней незваный гость, Федька Грызлов – бывший одноклассник. Был он в новенькой форме, медальки брякали на груди и с капитанскими погонами НКВД на плечах. Анна его терпеть не могла ещё со школы, но сейчас обрадовалась, думала, что через него можно будет что-нибудь узнать про Митю, да только зря. Федька пришёл совсем с другими намерениями. Прямо с порога он бесцеремонно стал тискать её в сальных объятиях. Анна с трудом освободилась и пригласила его за стол. Он уже был сильно навеселе и с собой принёс спирту. Аня пить не стала, а тот махнул полстакана. Федька и в школе то был не сильно застенчивый, а тут совсем охамел, полез целоваться. Он схватил Анну за талию и стал заваливать на диван. От него воняло гнилыми зубами, папиросами и многодневным перегаром. Девушка никак не могла освободиться, а тот всё дышал в неё своими гнусными ароматами. Уже на грани потери чувств она схватила со стола графин с водой и треснула “любовничка” по голове. Графин был хрустальный, тяжёлый, да ещё и полный. Федька сразу лишился чувств, разжал объятия и с гулким стуком рухнул на пол. Из раны на затылке текла кровь. Анна сразу вызвала неотложку и милицию. Службы приехали быстро. Федьку забрали в больницу. Она всё честно рассказала следователю. Тот только сочувственно пожал плечами. Нет, он был дядька неплохой, только вот вступать в конфликт с органами госбезопасности почему-то постеснялся. Дело приняло скверный оборот. Хоть рана и оказалась несерьёзной, лёгкое сотрясение мозга, Аню судили по 58 статье и приговорили к 10 годам заключения. И поехала Аня в свои цветущие двадцать лет поправлять здоровье на курорты солнечного севера.

Победу Анна встретила в лагерной больничке. На свою беду она приглянулась начальнику лагеря – прирождённому садисту и отъявленному негодяю по фамилии Берлизев. Это был кряжистый мужик лет сорока с прозрачными глазами и усиками под Гитлера. Он жестоко и методично насиловал её в своём кабинете. Поначалу Аня сопротивлялась, как могла, а тому этого только и надо. Он бил девушку умело и изощрённо, лишая воли к сопротивлению, а когда та сдалась и перестала сопротивляться, потерял к ней интерес и перешёл на другую, более строптивую жертву. Аня забеременела. Но она чтила свой завет, вынашивать ублюдка от этой мрази и плодить всяких берлизевых отказалась. Сделала аборт подручными средствами. Неудачно. Выкидыш случился, но что-то у неё внутри повредилось, постоянно шла кровь. Пару недель она провалялась в лазарете, чуть не сдохла. После этого детей она иметь уже не могла.

Свой срок Аня отбывала тяжело, на голой лагерной пайке. Некому ей было посылки слать. Мать её сразу после Аниного ареста слегла с сердцем и вскорости скончалась. Больше о ней никто позаботиться не мог, или не пожелал. А дружить с нужными людьми Аня не умела. Была, правда, году в 51 одна посылка. Богатая по тем временам посылка. Шоколад, копчённая колбаса, печенье с орехами, шерстяные носки. Обратного адреса не было, точнее, был какой-то незнакомый адрес, но отправитель остался неизвестен. Эту посылку у неё сразу отняли уголовницы, оставив ей только полплитки шоколада и горсть изломанных печенюшек. Аня потом долго удивлялась, кто это так расщедрился ради неё. Отбыла она от звонка до звонка и потом ещё года два не могла уехать с севера, работала вольнонаёмной на шахте. В год десятилетия Победы подала на реабилитацию, в чём ей было отказано, телесные повреждения представителя власти были зафиксированы в протоколе. Так что в обеих столицах и крупных городах ей теперь по закону селиться было нельзя. Да и, честно говоря, негде, в их московской квартире давно уже жили чужие люди.

После освобождения она заскочила в Москву посетить могилку матери. Заодно узнала, что Митя так и не объявился, не числился он ни в списках пленённых, ни в списках убитых. Пропал без вести и всё. Анна осела в одном провинциальном городишке недалеко от Москвы. В институте восстанавливаться ей было уже поздно, да и желания не осталось. Работу она себе искала полегче, без надрыва чтобы, подневольная лагерная жизнь, знаете ли, навсегда отбивает трудовой энтузиазм и доказывает человеку всю бесполезность его производственного рвения. Пошла в районную библиотеку библиотекарем. Комнату ей дали в бараке. Детей у неё не было. Свою женскую привлекательность Анна утратила. На лесоповале в сорокаградусный мороз любая красота вянет за неделю. Кожа у неё задубела навсегда, спина ссутулилась, а лошадиные мослы изуродовали красивые когда-то руки и ноги. В 35 она уверено выглядела на все 50 и напоминала не молодую женщину, а какую-то тягловую скотину.

Анна изменилась не только внешне, но и внутренне. Если раньше она проявляла живой интерес к жизни, то сейчас её мало что трогало, она стала чёрствой и равнодушной. Вымерзло у неё всё внутри, жила, словно в оцепенении. Погас в ней огонёк жизни, иссяк её внутренний источник тепла и света. Она потеряла смысл, лишилась опоры, фундамент, на котором она строила свою жизнь, дал глубокую трещину и стержень её женской сущности рассыпался в прах. Нет, она не утратила к себе уважения, исполнила свой завет, правда, только наполовину. Не выпустила в свет ублюдка от скотины, но и дать жизнь разумному организму тоже не смогла. Половину её женской сущности убила война, а другую добил лагерь. В религию Анна тоже не вдарилась, рассудила так: «Если бы Бог существовал, то он ни в жизнь не допустил бы того паскудства, что случилось со мной, но если Бог существует, значит, всё то паскудство, что случилось со мной и есть Бог! Но зачем тогда мне нужен такой Бог?!»

Жила она тихо, почти ни с кем не общалась. Свою небольшую зарплату Анна тратила на более чем скромную еду и каталоги различных музеев, утоляла свою искусствоведческую страсть. Немного оттаивала она только когда брала в руки репродукции картин. Рассматривая через большую, круглую лупу шедевры старых мастеров, она представляла себе, что путешествует по миру и бродит по залам различных музеев. А ещё она периодически делала запросы на Митю, всё хотела найти хотя бы его могилу. Но ответ всегда получала стандартный: Пропал без вести.

Так и дотянула до пенсии. В год тридцатилетия Победы пошла оформляться на заслуженный отдых, ни дня не стала перерабатывать, сразу ушла. Хоть денег и стало ещё меньше, зато не нужно смотреть на эти тупые рожи, которые пытаются прикинуться интеллигентными людьми. Пережила она все эпохи нашей непредсказуемой государственности, видела и застои, и перестройки, и развалы, и демократизации.

Свежий ветер перемен коснулся и её унылого бытия. Своими резкими порывами он разметал ледяное оцепенение, в котором пребывала Анна, заставив её встрепенуться и зашевелиться. В начале девяностых пришлось ей опять пойти работать, пенсию стали сильно задерживать, да и что на неё теперь можно было купить. Устроилась она в киоск, продавала жёлтую прессу, всякий гламур, кроссворды и полупорнографические журнальчики. Ничего, не сахарная, не растаяла. А однажды в её киоск наведались рэкетиры с требованием дани за крышу. Были они ребята молодые, наглые и дерзкие. Анна поговорила с ними, совсем недолго поговорила. Бандиты вышли из её палатки с совершенно ошалевшими лицами. Слова она сказала им заветные, знала их ещё со времён своего пребывания на курортах солнечного севера. Рэкетиры зауважали